Изменяя прошлое

Глава 16

«Она прошла как каравелла по зеленым волнам» известный тогда исполнитель споет только через два года, но что-то похожее на эти строки явно прозвучало в голове Нечая, когда девушка, показавшаяся ему виденьем из сказки, подошла к нему и, напористо поздоровавшись, представилась журналисткой Натальей Невзглядовой.

А случилось вот что. Наташе чуть не со слезами выпросила у редактора разрешение на первое в своей жизни журналистское расследование. Она долго ломала голову над тем, как же ей прославиться, заработать себе имя, чтобы ее заметили и позвали куда-нибудь в серьезное издание, что будет нечета той бульварной газетенке, куда ей удалось устроиться после окончания универа. И тут, случайно ли, или то было указание свыше, на одном из милицейских брифингов кто-то задал вопрос об угонах дорогих иномарок, участившихся в последнее время. И в ответе пресс-секретаря УВД по Санкт-Петербургу и Ленинградской области, она явно услышали нотки растерянности, когда яркая девица с погонами полковника что-то лепетала типа: несмотря на то, что преступники используют самое передовое электронное оборудование для вскрытия навороченных систем безопасности крутых тачек, а их опера из-за плохого снабжения вынуждены работать по старинке, они приложат все усилия, и в кратчайшие сроки…, и т. д. и т. п. Вон оно, поняла Наташа, то, что я искала!

Первым делом Невзглядова созвонилась и встретилась со своим одноклассником, который, как она точно знала, был бандитом и к тому же не из самых последних среди братвы. Поначалу тот отнекивался, уверяя, что не имеет никакого отношения к этой теме и даже не знает, где можно что-то разузнать. Потом стал откровенно намекать на то, что близость их тел может поспособствовать решению ее вопроса. И не то чтобы Наташа была принципиально против, давно для себя решив, что ради карьеры пойдет на многое, а переспать с нужным человеком — это даже не входит в то «многое», чем она готова была поступиться, но и прыгать в постель к мужику, который только обещает, она, конечно, не собиралась. Поэтому на его обещание Наташа ответила своим обещанием, намекнув, что, в принципе, она не против такого развития событий, но только по старой схеме: утром стулья, вечером деньги, но никак не наоборот. Одноклассник оценил изящество предложения, и, скажем так, схема частично сработала. Школьный знакомый таки принес наколку на нужных ей людей, но с постелью она его легко и привычно кинула, используя веками опробованные женские наработки так, что он даже не понял, все еще ожидая развития обещанного романа. Ну, что сказать, когда человек лох, то лоха не грех и кинуть, если следовать тому принципу, по которому сам же обманутый чудик и жил.

Так, медленно продвигаясь по цепочке, она добралась до нужного авторитета и при условии анонимности (иначе ее истерзанный труп найдут на помойке, как ей вежливо намекнули) даже взяла у него интервью, в котором он, хвастаясь, многое рассказал, хотя, как она подозревала, где-то и прихвастнул. Но то уже дело десятое, а для читателей так вообще самое то. Главное, что она выпросила у авторитета обещание интервью с ожидаемым со дня на день самым крутым специалистом по вскрытию, как выразился тот, «наших дорогих девочек», имея в виду автомобили, которые, похоже, и правда любил больше, чем баб, да и относился к ним не в пример нежнее.

И вот, наконец, долгожданная встреча, которая должна была поставить точку в ее журналистском расследовании и в том материале, что она уже почти подготовила. Не хватало только вот этой самой «вишенки на торте», которую она намеревалась получить любым приемлемым способом. Можно и без нее, конечно, но Наташа прекрасно понимала, что без этого интервью ее материал может и не стрельнуть, подобных расследований, кто еще помнит, в то время печаталось слишком много, и читатель, мягко говоря, зажрался.

Встреча была назначена на набережной Невы в ночь с 28 на 29 июня, когда толпы народа вывалят посмотреть шоу под названием «Алые паруса».

