Изменяя прошлое

Глава 19

— Все началось с того, — начал рассказ Рябинин, — что этот ученый, зовут его, кстати, Сурков Николай Александрович, опубликовал в одном из российских научных журналов статью о практической возможности путешествий во времени. В статье он, в частности, заявил, что уже почти создал действующий прототип машины времени, работы находятся на завершающей стадии. Естественно, на статью обратила внимание наша служба, и проверка сведений была поручена майору Залевскому из соответствующего подразделения. Тот проверил и доложил, что, действительно, работа в данном направлении ученым ведется и результаты в целом обнадеживающие. В общем, его и назначили курировать яйцеголового от нашего ведомства, учитывая, что у майора есть соответствующее образование. А через какое-то время началось странное, это, если мягко выразиться.

Полковник отпил кофе из чашки, уставился куда-то в окно и замолчал. Курчатов его не торопил, понимая, что тому, наверное, надо собраться с мыслями. И действительно, через пару минут Рябинин продолжил.

— Спустя время, майор Залевский доложил, что работа зашла в тупик, не сходится у ученого этого теория с практикой, не удается создать действующую модель машины времени. Да…

Полковник Рябинин пожал плечами и вдруг сказал:

— Слушай, Володя, то, что я тебе сейчас расскажу, это наши выводы, которые мы буквально недавно сумели хоть как-то обобщить. Но на самом деле все очень запутано, просто чертовщина какая-то. В общем, почти два года назад этот ученый убивает нашего куратора майора Залевского из его же табельного оружия. Несмотря на заявления Суркова о том, что майор — предатель, угрожал ему и предлагал продать все его выкладки по данной теме на Запад, его признали виновным и дали десять лет строгого режима. Тема была признана бесперспективной и закрыта, майора похоронили с положенными почестями.

— Да уж, — только и сказал на это Курчатов, откусывая от бутерброда. — Но, как я понимаю, на этом ничего не закончилось?

— Верно, — кивнул полковник ФСБ. — То, что я тебе сейчас сказал, это уже мой вывод, а не, так сказать, реальность. В общем, один наш сотрудник, перебирая архив, случайно обратил внимание на то, что есть целых два рапорта об убийстве майора Залевского ученым Сурковым. И, вроде бы там и там ученый убил майора, там и там он получил десять лет тюрьмы, но в первом случае он пристрелил его без последствий для себя, а во втором случае, майор успел его ранить в ногу. Да и даты этих убийств не совпадают. Сотрудник стал разбираться и выяснил, что первый рапорт не соответствует действительности, а верен только второй. То есть, ученый убил Залевского, но прежде тот попытался его обезвредить и ранил в ногу. Однако вопрос остался: откуда взялся полностью заверенный всеми инстанциями первый рапорт, в котором никакого ранения Суркова Залевским нет? Он написал об этом докладную записку, которая в результате вместе с двумя рапортами о смерти майора Залевского тоже оказался в архиве. Сам понимаешь, никому не хочется в такой ерунде копаться, списали на какую-то ошибку, и всё.

Рябинин посмотрел на Курчатова, как бы предлагая оценить интригу.

— Дальше — больше. Об этом как-то всеми быстро забылось, если бы потом эти два рапорта и докладная вновь не всплыли. А обнаружившись, поставили всех в тупик. В общем…, мне трудно это объяснить, но по факту никакого убийства майора вообще не было никогда, как не было и осуждения профессора Суркова. Просто никогда ничего подобного не было. А было вот что: Сурков заявил в нашу Контору о том, что его куратор, майор Залевский, предлагает ему продать все его наработки по созданию машины времени западным спецслужбам, вместе сбежать в США, уверяя, что там ему создадут все условия для работы и тогда, мол, он, наконец, создаст действующую машину времени. В случае отказа угрожал ему убийством. Ну, как тебе история, Володя?

— Пока с трудом стараюсь не упустить нить рассказа, — честно признался тот.

