Инженер Против Ⅳ

Глава 9

Надежда на благоприятный исход, такая яркая и обжигающая, просуществовала всего пару секунд и затухла, когда из рампы вторым, выпрыгнул Леший. Лицо стрелка было мрачным, как грозовая туча. В его руках был не только его собственный автомат, но и второй, весь в царапинах, с характерной римской цифрой один на прикладе. И шлем с разбитым стеклом. Тот самый, что был на Радике, когда их группа покидали крышу ангара.

Надежда девушки на то, что услышанные ею слова были только лишь чудовищной, идиотской шуткой, стала таять прямо на глазах. И уже через мгновение, когда из рампы, сгорбившись дабы протиснуться в своем костюме, выпрыгнул сам Рэм, Николь осознала, что шуток сегодня не будет. Вслед за ним тенью выскользнула щуплая фигура девушки, державшей в руках его шлем, однако расстояние не позволяло рассмотреть ее как следует. Николь на мгновение перестала дышать, когда увидела потерянное, опустошенное и одновременно с этим жестокое выражение лица их председателя. Сердце девушки упало в пятки от осознания. Услышанное было правдой. Все это было правдой.

Тяжело вздохнув, глава четвертого рубежа (ее роль оператора была сейчас важнее роли командира) навела камеру на председателя. Гул лопастей вертолета стремительно смолкал, и пространство вокруг начинало заполняться сторонними звуками: шагами подбегающих людей, приглушенными вопросами, завыванием зараженных, прятавшихся среди остальных строений завода и копивших силы для очередной атаки на дерзких захватчиков их территории.

Ника продолжила снимать, когда к Рэму первым, чеканя шаг, подбежал Аз. Глава разведчиков вытянулся по стойке смирно, с силой ударил себя кулаком в грудь, отсалютовав таким образом и начал свой отчет, быстро, четко, по-военному, прямо как их обучал подполковник. Слова его тонули в остаточном гуле вертушки и шуме толпы, но по движению губ и резким жестам было ясно, он докладывает о состоянии периметра, потерях, затраченных на операцию ресурсах. Рэм слушал, не двигаясь, его взгляд был устремлен куда-то вдаль, поверх головы Аза.

Второй подошла Эльвира. Она не стала вытягиваться по армейски, а лишь устало отсалютовала двумя пальцами у виска — создав таким образом фирменный жест второго рубежа — и так же начала докладывать, указывая на ангары, на генераторы, на поезд. Ее речь была быстрой, насыщенной цифрами и терминами.

Николь обратила внимание на то, как резко контрастировали фигуры окружающих с Рэмом. На фоне его мощного, покрытого свежими царапинами, пятнами крови и вмятинами, экзоскелета, каждый, кто стоял рядом — даже высокий Аз, крепко сбитый Леший — выглядели как подростки, а Эльвира и вовсе напоминала девочку, стоявшую рядом со своим отцом.

Парень терпеливо выслушал доклады первого и второй, его лицо не выражало ничего, кроме усталости, груза ответственности и тяжести утраты. После чего он молча, едва заметно кивнул головой в сторону Лешего. Стрелок, сжимая в руках автомат, личные вещи и шлем Радика, тяжело ступая, подошел к Азу. Не говоря ни слова, он аккуратно, даже с каким-то священным трепетом, передал вещи павшего разведчика главе первого рубежа. Затем, глядя Азу прямо в глаза, стрелок с силой ударил себя кулаком в грудь, тем самым проявив жест уважения к храбрости погибшего товарища. Аз взял вещи, его челюсти сжались, но он лишь резко кивнул, принимая вместе с ними и груз необходимой потери.

Рэм медленно, будто через неимоверное усилие, оторвал свой тяжелый взгляд от стоявших перед ним глав рубежей и… в этот момент посмотрел прямо и пронзительно на Николь, словно бы все это время знал где именно находится девушка. Затем он посмотрел прямо в объектив камеры.