Когда заказчик попросил Нечая встретиться с журналисткой, он уже полностью отработал обговоренное заранее количество тачек и даже получил свое бабло. Питерская милиция оказалась такой же беспомощной, как и столичная, ни разу даже не чухнувшись. И Нечай как раз обдумывал мысль о том, а не задержаться ли ему в Питере подольше, место здесь, как выяснилось, хлебное. Может, думал он, вообще здесь осесть пока. А тут Барсук, что контролировал весь этот бизнес с тачками в Петербурге, с журналисткой этой.

— Она хоть ничего? — лениво спросил он.

— Телка высший сорт, — причмокнул Барсук. — Я ей сам интервью давал, само собой — анонимное, никаких имен, никаких погонял, вообще никакой конкретики, никаких фото и видео. Девчонка не сдаст, зуб даю, она хорошо втыкает, что один прокол с ее стороны, и на одну глупую молодую журналистку в городе меньше. Тут можешь быть спокоен, я отвечаю.

— Ну, раз ты отвечаешь…, — протянул Нечай, — ладно, могу с ней встретиться. Но, сразу говорю: ничего не обещаю, посмотрю, как она себя поведёт.

— Ты в своем праве, — поднял ладони Барсук. — Главное, встреться, а там как хочешь, она мне никто.

— Лады, — кивнул Нечай, — заодно на ваши «Алые паруса» посмотрю.

На том и договорились. А в тот самый момент, когда Андрей Нечаев образца 1995 года вышел на невскую набережную, в него запорхнула матрица сознания Нечая образца 202… года.

Он узнал ее сразу и долго разглядывал издали, не торопясь подходить и вспоминая их прошлую встречу. Тогда они прогуливались по постепенно пустевшей после прохода парусника набережной под все более светлеющим небом, и Нечай хвастался своими подвигами, полностью поплыв от общения с зацепившей его девчонкой. Потом они разошлись, а он так и не решился пригласить ее на свидание, потом очень долго жалея об этом. Сегодня он решил действовать иначе, терять ему нечего, в крайнем случае всегда можно будет повторить. От этой мысли он усмехнулся, решив, что будет пробовать до тех пор, пока не получит свое. Старая циничная матрица не ведала сомнений, встав у руля сравнительно молодого тела и направив его навстречу планируемым победам, думая по пути о том, что Наташа — девушка отчаянная, не побоялась прийти на встречу одна. Впрочем, таково было его изначальное условие, которое они обговорили по телефону, который дал ему Барсук: быть одной, никаких фото, видео и звукозаписывающей аппаратуры.

Она была прекрасна в своей молодости, а бирюзовые лосины под короткой и узкой джинсовой юбчонкой подчеркивали ее стройные ноги. Желтый пиджак с широченными плечами и маленькая женская сумочка на длинном ремешке через шею — все это приметы моды девяностых. Как и синие тени вокруг глаз, и бледная помада на губах, подчеркнутая коричневым карандашом. В целом Наташа выглядела для того времени очень стильно.

— Доброй ночи, — подошел он сзади к вертевшей головой по сторонам девушке. А когда она обернулась, представился:

— Я Александр, это я вам звонил, — имя он на всякий пожарный решил изменить, как говорится: береженого Бог бережет, а небреженого конвой стережет.

— О, здравствуйте, Александр! — излишне бойко ответила она, что выдавало волнение, и смело протянула ему руку. — Я Наташа, журналист.

Нечай усмехнулся про себя, в это время еще не принято было здороваться с женщинами за руку, но новая мода постепенно перетекала с Запада. Он осторожно пожал ее ладошку и, глядя ей прямо в глаза, твердо произнес:

— Предлагаю сразу перейти на «ты», так удобнее.

— Согласна! — кивнула она модной начесанной челкой. — Я и сама хотела вам это предложить. Ой, то есть, тебе.