— Да я и сам, честно говоря, постоянно в этом путаюсь, — признался полковник Рябинин. — В общем, факт сотрудничества с ЦРУ майора Залевского был подтвержден, его арестовали, посадили и, собственно, на этом проект сначала почти прикрыли, оставив лишь некое очень формальное общее сотрудничество с физиком. Потом пришли к выводу, что это его изобретение оказалось фикцией и ничего у Суркова не получилось. Однако, сотрудник, которому было поручено закрыть дело и передать его в архив, неожиданно обнаружил в каких-то старых и завалявшихся папках две другие версии этих же самых событий. Первая версия — это когда Сурков убивает Залевского из его пистолета без каких-то физических последствий для себя. Вторая версия — когда он тоже убивает того же майора, но Залевский перед этим смог его ранить в ногу. В обоих случаях Суркову дают десять лет лишения свободы, и он отбывает по этапу, куда положено, хотя в реале ничего этого не было. Но и документы тоже реальные, заверенные, с настоящими подписями и печатями. Собственно, с этого-то все и началось, а то, что я тебе рассказал сначала, это все уже мои выводы.

— В общем, — почесал в затылке Рябинин, — мне поручили разобраться, поскольку рапорта-то были, к ним приложены справки об осуждении Суркова, и о ранении Суркова, хотя он никогда не был ранен… и надо было всё как-то объяснить. Я откопал в архивах старые дела, которых сначала как бы и не было, в смысле — о них никто не помнил, и тщательно изучив все имеющиеся документы, выдвинул версию о том, что на самом деле, машина времени была-таки Сурковым создана, и все странности этого дела как раз и объясняются этим фактом.

Посмотрев на пытающегося осмыслить услышанное Курчатова, Рябинин вздохнул и пояснил:

— Давай, Владимир, представим в качестве гипотезы, что на самом деле этот Сурков — самый настоящий гений, который создал действующую машину времени. Но потом, по каким-то причинам решил, что ему не следует никому об этом рассказывать. Тогда он заявляет майору Залевскому, что у него ничего не получилось. Тот раздосадован, но, поскольку его связь с ЦРУ доказана, предлагает все же продать хотя бы наработки. По крайней мере, на допросах Залевский придерживается этой версии событий. Говорит, что майор сначала не верил ему, но потом тому удалось его убедить в том, что изобретение не работает. У Залевского, конечно, первое образование — физмат, но нужно учитывать, что по специальности он не работал, поскольку почти сразу перешел на службу в нашу Контору. Другими словами, гениальному ученому, да даже просто хорошему ученому ничего не стоило ввести его в заблуждение, я в этом почти уверен.

Увидев, что Курчатов уже некоторое время мнет в руках пачку сигарет, Рябинин встал, открыл форточку и, достав из шкафа пепельницу, поставил ее перед гэрэушником:

— Кури, не стесняйся. Я-то сам бросил пару месяцев назад, пока держусь.

Тот благодарно кивнул и, достав из пачки сигарету, прикурил от зажигалки и сказал:

— Спасибо, Сергей. Ты продолжай, извини, что перебил. Лихо у тебя сюжет закручивается.

— Ага, — кивнул полковник Рябинин, — и не говори, как в фантастическом фильме! В общем, предположим, что когда Сурков отказался, Залевский стал ему угрожать, и в результате ссоры физик убивает продажного чекиста. Наше начальство не верит в предательство сотрудника, физик отрицает успешность своего изобретения, Суркову дают червонец, и он идет по этапу. Казалось бы, на этом всё. Но допустим, машина времени Сурковым была-таки создана и, предположим, с помощью знакомств в криминальной среде ему удается каким-то образом переправить ее в тюрьму. Здесь следует добавить, что прототип машины времени, по ранним докладам Залевского представлял собой прибор, по размерам не больше среднего смартфона. Другими словами, обладая нужными знакомствами, переправить его в колонию особого труда не составило бы. Всем известна наша система ФСИН! А теперь скажи, Володя, если все это правда, что бы ты сделал на месте Суркова в первую очередь, заполучив машину времени?

— Само собой, попытался бы все исправить и в тюрьму не попасть, — уверенно ответил полковник Курчатов.

— Вот и я так думаю, — кивнул Рябинин. — Предположим, он отправляется назад во времени и пытается все исправить, но и в этот раз у него ничего не получается. Более того, в этот раз он еще и обзаводится раной в ноге от выстрела Залевского. Отсюда мы имеем два разных рапорта о происшествии. Но никто, имей такую возможность, на этом бы не остановился, верно?

