Изменяя прошлое

Глава 14

1989 год.

Даже не знаю, почему мне захотелось именно сюда. Точнее, знаю, конечно, но все же выбор был спонтанный. Я тогда, в сентябре 89-го откинулся после своей первой пятеры на взросляке, и сразу попал в другой мир. Вот так вот: посадили в одном мире, а вышел в другом. В 1984 все было еще по-старому, строго по-советски, и ничто не предвещало никаких перемен. После годового всплеска андроповского правления, с его милицейскими рейдами в рабочее время по кинотеатрам и магазинам, новый генсек Черненко, казалось, полностью вернулся в привычный брежневский застой последних лет правления «бровастого». Вступление на престол советской империи нового и сравнительно молодого реформатора, как потом выяснилось, отмеченного обширным пятном на лысеющей голове, я встретил уже за забором. После «парада катафалков», когда чуть не каждый год с помпой хоронили нового дедушку, сменившего предыдущего, всего лишь пятидесятичетырехлетний генеральный секретарь ЦК КПСС казался воплощением молодости и энергичности.

Нет, конечно, по телевизору, что стоял в каждом отряде, мы видели, что-то меняется, прессу тоже читали: Перестройка, Гласность, Ускорение — все эти лозунги нового времени. Но когда вышел и огляделся, то первое время был все же в некотором шоке. Водка, конечно, помогала с ним справиться, но все же!

Зона наша, а если по-ментовски: ИТУ — исправительно-трудовое учреждение (так тогда они официально назывались, потом слово на букву «Т» из названия убрали) усиленного режима, находилась на самой окраине областного центра, практически за городом. Конечная остановка троллейбуса, не помню уже какого маршрута. Встретил меня тогда мой близкий кент по первому сроку — Сеня, откинувшийся на полгода раньше. Встретил, как положено: ресторан, девочки. Вот только не рассчитал я тогда с дозой спиртного, стал выступать не по делу, права качать, чуть в ментовку в первый же день не загремел, а девчонки сбежали. М-да, не так я себе свой первый день на свободе представлял.

Наутро проснулись у Сени дома, сгоняли в мой родной райцентр (всего-то шестьдесят километров), где я переоделся, взял у родичей денег еще, и назад — догуливать. Матери, конечно, сказал, что на работу устраиваться поехал, ага, как же! Вряд ли она мне поверила, как и отец, но что с меня взять? Даже в ментовку не стал заходить, хотя по правилам должен был встать на учет еще вчера. Но — перебьются, по опыту уже знал, что ничего они мне не сделают, если на пару-тройку деньков задержусь. Как-то вообще дней через десять только пришел на учет вставать, когда от затяжной пьянки очухался, в которую плавно перетекла встреча, и хоть бы что — побурчали, поугрожали, на том и разошлись. Хотя я тогда с надзором освобождался, в отличие от этого первого раза.

Заехали к еще одному кенту по зоне — Гоше, продолжили пьянку, а к вечеру в затуманенных алкоголем мозгах созрела гениальная идея: а не махнуть ли нам в Москву? Деньги были, поехали на вокзал, все же до столицы двести км, Гоша кричал, что есть место, где можно остановиться в Москве, и там всё путем будет. Сеня, правда, по пути до вокзала немного протрезвел и от нас отвалился под каким-то благовидным предлогом, а мы с Гошей ранним утром проснулись в пустом вагоне. В окно глянули — столица, мать её.

Конечно, с похмелюги идея приехать сюда уже не показалась нам такой привлекательной, но куда деваться? Я мрачно спросил у Гоши, точно ли есть где остановиться здесь так, чтобы нас нормально приняли? Он, не менее хмурый, все же заверил, что примут, накормят и спать уложат. При дальнейшем расспросе выяснилось, что остановиться он планировал у жены одного своего кента по зоне — Лазаря, которого я хоть и знал шапочно, но в близких с ним никогда не был.

В общем, выбрались мы из вагона, пришли на вокзал, взяли похмелиться, а как похмелились, мир сразу заиграл новыми яркими красками. И самоуверенность вернулась несмотря на то, что в кармане, кроме справки об освобождении, других документов не имелось.