— Отлично, — Нечай продолжал широко улыбаться, помня о том, что практически единственное его оружие для (против?) женщин — это его задорная широкая белозубая улыбка. Зубы у него были зачетные, все свои, без единой дырочки и пломбы, которые он чистил дважды в день в обязательном порядке. Больше ничем он в своей внешности из толпы не выделялся. Не было у него привлекательной для слабого пола суровой мужской красоты, как у того же Пастора, да и ростом он был чуть не на голову ниже его. Фигура крепкая, кряжистая, основательность которой не скрывали ни модные варенки, ни дорогущая куртка из тончайшей кожи, ни золотые часы на руке. Короткие рыжеватые, чуть вьющиеся волосы, дополняли образ простоватого сельского парня, которого кто-то для смеха переодел в модный городской прикид. Но улыбка перевешивала всё, это он понимал и постоянно этим пользовался, зная по опыту, что при общении с девушками, главное — больше и шире улыбаться. От этой улыбки таяли женские сердца, ну, по крайней мере, некоторые.

— Где предпочитаешь говорить? — спросила Наташа.

А он, продолжая улыбаться и не сводя с нее глаз, ответил как можно более просто и прямо:

— Беседовать будем в номере гостиницы, который я специально снял для интервью. Но сначала посидим в кафе, выпьем чего-то легкого и расслабляющего. Я вижу, ты волнуешься, но меня бояться не надо, обещаю, я не сделаю тебе ничего плохого, как не будет и ничего из того, чего ты сама не захочешь. Но таково мое условие, иначе, все отменяется. Итак, каково твое положительное решение? Или все же расходимся?

Наташа боялась, но почему-то не слишком, этот простой с виду парень с такой доброй и открытой улыбкой располагал к себе. Не красавчик, конечно, но и не урод, нормальный мужик, видно, что не бедствует. Она колебалась, точно уже зная, что будет в гостинице. Об этом нетрудно догадаться: парень и девушка вдвоем ночью в номере…, хотя причем здесь ночь? И сейчас она решала, что для нее важнее: некая внушенная воспитанием гордость вкупе с потерянным интервью, или ни к чему не обязывающий секс, но при этом возможность при таком раскладе вытянуть из парня как можно больше подробностей, которые он в другой обстановке, может, и не раскроет? Победила жажда журналистской славы, к тому же ей нравились напористые мужчины, и она с вызовом ответила:

— Договорились! Веди меня, мой загадочный кавалер.

И взяла его под руку. А уже в номере крутого отеля на Невском она не стала выделываться, после шампанского он ей показался совсем привлекательным, особенно то, как он небрежно расплачивался, отсчитывая купюры из толстенной пачки. Поэтому, когда Саша сказал, что будет давать интервью только после того, как убедится, что нигде на ее теле нет «жучков», Наташа со смехом скинула с себя одежду и даже повертелась перед ним, показывая, что полностью чиста.

А уже совсем под утро они лежали в кровати формата «king size» и, передавая друг другу бутылку сухого вина, глотая прямо из горлышка, немного утомленно, зато очень откровенно болтали. Наташа не жалела о случившемся, Саша был очень нежен с ней, но главное, что она добилась именно того результата, на который и рассчитывала: угонщик крутых тачек был с ней предельно откровенен и рассказал многое из того, что в случае простого интервью она бы никогда от него не услышала. Она и сама, расслабившись от вина и мужской ласки, разоткровенничалась, пересказав ему всю свою жизнь, но ей-то, в отличие от него, скрывать было почти нечего. Ну, не считать же серьезными все ее секреты после его рассказа о своей жизни!