— Наверняка, — подтвердил полковник ГРУ.

— Значит, что? — Рябинин не стал ждать ответа, и ответил сам. — Вернувшись назад и обнаружив, что для него, по сути, ничего не изменилось…

— Подожди, Серега, — прервал его Курчатов. — Ты хочешь сказать, что время пребывания в прошлом как-то ограничено?

— Это только мое предположение, — поморщился эфэсбешник, — но оно логично укладывается в версию. Давай это потом обсудим, хорошо?

Полковник из соседнего ведомства согласно кивнул.

— Так вот, — продолжил Рябинин, — тогда он отправляется в прошлое в очередной раз, и в этот раз решает поступить иначе. Он стучит на Залевского в нашу Контору, мы его при помощи физика, записавшего их разговор, берем, пакуем, колем, а Сурков остается на свободе и с машиной времени. Прошлое меняется, мы забываем обо всех предыдущих делах, поскольку в этом варианте прошлого их просто не было. И если бы не старые рапорта, так бы все и осталось шито-крыто.

— А почему рапорта тогда не исчезли? — наконец, задал главный вопрос полковник Курчатов.

— Вот! — стукнул рукой по ручке казенного полукресла Рябинин. — Хороший вопрос: почему? Если честно, я не знаю, это только предстоит выяснить. Возможно, рукописи не только не горят, как утверждал Воланд, но еще и не исчезают во времени? Что написано пером… и так далее. Либо что-то еще, может, какая-то третья сторона в игру вступила? Так или иначе, но есть еще один интересный факт: четыре дня назад Сурков ездил на краткосрочное свидание в ИК-3, где встречался с неким Андреем Николаевичем Пастором по кличке «Пастор», рецидивистом, всю свою жизнь не вылезающим из тюрем. Я прошерстил известную нам биографию Суркова, он этого Пастора знать просто не мог, если только…

— Если только они не сидели вместе в предыдущих вариантах прошлого, которые отражены в тех двух рапортах — закончил фразу Курчатов.

Они помолчали, а потом полковник из ГРУ сказал:

— Допустим, ты все разложил верно, но все же, что не так с этой машиной времени?

Рябинин рассмеялся:

— А ты молодец, сразу ухватываешь суть! То, что в прошлое нельзя отправиться, так сказать, физически, это еще Сурков в своей статье писал, и дальше по докладам Залевского известно. Я не специалист, возможно, что-то не так с самой природой времени или с изобретением. В прошлое, как он утверждал, можно запустить только некую матрицу сознания реципиента, которая там, в прошлом, совместится с его же собственным сознанием. То есть если ты родился, скажем, в 1990 году, то в 1989 год ты уже не попадешь никак. Путешествие в прошлое ограничено сроком жизни реципиента, а если точнее — его сознательного возраста, поскольку нет смысла переноситься в себя младенца. Это первое: можно попасть только в самого себя и ни в кого более. А вот о втором я могу лишь догадываться, но, думаю, что прав: время нахождения матрицы сознания в прошлом ограничено и, скорее всего, это достаточно небольшое время. Возможно, несколько часов, этим объясняется первая неудачная попытка.

— Ну да, — добавил Курчатов, — если время ограничено, то ты можешь не успеть сделать то, что тебе нужно, или не сможешь узнать, получилось ли у тебя так, как задумывал.

— Да, — согласился Рябинин. — Но если машина по-прежнему работает, то можно, пусть даже не сразу (не знаю, какие там у нее ограничения) повторить попытку.

— Что Сурков и сделал, на этот раз так, как надо, — завершил Владимир. — План мероприятий у тебя уже есть?

— Как раз собирался сейчас заняться этим, — ответил Сергей. — Но теперь уже вместе подумаем, что и как будем делать.

— Может, для начала стоит пообщаться с этим, как его, Пастором? Припугнем его, надавим?

«Ах, какой же я молодец, — думал я, молча слушая заезжего мента. — Как в воду глядел, вечером же того дня после свиданки позвонив Сурку и все обтяпав».