Девушка вздрогнула, будто ее ударили током. Она увидела в его янтарных глазах не просто печаль. Она увидела «глубину» — бездонную пропасть горя от утраты, в которой, однако, не было безнадежности. Там, на самом дне, горел холодный, неукротимый огонь стальной решимости и расчетливости. Николь почувствовала в этом взгляде, что парень догадался. Догадался о том, что она была в курсе утраты их общего товарища еще до приземления на территорию завода. По мимолетному, едва уловимому прищуру его глаз мулатка поняла: Рэм осознал, что в момент рокового разговора забыл отключить свою рацию от её канала, и теперь она, Николь, была одной из тех, кто посвящен в их разговор на борту вертолета и она слышала последние слова Вольдемара. Следовательно, знала и о Софии, знала о том, что ей пришлось сделать и теперь она так же должна хранить эту тайну… Николь шмыгнула носом, чувствуя, как предательски закипают слезы, и быстро, грубо стерла ладонью уже бегущие по щекам капли, отчего изображение заметно дрогнуло и смазалось. Но она продолжила снимать. Это был ее долг. Запечатлеть все, что будет происходить дальше.

Лопасти вертолета наконец остановились, и наступила почти звенящая тишина, нарушаемая только шипением остывающих двигателей, гулом новой генераторной и далеким воем зараженных, сбежавших зализывать раны. Николь быстро сняла радостные, оживленные лица граждан, которые толпились поодаль, не решаясь подойти ближе, ей казалось, что съемка со стороны подходит для этого момента гораздо лучше.

Глядевшие на председателя люди не могли понять, отчего он был сейчас таким хмурым, таким… стальным. Ведь переезд прошел на удивление гладко, почти по созданному им плану! Ангары взяты, потери минимальны, генераторы работают, выжившие спасены! На их лицах читалось недоумение, растущее с каждой секундой молчания Рэма. Чем дольше парень стоял, глядя куда-то поверх голов, тем больше улыбок исчезало, а вместо них приходило тревожное замешательство, предчувствие беды. Радость от прибытия их предводителя гасла, как свет в лампе накаливания при падении напряжения в сети.

— Граждане Цитадели! — внезапно над площадкой, поверх гула генераторов, поверх шепота толпы, пронесся громовой голос Рэма. Он звучал не просто громко — он звучал как удар колокола, наполняя пространство металлом и силой. Все головы повернулись к нему, даже спасенные из ангаров выжившие. — Только что я выслушал отчет глав первого и второго рубежа, — он указал на Аза и Эльвиру, стоявших теперь чуть позади, по стойке смирно. — Они вкратце рассказали мне о том, что поставленные задачи — захват и удержание плацдарма на заводе, зачистка двух ангаров, вызволение заточенных — вам удалось выполнить. Хвалю за то, что вы смогли это сделать без моего прямого участия в операции. Они так же сказали, сколько было затрачено ресурсов, сколько… — голос парня на миг дрогнул, но тут же выровнялся, став еще тверже, — сколько было потеряно граждан. Сколько «храбрых» людей пожертвовали собой в битве, чтобы мы могли продолжить сражаться завтра. — Рэм поднял свою огромную руку в массивной перчатке и сжал кулак. Медленно, с шелестом железа, наполненного силой, он прислонил этот кулак к своей бронированной груди, прямо к сердцу. — Их имена будут вписаны в Книгу Памяти золотыми буквами. Но сейчас… сейчас мы почтим память лучших из нас. Не минутой молчания. Молчание — теперь удел мертвых врагов Цитадели. Мы почтим их «мгновением единства». Сожмите кулак. Приложите к сердцу. Почувствуйте свой живой пульс и знайте, что отныне и до вашего последнего вздоха, в каждом ударе вашего сердца будет часть их силы, их отваги, их жажды жизни, их любви ко всем нам! Благодаря их высшей жертве мы продолжим свою жизнь!

Улыбки окончательно сошли с лиц. Наступила тишина, но уже не от замешательства, а от ощущения нависшей, тяжелой скорби. Люди, как один, повторяли жест председателя — десятки кулаков поднялись и прижались к груди — мужчины, женщины, даже дети, которых укрывали в глубине ангаров. Николь снимала это море сжатых кулаков, дрожащих от эмоций. Склонив голову, Рэм молча смотрел под ноги, на бетон перед своими сапогами. Николь заметила, как на его лице заиграли желваки, как сжались челюсти — не от горя, а от ярости. Девушке стало жутко интересно, на что именно парень сейчас так напряженно, почти гипнотически смотрит. Она плавно приподняла камеру и максимально приблизила изображение на его ноги. А когда увидела на экране…