А Нечай был просто счастлив, прижимая к себе теплое молодое тело, словно бы случайно уронив руку на нежную девичью грудь и легонько поглаживая ее время от времени. Одеяло валялось на полу, но они не стеснялись своей наготы, раскинувшись на мокрых от пота простынях. Душа его пела: у него сегодня все получилось, и даже не один раз, впервые с тех пор, когда он облажался тогда, с той шлюшкой, чересчур переволновавшись! Он доказал самому себе, что он может, что он мужчина не только при просмотре порнухи, и его грудь распирало от гордости за себя. Много ли надо человеку для счастья? Он сделал то, о чем думал много лет, и что не давало ему покоя, о чем он стеснялся рассказывать и чего откровенно стыдился. Теперь можно и назад, теперь у него другое прошлое.

Наташа же вообще сейчас была совсем не здесь. В ее мечтах ей торжественно вручали Пулитцеровскую премию в номинации «За выдающееся расследование», гремели овации, слепили вспышки фотоаппаратов, вокруг звучала ангельская, ой, простите, английская речь, и она со слезами на глазах говорила в микрофон: «First of all, I want to thank my mom and my dad…». Ну, или как-то так, английский она еще подтянет. А ее родители, взявшись за руки, сидели в первом ряду и плакали, и улыбались, не сводя глаз с обожаемой дочки. А потом к ней подходил главный редактор The New York Times, торжественно предлагал ей должность ведущего журналиста и почему-то вручал толстую пачку вечнозеленых долларов. О бандите, пока еще лежавшем рядом, она уже и не вспоминала, он — всего лишь одна крохотная ступенька к вершинам ее личной славы. И сколько бы таких ступенек ни было, она будет по ним шагать до тех пор, пока не достигнет желаемой цели. Прямо скажем, очень амбициозная девица, но только такие и добиваются своего — се ля ви.

Николай Александрович, вернувшись со свиданки с Пастором, забрался под душ, в попытке смыть с себя этот ужасный запах казенного учреждения, а одежду забросил в стиралку. Ему казалось, что все пропахло несвободой, и этот запах напоминал ему о том, о чем вспоминать не хотелось. Вроде бы и не было ничего такого в его прошлом: его не судили, он не шел этапом, не сидел в камерах с плесенью на стенах, где паука называют «хозяином» и его нельзя убивать. Ведь паук тоже такой же сиделец, как они сами, к тому же гораздо полезнее многих: он делает доброе дело — ловит мух и комаров. Не было в его прошлом огромных тараканов в ладонь величиной, что не спеша ползают по стенам на «вокзальчике» — временной хате с узкими лавками вдоль стен, где собирают тех, кто сегодня идет на этап, или, наоборот, тех, кто только заехал на тюрьму перед тем, как раскидать по хатам. Не было шмонов и не было ШИЗО, не было людей с наколками на теле, так отличающимися от тех, что делают в многочисленных салонах тату на воле. Не было Пастора с Нечаем, не было ежедневного крепкого «купеческого» чая, дающего заряд бодрости, не было великого множества того, что ему снилось каждую ночь в мельчайших подробностях. Не было ни для кого из его окружения, для них он всегда был здесь, в столице, работал в НИИ, даже сестра совершенно ничего не помнила. А как можно помнить то, чего просто не было в ее жизни?

Но при этом сам он знал, что все это с ним было, он отлично все помнил, каким образом — непонятно. Однако Пастор и Нечай были такой же частью его жизни, как и многолетняя работа в институте. Все это было и не было одновременно. И постепенно Николай привык к такому раздвоению своей памяти, к тому, что в одно и то же время он и ехал с работы в свой загородный дом, и выходил из карантина в барак, что должен был стать его домом на ближайшие девять с хвостиком лет. Он одинаково хорошо помнит то и это и знает, что он не шизофреник, у него нет раздвоения личности. Собственно, именно для того, чтобы окончательно убедиться в этом, он и поехал на свидание с Пастором. А когда увидел такую знакомую рожу и вновь почувствовал его пронзительный взгляд, проникающий, казалось, в самую душу, наконец, вздохнул облегченно: слава Богу, невероятное оказалось просто наукой, следствием его величайшего изобретения. А сам он не шизофреник, а просто гений из тех, что рождаются примерно раз в столетие. Скромностью Николай Александрович никогда не страдал, да и с чего бы, собственно? Ведь его гениальное изобретение работает, да еще как работает! Он окончательно убедился в том, что все его коллеги-ученые, мнящие о себе слишком много, а к нему относящиеся, в лучшем случае как к фантазеру, на самом деле дураки, неучи и бездари. Если раньше он еще как-то стеснялся говорить об этом вслух, то теперь он их всех просто презирал, и, глядя им прямо в глаза, не мигая, как учили, разговаривал с ними, примерно так, как Пастор говорил с петухами, и дебилов прямо называл дебилами. А те, пряча свои глазенки от его взгляда, который их почему-то пугал, плели свои обычные интриги за его плечами. Да и хер с ними!