Москва вокруг шумела и кипела новой жизнью: в киосках Союзпечати рядом с «Бурда Моден» открыто лежали журналы «Плейбой», с торчащими на обложках, невиданными доселе в подобных местах, голыми сиськами. Женщины интересовались одними, мужики — другими журналами. Ни того, ни другого вообразить было абсолютно невозможно, когда меня сажали, не говоря уже о том, что кругом с рук продавались календари с голыми бабами, всевозможные гороскопы и прочие явные приметы рвущейся в страну демократии. Наперсточники там и тут развернули свои столики, собирая лохов, мы позырили, но туфту сразу выкупили, посмеялись и пошли дальше. В воздухе, казалось, плыл запах невиданной доселе свободы, имеющей, как выяснилось вскоре, свою обратную сторону: пустые полки в государственных магазинах и длиннющие очереди за водкой и сахаром. В этих очередях пятнистого реформатора уже не хвалили, а активно проклинали, но кому интересен голос плебса, пока он не вывалит на улицы, вооруженный дубинами? Народ же вечно чем-то недоволен, да и хрен с ним.

Впрочем, день тот я помню урывками, все, что могу сказать: куда-то ездили, где-то еще пили, сидели, кажется, в недавно открывшейся кооперативной кафешке. Поскольку день был пятничный, то, как сказал Гоша, Татьяна, жена его кента Лазаря, еще на работе, и надо ехать к ней ближе к вечеру. И, где-то часам к пяти вечера, как мне представляется, мы подъехали к кирпичной девятиэтажке на Мосфильмовской и поднялись на старом лифте в железной массивной клетке на нужный этаж. Поскольку на звонок никто не реагировал, Гоша предположил, что жена его кента еще не пришла с работы и надо подождать. Недолго думая, уставшие за день и разморенные разными спиртосодержащими напитками (таксисты не давали пересохнуть нашим глоткам), мы уселись возле стеночки привычным с кичи способом, и мигом задремали. А потом нас эта самая Таня разбудила, как с работы пришла. Вот в этот вот момент матрица моего сознания из будущего и внедрилась, так сказать, в молодое и хмельное тело.

Я открыл глаза и посмотрел на нее. Эх, Таня-Танюшка, сколько лет не виделись! Прикинул, получилось почти тридцать пять — да, точно, мне в тот год как раз двадцать пять исполнилось. Таня была чудо как хороша, несмотря на то, что была на целую пятилетку старше меня. Пригляделся внимательнее: да нет, точно не выглядит она на свой тридцатник, это я сейчас знаю, сколько ей, а когда увидел впервые, подумал, что максимум ровесница.

Нам повезло тогда здорово, хоть муж и тянул срок, но жила-то она в их двушке с сыном и свекром. Не помню, сколько было сыну, малой совсем, еще в садик ходил, но как раз в эту пятницу они с дедом пенсионером уехали с утра на дачу вплоть до утра понедельника. Так что, квартира была свободна, Таня была одна и нам обрадовалась, Гошу она знала, видимо, хорошо, и проблем не возникло: приняла, можно сказать, с распростертыми объятиями. Да и то: рабочая неделя закончена, впереди выходные, сын со свекром далеко, а тут два таких красавчика в гостях, чего же ей печалиться?