После обеда меня дернули к куму. Впрочем, то, что меня именно к куму вызвали, я узнал уже позже, когда подвели к его кабинету. Однако кум не стал задерживаться, убедившись, что я это я, он покинул кабинет, оставив меня наедине с двумя деловыми ментами в штатском. Правда, насчет того, что это именно менты у меня поначалу возникло некоторое сомнение, которое развеялось после того, как они представились, назвав, правда, только свои звания и ведомственную принадлежность. Ну и ладно, мне их имена совершенно неинтересны. Два полковника, один эфэсбешник, а другой вояка из ГРУ, охренеть! Где же это так Сурок прокололся, интересно?

— Если куришь, можешь курить, — предложил мне вояка, протянув пачку сигарет.

— Не курю, — отказался я, ни к чему сейчас это.

— Ну, тогда рассказывай, где и при каких обстоятельствах ты познакомился с Сурковым Николаем Александровичем: еще в СИЗО или уже здесь, на зоне? — это уже эфэсбешник подключился.

— Тот Коля Сурков, который известен мне, — решил я косить под простачка, — вроде бы не сидел. По крайней мере, мне он об этом не рассказывал. Но, может, мы о разных людях говорим?

Полканы переглянулись, а я внутренне усмехнулся: что, ментяры, не ждали, что я сразу признаю свое знакомство с физиком?

— Где и при каких обстоятельствах ты познакомился с ученым-физиком Сурковым? — перефразировал вопрос гэрэушник.

— С Колей что-то случилось? — поддал я тревожности в голос. — Он только недавно был у меня на свиданке, все было нормально.

— Отвечай на вопрос, Пастор! — вступил вторым номером полковник ФСБ.

— А то, что будет? — вяло поинтересовался я.

— Послушай, Андрей Николаевич, — сменил тон вояка, — к тебе приехали два старших офицера серьезных государственных служб. Как думаешь, стали бы мы сюда переться, если бы дело не касалось вопросов государственной безопасности?

— Не хватало мне еще ваши загадки разгадывать, — спокойно парировал я. — Я тебе, полковник, простой вопрос задал: что с Колей?

— Да нормально все с ним, — махнул рукой тот. — Живой и здоровый, насколько мне известно.

— И с какой стати вы им тогда заинтересовались? — не унимался я.

— Рот закрой, Пастор, — с чекистским металлом в голосе отметился эфэсбешник. — Вопросы здесь задаем мы. Повторяю вопрос: где, когда и при каких обстоятельствах ты познакомился с Сурковым?

Я молчал и честными глазами смотрел на полковников.

— Отвечай, Андрей Николаевич, это важно, — сказал вояка, бросив, как мне показалось, недовольный взгляд на коллегу.

— Можно, да? — невинно поинтересовался я. — Вы бы, граждане начальники, между собой разобралась сперва. А то один молчать приказывает, другой просит ответить. Совсем голову мне заморочили, а ведь я уже далеко не молод.

И я показательно тяжко вздохнул. Они опять переглянулись и вдруг одновременно заржали как кони. А я подумал, что люди они не совсем пропащие, коли чувство юмора еще имеется при их собачьей работе.

— Да, Пастор, — отсмеявшись, продолжил чекист. — Сразу видно, что калач ты тертый и допросами тебя не удивишь.

— Эх, начальник, — ответил я с грустью, — допросы для меня так же привычны, как для какой-нибудь красотки признания в любви. По сути, они часть моей жизни, постоянно от меня ваша братия чего-то хочет.

— А что, тебя уже кто-то из нашей Конторы допрашивал? — напрягся полкан.

— Пока ты первый, — пожал я плечами. — Но для меня все вы одним миром мазаны, все вы менты, хотя и в разных конторах служите. А что до Коли Суркова, то знаю я его еще года с девяностого. Я тогда только в Литинститут поступил, любил по разным квартирникам литературным мотаться, стихи свои читал, других слушал. Вот, на одном таком квартирнике мы с ним и познакомились. Он, как выяснилось, небольшой любитель поэзии, но знакомый пригласил, он и повелся. Ну, разговорились мы с ним, нашли какие-то общие темы, да неожиданно и подружились. Честно говоря, у меня такого друга на воле и не было никогда раньше, интересно стало. Потом периодически встречались на разных сейшнах, потом уже вместе куда-то ходили. Его тогда баба бросила, нужно было как-то человеку развеяться. Потом меня поймали, увезли к хозяину, но связи с ним мы не потеряли. Переписывались, порой он даже на свиданку ко мне приезжал, а посылки так вообще не раз слал. Что еще интересует, граждане начальники?