Дело сейчас вообще не в этом. Сейчас ему надо понять, что делать со своим изобретением дальше. И здесь Николая просто рвали на части два противоположных желания. С одной стороны, он мечтал о славе и значит, надо было свое изобретение обнародовать. С другой стороны, он понимал, что стоит ему лишь заикнуться, как его мгновенно засекретят, пусть и вручат при этом ту же большую золотую медаль РАН, например, Государственную премию и может даже звезду героя из рук президента. Но все это будет тайно, известно лишь небольшому кругу людей с таким количеством подписок о неразглашении, что даже сестра родная не узнает. Ну, или узнает и она, и остальные, только вот за что именно его награждают, будет от них скрыто. Что-то туманное типа: «за выдающиеся достижения, бла-бла-бла». Нобелевской премии ему не видать как своих ушей, по крайней мере, при жизни, как и публикаций в ведущих мировых научных изданиях. И если он даже сбежит в те же США, все будет точно так же, но уже не на родине. Может, денег будет побольше, да лабораторию выделят получше, но какой в этом смысл, если ему и так всего хватает?

Другой вариант: молчать, по крайней мере, какое-то время, пока он сам не насладится всеми теми возможностями, что дарует ему его открытие. Что бы он хотел поменять в своем прошлом? Было, было конечно, такое, как и у всякого человека в мире. Было много ошибок и упущенных возможностей в личной жизни. Например, можно попробовать жениться и сейчас уже быть счастливым дедом. Была в его жизни одна девушка, хорошая, интеллигентная, красивая, в которую он был по уши влюблен. Да и она в него, кажется, тоже. Они встречались почти год, ходили в кино, театры, музеи (она было страстной поклонницей современной живописи). Они целовались, и он с нетерпением ждал того часа, когда сможет познать ее (так высокопарно он тогда рассуждал). Она была девушкой с принципами, одним из которых был следующий: постель только после свадьбы, в первую брачную ночь и никак иначе! И его это раззадоривало, ему это нравилось, ведь он тоже был девственником и мечтал о красивых отношениях. О том, чтобы все в его жизни было правильно, чтобы его жена принадлежала только ему и не знала других мужчин. У них даже была назначена дата свадьбы, а потом…

Он до сих пор не понимал, что именно пошло не так. Почему она вдруг сорвалась в Ялту с каким-то хулиганистым парнем, а когда, наконец, вернулась, то выглядела такой чужой, но при этом невероятно счастливой, какой он не видел ее никогда прежде. На его робкий вопрос о том, что случилось, она лишь громко засмеялась и совсем неинтеллигентно послала его на три народные буквы, добавив, что не желает его больше видеть. А потом развернулась и ушла из его жизни навсегда.