Таня, Танечка, Танюша, всегда потом вспоминал о ней с душевной теплотой. Всем она хороша: довольно, но не чрезмерно высокая, стройная, блондинка от природы с вьющимися от природы же, а не от плойки, кудрями и синими-синими глазами. Я такой глубокой синевы в глазах ни у кого больше никогда не видел. Грудь, попа, ножки, — все, как доктор прописал для истосковавшегося по женской ласке уголовника, словно из песни вышла! А то, что она, как сказала героиня одной постсоветской комедии, «слаба на передок», что быстро выяснилось, так для меня это вовсе не минус, не я же ее муж, правда? Для меня это был такой огроменный плюсище, поскольку в постели она оказалась чудо как хороша! Мне, истомленному воздержанием в таком молодом возрасте, только того и надо было. А ей, отвыкшей, видимо, от подобной мужской неутомимости и поистине стахановского напора, всё тоже очень нравилось. Какие там две минуты, о которых так любят шутить современные стендаперши! Бедные женщины, не встречавшие в своей жизни таких ухарей, как я, вот и остается только шутить, жалко их. Мы же с Танюшкой ночами напролет друг с друга не слезали, перемещаясь из постели в ванную и обратно. О Лазаре, муже своем, она если и вспоминали когда, то только, кстати, в положительном ключе, молодец баба! Он там, на зоне, видимо, был успокоен тем, что живет его жена с его отцом в одной хате и тот за ней присматривает, и это тоже хорошо, пусть ему сидится спокойно и дай Бог, чтобы он никогда не узнал правду. Правда, она порой нам совершенно не нужна, это я точно знаю. Не буду даже гадать, что бы я сделал, будь я ее мужем, но, надеюсь, Лазарь так и не узнал о ее, как она сама мне рассказывала, многочисленных изменах. Несмотря на эту свою слабость, человеком она была очень хорошим: добрая, приветливая, отзывчивая, компанейская. Да и кто из нас без недостатков, учитывая, что для меня это совсем не недостаток, а прям, удача! Ну, когда бы еще с такой девушкой в одной постели оказался? Как показала жизнь, такие как она хоть и встречаются изредка, но совсем нечасто. Очень многие женщины отчего-то довольно равнодушны в этом вопросе, впрочем, никого не осуждаю: мы все такие, какие есть, что тут поделаешь?

Это всё я сейчас вспоминал, глядя на то, как она суетится на кухне, готовя что-то перекусить и закусить. Мы же не с пустыми руками пришли! Забыл сказать, почему очереди за водкой везде стояли. Дело в том, что в то время как раз полным ходом шла антиалкогольная компания, затеянная Горбачевым и, по мнению некоторых экспертов, поспособствовавшая с экономической точки зрения, вкупе с обвалом цен на нефть, развалу СССР. Все же на производство и продажу алкоголя у государства была исключительная лицензия, это ж, какие деньжищи в бюджет шли, очень нужные стране в то время. В общем, спиртное в магазинах было строго по талонам, если память не подводит, пять бутылок на совершеннолетнего человека в месяц (или все же три?). Помню, перед тем, как направиться в гости, нам удалось выпросить у официантов в одном ресторане, продать нам… шампанское, прикиньте! Официанты в то время считались большими шишками, между прочим, сейчас даже смешно вспоминать. Только шампанское согласились продать навынос из-под полы, зато целых восемь бутылок! Таня смеялась — мол, проведем вечер по-гусарски!

Да. А тогда, тридцать пять лет назад, я, конечно, о ее слабости еще не знал. Поэтому хоть и облизывался на нее, но себя тормозил: типа, не по понятиям это, муж на зоне. Глупости еще всякие в голове гуляли, молодой был, только на второй день ей удалось меня в постель затащить, чуть не силком. Но в этот раз все будет иначе, к херам собачьим все эти понятия, я сейчас очень четко просекаю, какие взгляды она на меня кидает, в синих глазах яркими буквами горит надпись: хочу тебя, парень! И это мы только вторую бутылку начали.

Нет, ну а как меня не захотеть слабой девушке, сами подсудите? Я же в молодости тем еще красавчиком был: высокий, стройный, остроумный, да к тому же еще и поэт! Что сейчас вовсю даме и демонстрировал с пылкостью непризнанного гения. Гоша хорошо играл на гитаре, которая у нее нашлась, я читал стихи, а Таня пила шампанское, курила «Яву» и восхищалась, глядя на меня уже почти влюбленными глазами. Ну, как было в нее не влюбиться, сами подумайте? Наш бурный роман продлился тогда почти полгода и закончился вовсе не по моему желанию, но с пониманием ее положения — муж домой возвращался скоро.

И сейчас, утопая в синеве ее глаз, я декламировал:

Я обычный парень, не хуже других.

Я такой же лох, я такой же псих.

Я был бы лучше, но лучших бьют,

А самых лучших отдают под суд.

От меня пахнет дымом плохих сигарет,

Я люблю дорогие, но денег нет.

Я не пью лишь тогда, когда нечего пить,

Я люблю семью, но мне не с кем жить.

Я люблю себя и музыку «рок».

Я любил бы всех, но какой с вас прок?