Она едва не выронила камеру. Прямо перед Рэмом, под тяжелыми сапогами костюма Вольдемара, который стоял недвижимо, как статуя, на темном асфальте расползалось, набирая объем, густое, черно-багровое пятно. Лужица крови. Она сочилась из-под брони выживальщика, медленно, неумолимо растекаясь по трещинам в в асфальте, образуя жуткую, зловещую звезду. Николь буквально прокусила себе кожу на пухлых губах до крови, лишь бы своими всхлипами не нарушить эту священную, гнетущую тишину. Вольдемар в самом деле был мертв. Мертв и стоял здесь, как монумент собственного подвига.

Рэм оторвал взгляд от багровой поверхности пятна, растекающегося по асфальту. Он снова окинул взглядом толпу, которая в среднем уступала ему в росте на три-четыре головы. Его взгляд был уже другим — не скорбящим, а «зажигающим».

— Сегодня… — он начал громко, четко, и каждый слог падал, как молот на стальную заготовку. — Сегодня — Великий День! — Он на мгновение замолчал, окинув взглядом граждан, словно убеждаясь, что его слово проникает в сердце и разум каждого. Его янтарные глаза горели. — Кому-то может показаться, что переезд на поезде по вражеской территории, развертывание обороны на территории двух ангаров посреди завода и стойкое сопротивление первым, пробным волнам зараженных — это не повод для гордости и уж точно не тянет на звание «Великого Дня». — Он медленно прошелся взглядом по рядам, и люди невольно выпрямлялись под этим взглядом. — Но это правда! Сегодня — Великий День! Не потому что мы просто выжили и отбили для себя новый клочок земли. Не потому что нашли крышу над головой. — Он сделал шаг вперед, и Вольдемар, словно тень, шагнул с ним, пятно крови растеклось шире. — А все потому, что мы с вами сегодня воочию стали свидетелями самой сути того, что делает нас Цитаделью! Мы увидели, как близкие нам люди, наши братья и сестры по оружию, по воле к жизни, сознательно, добровольно, без тени сомнения, пожертвовали своей жизнью! Ради чего? Ради того, чтобы у нас с вами была возможность сделать следующий шаг! Чтобы у нас была завтрашняя заря! — Голос его гремел, заполняя все пространство, эхом отражаясь от стен ангаров.

— Я могу говорить об этом не только потому, что я слышал об их подвигах из отчетов глав рубежей. Я самолично стал свидетелем этого величайшего, немыслимого мужества! Я увидел, как человек становится щитом! Становится стеной Цитадели! — Парень слегка кивнул головой, отчего в камере Николь мелькнули яркие блики полыхающего вдалеке пепелища, отразившиеся от микроволнового уловителя в форме серебряного венка на его голове.

В следующую секунду из-за спины Рэма, из тени вертолета, робко выскользнула невысокая, щуплого телосложения девушка в грязном белом халате — София. Она не стала выходить вперед и испуганно жалась позади Рэма, стараясь спрятаться за его мощной спиной. Девушка старательно прятала глаза, дабы никто из толпы случайно не встретился с ней взглядами. После этого стоявший неподвижно Вольдемар, будто по незримой команде, медленно, с тихим скрежетом сервоприводов, опустил руку со щитом. Щит, покрытый свежими вмятинами и сколами краски, упал на землю рядом с ним с глухим лязгом. И несмотря на отдаленные, навязчивые завывания зараженных, над площадкой раздался оглушительный, единый вздох удивления и замешательства. Ибо теперь, при ярком свете кружащих в небе дронов с прожекторами, всем стала видна передняя пластина костюма выживальщика. Она была изрешечена от сквозных попаданий автоматной очереди. Пластина напоминала не просто использованную мишень в тире — она стала памятником со следами битвы и жертвы.