Я и правда, вечером после той свиданки позвонил Сурку. Очень меня беспокоил его приезд, а точнее, те последствия, которые из него могут вытекать, если все сложится определенным образом. А потому решил я на всякий пожарный подстраховаться. Узнав, что в ноябре девяностого он был в Москве, предложил ему сгонять в прошлое и встретиться там для создания алиби, ибо — мало ли что! Уговаривать я умею, и Сурок согласился.

Встретились мы у одного дома на Маросейке, которой только-только вернули историческое название, убрав советское — улица Богдана Хмельницкого. Правда, таблички со старым названием пока еще висели, но москвичи радовались, особенно те, кто знал историю и был в курсе, что вышеупомянутый Богдан представлял собой личность, мягко говоря, неоднозначную. Мне в те времена было пофиг, но вместе со всеми меня захватывал этот вихрь новизны, который впоследствии превратился в смерч, сметающий все на своем пути. М-да, все мы ожидали тогда совсем не того, что случилось потом. Причем недовольными оказались все — от занудных совков до отпетых либералов и западников. Правда, каждый своим, а-ха!

— Ну как ты, Колян? — спросил я, пожимая руку молодому Сурку.

— Да нормально всё теперь, Андрей, — улыбнулся он в ответ.

— Разобрался со своей бабой? — подмигнул я.

Он молча кивнул, не желая, видимо, развивать тему. А мне что? Мне вообще по барабану его проблемы, со своими бы разобраться, что случатся почти ровно через год. Но это все потом, сейчас мы идем с ним создавать алиби. Сделать это нужно было так, чтобы нас обязательно запомнили вместе.

Свернув во двор и поднявшись на второй этаж, мы оказались в просторной квартире, полной народа и табачного дыма. Квартирники в СССР — это, по сути, такие концерты в домашней обстановке для полуподпольных бардов и всяких рок-групп, не укладывающихся в стандарты социалистического образа жизни. Сейчас, в девяностом, они практически пропали, поскольку не было больше надобности скрываться, всем желающим и приносящим деньги с удовольствием предоставляли самые разные площадки. Поэтому остались лишь немногочисленные литературные квартирники, они продержались дольше, поскольку звонкой монеты поэты, читающие свои стихи, никому не могли принести, в отличие, скажем, от шестидесятых годов, когда модные поэты выступали на стадионах. И это, между прочим, на мой взгляд, говорит о падении как духовного, так и образовательного уровня в позднем СССР, да и в будущей России тоже. Сегодня уже трудно представить, что поэты могут быть кумирами молодежи и собирать на свои концерты тысячи поклонников. Если, конечно, не считать за поэтов рэперов, поскольку, если рэп — это поэзия, то я, мля, мать Тереза.

Поздоровавшись со знакомыми и однокурсниками (да, я в этом году студент первого курса Литературного института им. Горького, прославившегося, как известно, тем, что ни одни великий русский писатель не учился в этом заведении), мы нашли места в углу на диване. Шутка шуткой, но все же многие известные поэты и прозаики вышли из стен нашего института: Расул Гамзатов, Фазиль Искандер, Евгений Евтушенко, Белла Ахмадулина, Виктор Астафьев, Эдуард Асадов, Константин Симонов, Евгений Долматовский и т. д., если, конечно, эти имена вам что-то говорят. Их здесь сейчас, конечно, не было, к 90-му они уже были староваты для таких мероприятий, да и статус не позволял, наверное… Здесь собирались пока никому не известные таланты, большинство таковыми и останутся, а-ха!

Маринка Малофеева, уже крепко поддатая, увидев меня, с визгом бросилась мне на шею:

— Андрюшенька, любовь всей моей жизни, как мне тебя не хватало! А это кто с тобой, тоже поэт?

— Слава Богу, нет, — ответил я, отдирая ее от себя. — Познакомься: гениальный физик Николай Сурков и мой лучший друг!