Мне, кроме сердца, нечего дать.

Возьми мое сердце, пойдем в кровать!

Я увидел, как сверкнули ее глаза, а губы, как мне привиделось, прошептали: «Пошли!». Показалось, наверное.

Но сердце не стоит теперь ни гроша,

Возьмите душу, почем душа?

И зачем душа этим лисам и псам?

То твоя душа, и носи ее сам.

И так уже тесно от мертвых душ,

У меня есть ты, у тебя есть муж

Она облизнула губы розовым язычком, я вздрогнул, но продолжал читать:

У меня есть дом, а в нем ни хрена,

У меня есть друг — бутылка вина.

У меня есть память, которой нет,

У меня есть окна, в которых свет!

— А давайте танцевать! — шепотом воскликнула разрумянившаяся от шампанского Таня, развернулась и нажала «Пуск» на неплохом, кстати, по тем временам советском кассетнике «Весна 211».

Раздались первые аккорды легендарного хита всех времен и народов «Отель Калифорния» в исполнении группы «Иглз», и от этой старой песни у меня мурашки побежали по позвоночнику. Я помнил, что Гоша в тот вечер отказывался танцевать, но тем не менее, сразу вскочил, словно боясь опоздать. Сегодня я не буду сдерживать себя, Танечка, держись, моя сладкая!

И я сразу прижал к себе такое жаркое тело и провел руками по спине от плеч до попы, а когда коснулся ладонями упругих окружностей, сжал их, потянул вверх и на себя так, что она уперлась животом в выступающий бугор на моих джинсах. Она охнула и впилась своими губами в мои губы, а я поплыл. У меня молодого не было девушки пять лет, а у меня старого не было такой девушки тридцать пять лет. Были потом, конечно, разные, проходящие, были и совсем неплохие, и очень неплохие, но все равно Танюшка на их фоне блистала, словно звезда. По крайней мере, здесь и сейчас, а ничего другого в этот миг и в этот день для меня не существовало.

Потом еще пили шампанское, которое пьянило голову, но не отключало разум, как водка. И Гоша запел песню на мои стихи, положенные им на мелодию собственного сочинения:

Напиши мне о своей любви,

Как ты ждешь меня в ночах бессонных.

Если это ложь, тогда соври

Ложью во спасенье заключенных.

Напиши мне, как ты каждый раз,

Замираешь, видя почтальона…

Если кто-то думает о нас,

Легче жить в наручниках закона.

Пусть я знаю: все это не так,

Пусть другой твои ласкает плечи…

Жизнь похожа на ночной кабак,

Где гремит рояль и тают свечи.

Где в объятьях полупьяных шлюх

Я читал стихи, ругался матом.

Где слова не оскорбляют слух,

Где не тычут в спину автоматом.

Напиши мне о своей любви,

Я уже устал от слов казенных.

Если это ложь, тогда соври

Ложью во спасенье заключенных.

— Андрей, ты гений! — восхищалась Таня и убегала в туалет. Сейчас я знал, зачем, а тогда, помню, удивлялся тому, как часто она туда бегает.

— Пастор, — начинал ныть Гоша, когда она уходила, — хорош, лапать Танюху, это не по понятиям, она жена моего кента.

— А ты не обращай внимания, Гоша, — жестко ухмылялся я, — не обязательно ведь все видеть, правда? Девушка хочет ласки, я же ее не насилую, ты ведь не слепой, сам все видишь. Она хочет любви, я ей ее дам, поверь. И ты мне не помешаешь, Гоша, поэтому, давай не будем, а?

— Неправильно это, — пьяно стонал Гоша и матерился, но он, конечно, не мог не видеть, кто кого на самом деле соблазняет.

— Ты пей, ешь, братан, — я подлил ему шампанского. — Лазарь ничего не узнает и всем будет хорошо, правда? Пусть мужик сидит спокойно.

Он что-то пробормотал и отвернулся. А я представил, что делает Таня в совмещенном санузле, и едва удержался от того, чтобы не заглянуть туда. Но не надо ей сейчас мешать, хотя, как я помнил из будущего, она, наверное, была бы и не против. Я прикрыл глаза: как заходишь, прямо — унитаз, а справа — сидячая ванная, душ от которой легко дотягивается до унитаза. Таня сейчас сидит на стульчаке, широко раздвинув колени и сжимая в руках лейку душа. У каждого свои фишки, каждый сбрасывает напряжение, как может.