Уже потом, спустя годы, в 90-е, вернувшись со стажировки в Англии, он случайно встретил ее на улице. Она шла, ведя за руку мальчика — сына, лет пяти-шести с виду, а на голове у нее был черный платок. Постояли, поговорили немного. Ее мужа убили в бандитской разборке, она теперь вдова, одна с сыном и без копейки денег (последнее с надрывом вырвалось у нее). Он сухо посочувствовал, понимая, что до сих пор испытывает к ней что-то такое, но при этом, совершенно не желая, не то чтобы сходиться с ней, но даже помогать ей материально, несмотря на то, что деньги у него были. Он тогда подумал, что это ее жизнь наказала за то, что она его бросила. Ну, или, как вариант, вновь возвращенный в страну Бог. Они разошлись, и больше он ее никогда не видел. Лишь порой она приходила к нему во снах, с каждым годом все реже и реже.

Но сейчас, после лагерной школы жизни, после долгих бесед с Пастором, он, наконец, понял, почему она его бросила тогда. А если быть точнее, ему все на пальцах разъяснил Пастор, вообще открывший ему глаза на многое, чего он раньше или не понимал, или даже просто не замечал.

— Молодые сикухи, — вещал старый сиделец со странной фамилией, ставшей погонялом, — ужасные фантазерки и при этом глупы как пробки (впрочем, пацаны в этом возрасте ничуть не умнее). Им нравятся отчаянные хулиганы, которые поражают их воображение своей показной смелостью и решительностью. Конечно, — объяснял Пастор, — это древние гены их пра-пра-пра… бабок наряду с материнским инстинктом, заставляют их выбирать непременно самого сильного самца в стае, как бы для защиты потомства — бессознательно, конечно, чего сами они никогда не признают. Но это уже психология, брат Сурок, с этим ничего невозможно поделать до тех пор, пока девушка не вырастет и не приобретет жизненный опыт, который, как объяснил еще Александр Сергеевич, есть сын ошибок трудных.

— Хотя, — посмеивался он, раскуривая сигарету, — порой даже опытные и многое повидавшие бабы, понятно, в виде исключения, однако совершенно непрочь изменить мужу-неудачнику с каким-нибудь левым альфа-самцом. А уж в молодости для завоевания их души и тела необходим только напор, только решительность и авантюризм. Ты должен быть как танк, — переть, невзирая на преграды, и тогда любая самка твоя, никуда не денется, пусть и повыпендривается для порядка и самой себе в оправдание. А уж интеллигентные тихони, — подмигивая, добавлял он, — это самые безбашенные бабы и есть. Они начитались любовных романов и глубоко в душе их, прям, тянет на приключения, прям, сосет у них внутри! И если взять такую тихоню в оборот, и дать ей то, чего она тайно желает, то ненасытнее ее зверя в постели не бывает, век воли не видать! Никакая переходящая из рук в руки шалава, в сравнении с этими скромными выпускницами филфаков по ненасытности и рядом не лежала. Такие оторвы, что только диву даешься, зуб даю!

Глядя на понурившегося и задумавшегося Сурка, Пастор примирительно добавлял: да ты не переживай, я ведь тоже в молодости не понимал этого, глупый был. Благодаря твоей машине, теперь вот кое-что исправляю. И опять заразительно смеялся так, как умел только он, когда взгляд при этом оставался пронзительным, совершенно спокойным и каким-то изучающим, что ли?

И так захотелось Николаю Александровичу вернуться в тот год и, следуя советам Пастора, изменить случившееся, что он поднялся и достал из тайника новый смартфон, самый современный и дорогой, что по характеристикам не уступал какому-нибудь ноутбуку не из самых дешевых. Благодаря этому, физику удалось впихнуть туда свою программу, рассчитанную уже не на двадцать четыре, а на двадцать пять часов пребывания матрицы сознания в прошлом. Больше почему-то не получалось никак, хотя, казалось бы, мощности процессора достаточно. Видимо, подумал он, здесь какое-то фундаментальное противоречие, либо он просто чего-то еще не понимает. Что ж, чем труднее задача, тем интереснее и больше чести ее разгадать.

Открыв программу и полюбовавшись на иконку в виде свернувшегося в кольцо Уробороса, Николай вбил в открывшемся интерфейсе нужную дату, которую не забывал никогда, и нажал на змея.