Представил я Николая специально очень громко, так, чтобы многие обратили внимание.

— Еще один гений, значит? — хмыкнула Маринка. — Здесь и так уже перебор гениев на квадратный метр! И что же твой гений изобрел?

— Пока еще ничего, — попытался отбиться от настырной девицы Сурок, но я не позволил угаснуть его славе.

— Коля уже практически создал настоящую машину времени! — громко объявил я.

И на какое-то время мне удалось переключить внимание собравшихся поэтов и приближенных на личность Николая Суркова. Посыпались вопросы, пьяненькие шутки на тему путешествий во времени. Но, понятно, долго эта тема не смогла удержаться в мозгах, очищенных музами и вином от всего, что не касается литературы, однако и этого должно хватить, чтобы запомнилось.

— Почитаешь что-то новенькое? — взял меня за руку хозяин квартиры.

— Легко! — согласился я.

Кое-как ему удалось добиться тишины, и я, выйдя на средину комнаты, сообщил обращенным ко мне лицам:

— Стихи о любви! — и тут же исполнил:

Все в мире не вечно,

все в жизни неважно.

Гуляю по крышам,

по небу, по морю…

Сегодня я злой,

молодой,

бесшабашный,

какие быть могут упреки герою?

А завтра…

А завтра взорвутся надежды

и выпадут в мир звездопадом сомнений…

И муж королевы от ревности сдохнет,

застав ее вместе со мной без одежды:

без платья, без трусиков и без короны,

без мантии, совести, но при свечах!

А за окном веселятся вороны,

плавая в солнца последних лучах.

Я поклонился, народ похлопал, но из дальнего угла прозвучал пьяный голос:

— Говно!

Ах, как я обрадовался, ведь это именно то, что мне было нужно: небольшая драчка, скандальчик, который обязательно останется в памяти присутствующих. Воодушевленный такой удачей, я подмигнул Сурку и стал быстро пробился к тому, кто ничего не понимал в настоящей поэзии (а иначе я любое свое говно и не оценивал никогда). Но пока я пробирался, Сурок не подкачал и влепил этому мерзавцу звонкую пощечину. А тут и я добрался и, как бы защищая друга, схватил того за руку, которую он уже протянул к Николаю. Генка Страпонов (Во, фамилия досталась человеку, а? Хотя, кажется, в то время никто не знал, что такое страпон, значит, и издевательств в школе из-за фамилии он избежал, в отличие от своих детей, если только вовремя фамилию не поменял), а это был именно он, тогда жутко ревновал меня к Маринке, хотя, по правде говоря, зря. Ну, был у нас с ней короткий романчик, однако учитывая тот образ жизни богемы, который мы все старательно копировали, романчик изначально был без обязательств с обеих сторон. И поэтому никто Генке не мешал покорять Маринкино сердце, другое дело, что у него это не получалось, но я-то здесь при чем?

Будучи подшофе, Страпонов кинулся в драку уже на меня, что тоже очень и очень хорошо! Хотя бы потому что трезвым он бы не решился даже оценить мои стихи таким похабным образом, не говоря уже о том, чтобы попытаться подраться со мной. Я не рассказывал в институте о своем прошлом, но кому надо, те знали, узнали постепенно и остальные. Меня побаивались, а Генка был далеко не самым смелым парнем. Обычно я старался руками никого не трогать, понимая, что меня и без того взяли по большому блату, практически с испытательным сроком. Старался обходиться словами, и до сего дня такой подход себя вполне оправдывал, язык у меня подвешен как надо. Но сегодня Генкина смелость была мне на руку. Как известно, поэта обидеть может каждый, вот только далеко не все поэты имеют такой опыт драк, какой висел за моими плечами.

Я не стал его калечить, решив, что небольшого синяка под глазом вполне достаточно. При этом намеренно пропустил несколько его ударов, пока, наконец, ему не удалось попасть мне в глаз. Отлично, пусть синяк будет и у меня, меня будут спрашивать, я всем буду эту историю рассказывать, глядишь, в умах и задержится! Вот теперь можно позволить нас растащить. Я нашел глазами Сурка и подмигнул ему. Алиби, считай, обеспечено.