А потом она вышла, умиротворенная и немного смущенная. А дальше мы снова пили шампанское, танцевали, говорили, Гоша пел, а я читал свои стихи. Поэту только дай такую возможность, потом не остановишь! Я смотрел ей в глаза, и с губ слетали рифмованные строчки, написанные позже и посвященные ей, но она этого, конечно, не знала и даже не могла такое предположить:

Ты как ранняя весна нахлобучила,

Отчудила, расцвела, отчебучила!

Ты как первый поцелуй — набекрень мозги.

Залпом выпила до дна — об пол вдребезги!

Губки алые как грех, чай с лимончиком.

Мне приснится этот смех — колокольчиком.

Эти кудри и глаза, словно райский ад,

И слезинка на щеке — чистый виноград.

Зубки белые, как та простыня в ночи,

Что окрасилась в цвета крови девичьей.

Не любила, но ждала, как причастия,

Нет глазастее тебя и сисястее.

Уходила от меня с наглой рожею,

Не моя ты и ничья, только Божия…

Таня смеялась так, что даже слезы выступали на глазах, а я и рад ей угодить. Сегодня, дорогая моя, все только для тебя. И для меня, конечно.

Мы еще пили, ели, курили (я тогда много курил), о чем-то друг другу рассказывали, смеялись, вспоминали смешные случаи из тюремной жизни. Хороший получился вечер, правда, такие вечера редко выпадали мне в моей жизни. Хотя после первым и вторым моим сроком я немало погулял в компаниях всевозможной богемы, в основном из поэтов и музыкантов. И песни на мои стихи пели в ресторанах, такое тоже было в моей жизни. И вечера бывали удивительные, но этот был первым, а еще здесь была Таня. Грустно вспоминать, но меня тогда даже приняли на первый курс Литературного институт им. Горького (единственного такого института в мире, кстати), на отделение поэзии. Сам Андрей Вознесенский, было дело, хвалил мои стихи. И если бы не очередная командировка к хозяину, кто знает, как сложилась бы моя жизнь? В затуманенной шампанским голове что-то мелькнуло, какая-то мысль о поворотных точках в судьбе, но я решил, что подумаю об этом как-нибудь потом.

Гоша все пытался напомнить Тане о муже ее, Лазаре, и Танечка, умничка, кивала, вздыхала, но было заметно, что эта тема ей сейчас совсем не интересна. Странно, я таких женщин, как она, больше никогда в жизни не встречал, все же не зря мне захотелось хоть на денек вернуться именно к ней, а не к кому-то еще. Во всем положительная, работает, кстати, бухгалтером на Мосфильме, начальство ее ценит, воспитывает сына, с мужем разводиться не собирается, то есть, вроде бы за традиционные семейные ценности, как сформулируют гораздо позже в той же стране с другим названием. Ничуть не пьяница, хотя и не откажется выпить в хорошей компании. Вроде бы, образцовая советская девушка, прямо язык не поворачивается ее блядью назвать, хотя мужчин она, похоже, сменила…. Но вот почему-то совсем не вяжется образ бляди, которых я тоже немало потом повидал в своей жизни, с этой удивительной женщиной.

Гоша упрямо покачал головой и уже немного заплетающимся языком попросил:

— Пастор, прочитай о нас, то самое, вспомним тех, кто за забором!

Мне совсем не хотелось сейчас читать это свое стихотворение, я посмотрел на Таню, и она, мудрая, все быстро поняв, тоже присоединилась к просьбе. Я пожал плечами: о нас, так о нас.

Унылой мелодии сладкие чары

Плывут в ослепительно-блеклом закате.

А я, как всегда, на разбитой кровати

Забудусь под звуки электрогитары.

И сны как занозы гноятся и ноют:

Былые мечты и забытые сказки.

Их лица скрывают красивые маски,

А души под ними томятся и воют.

И нет уже тех, кто когда-то был с нами.

А знойные девы нам рай обещали…

Мы наших обид никому не прощали,

Хотели все сразу, хотели все сами!

Нас мыли дождями, сушили ветрами,

Поили настоем из страха и боли.

И там, за забором, мы были на воле.

А здесь, за забором, мы стали зверями.

Мы стали такими, какими мы стали:

Из снов и мечтаний, из глины и стали.

Гоша ревел пьяными слезами, а я, словно извиняясь, улыбнулся Тане. Он лишь прошептала: «Бедненькие мальчики…», и потребовала шампанское. Я понимающе кивнул. Почему-то мы с ней, в отличие от Гоши, были почти трезвыми, а вот его совсем развело. И это правильно, поэтому я налил ему целый фужер, а нам с Таней плеснул понемножку. Пей, дружище, не стесняйся, лучше тебе сегодня крепко спать. Для всех лучше.

А потом была волшебная ночь в семейной постели четы Лазаревых. Я не винил себя, поскольку никого не совратил, не склонил, все по искреннему и жаркому желанию и, чего уж там, не будь меня, будет кто-то другой. Лазарю еще сидеть, а она женщина горячая и своего точно не упустит. Была у меня много лет спустя подобная ей жена своего мужа, так тот даже не сидел, но она ни одних штанов, если перефразировать известную поговорку, не пропускала. А все же нет между ними никакого сравнения: та была совсем другая, я ей просто пользовался, как и она мной, а с Таней мы оба словно пылали. Ну, или я это всё сам себе придумал, что, впрочем, совершенно неважно, поскольку важно лишь то, что она в моих объятиях, а я в ней.

А Николай Сурков тем временем (хотя и совсем в другом времени) нашел, наконец, решение проблемы путешествия двух человек одновременно. В принципе, как он и думал, для двух матриц еще хватало мощности процессора дешевого смартфона, но сокращало время пребывания в прошлом до пятнадцати часов для каждой. А поэтому он, во-первых, не стал дожидаться возвращения Пастора, а, во-вторых, ничего не сказал Нечаю. Вдруг тот не догадается? Было бы неплохо, если бы и Пастор не вкурил, как здесь говорят. В любом случае, решил он, Бог не выдаст, свинья не съест, Сурок ввел данные для заброса в прошлое и нажал на раздвоившуюся голову древнего змея.

На мгновение он провалился во взрывающуюся звездами темноту, а когда открыл глаза, то понял, что все получилось. Он в своей лаборатории, время — три года назад, открытие уже сделано, но оно пока лишь в его голове, и никто о нем не знает. Задача: как-то убедить самого себя здешнего в том, чтобы так все и осталось, а сначала во всем как следует разобраться. Цель: не попасть в тюрьму.

И уже приехав домой после рабочего дня, он сел и для начала написал для себя все, что случится с ним в случае, если он раскроет секрет своего открытия. Оставив листок с инструкцией самому себе на рабочем столе в кабинете, он вышел в гостиную и, захватив из холодильника бутылку своего любимого пива, уселся в кресло и задумался.

А после второй бутылки пива решил вдруг, что спешить ему некуда, сегодня вечер пятницы, а завтра с утра все важные чины в Конторе, наверное, отдыхают. С неважными же говорить смысла нет, да и времени у него по-любому теперь остается лишь до восьми утра, если отсчитывать пятнадцать часов от пяти вечера. А потому он вспомнил советы Нечая, и открыл приложение для знакомств по соседству. Как уверял Нечай, это обычные проститутки, и все об этом знают, менты в том числе. Но формально два человека добровольно договариваются о встрече, их личное дело, придраться не к чему. И действительно, хотя Николай и потел с непривычки, и ужасно смущался, но третья бутылка пива его настроила на решительный лад. Все и правда, оказалось просто. Он выбрал девушку, она ответила, потом ему перезвонили, и другой женский голос назвал цену. Он согласился, а уже через час приехала проститутка в сопровождении крепкого парня. Он осмотрел дом, взял деньги и любезно оставил их вдвоем. Сурков, никогда ранее о подобном даже не помышлявший, был приятно удивлен удобным сервисом и быстротой доступа к молодому женскому телу, без всяких предварительных ухаживаний, в которых он никогда не был силен. Как ученый, он оценил изящную функциональность решения вопроса.