— Наш глава третьего рубежа, — голос Рэма прозвучал громче, резче, перекрывая шепот толпы, — наш друг, наш весельчак и гений странных идей, наш «Выживальщик»… Вольдемар. Он пожертвовал собственной жизнью, спасая меня. Спасая меня от прицельного огня ублюдков из «Уробороса». — Рэм тяжело, с хрипотой вздохнул, и Николь показалось, что в повисшей тишине она действительно услышала этот вздох — вздох титана, со стальным скрежетом сгибающегося под грузом вины и ярости. — Он видел прицел вражеского стрелка. Видел, куда тот целится. И он… без колебаний, без малейшей доли сомнения или страха… шагнул вперед. Вольдемар бронированным телом заслонил меня. Подставился под пули, предначертанные мне. — Рэм выпрямился во весь свой исполинский рост, его кулаки сжались так, что броня затрещала. — Он сделал это потому, что только ОН был способен спасти меня в ту секунду. Вольдемар прекрасно знал, что наша с ним броня не способна противостоять автоматной очереди, но тем не менее он без раздумий принял этот смертоносный свинец. Он рассчитал все. Как всегда. До байта. До миллисекунды. И заплатил высшую цену. Заплатил за то, чтобы Я стоял здесь сейчас. Перед ВАМИ. — Парень замолчал, давая всем окружающим время на то, чтобы они осознали невероятный, чудовищный факт: их неунывающий, с огромным тесаком на поясе, гениальный программист, душа компании, глава третьего рубежа, — мертв. И теперь он стоял в своем костюме, ставшим ему склепом, перед ними как памятник собственной жертве и собственному подвигу.

Но Рэм не дал скорби задавить дух граждан. Его голос снова взметнулся вверх, полный неукротимой силы и веры:

— Братья! Сестры! Пока среди нас есть такие люди, как Толик — он резко указал рукой в сторону все еще лежащего под плащ-палаткой тела, — который пал в прямом столкновении с заражениями, обеспечивая нам завоевание плацдарма ценой жизни! Как Радик, который геройски погиб, подарив нам бесценные знания для БЕСТИАРИЯ, которые спасут еще ни одну жизнь! И такие, как Вольдемар! Люди, которые, если понадобится, готовы и способны заслонить любую брешь в стенах нашей Цитадели! Даже если частью стены станет их собственная жизнь!.. — Он сделал паузу, и в этой паузе висела вся мощь его убежденности. — Пока есть такие люди — никому не сокрушить Цитадель! А за ее стенами мы можем расчитывать на следующий день! На следующий восход! На следующий шаг к выживанию и возрождению! Мы должны помнить, что каждый день, каждая заря, каждый шаг — оплачен их кровью! И мы не имеем права обмануть их веру в то, что мы справимся с этой ответственностью!

Он окинул толпу взглядом полководца, видящего не страх, а потенциал ярости и решимости.

— Этот ангар? Эта площадка? Это только начало! — Его рука описала широкую дугу, охватывая ангары, поезд, завод позади. — Это не убежище для того, чтобы переждать. Это — плацдарм, что впитал в себя кровь наших героев! Отсюда мы начнем наступление! На зараженных! На «Уроборос»! На сам хаос рухнувшего мира! Мы возьмем завод! Мы очистим район! Мы построим не просто укрытие — мы построим оплот! Центр нового государства! Место, откуда начнется созидание! Созидание порядка! Созидание жизни! — слова парня били, как молот, высекая искры решимости в глазах слушающих. — Их жертва — не конец! Это — топливо! Топливо для нашей с вами ярости! Нашей воли! Нашего неугасимого движения вперед! Каждый сантиметр этой земли, который мы отвоюем, каждый киловатт затраченной энергии, каждый росток пшеницы, каждый выживший, которому мы протянем руку — станет живым памятником им! Радику! Толику! Вольдемару! И всем, кто пал до них и тем кому это только предстоит! Мы не просто выживаем! МЫ — СТРОИМ! Строим новую Цитадель! Новый мир! И ни одна жертва, принесенная на этом алтаре, не будет напрасной! Клянусь их кровью на асфальте! Клянусь своим именем! Даешь Революцию, Электрификацию и Механизацию!

— За цитадель! — во все горло заорал Аз. — За председателя!

Толпа взорвалась…

' Рэм, Рэм, Рэм…' скандировала она имя их предводителя как новое жизненное кредо, как звуки заводящегося мотора, в котором каждая деталь наконец встала на место и единственное, чего ему не хватало, так это машинного масла, капавшего из костюма на асфальт.

Николь, снимая эту тираду, эту клятву, высеченную в воздухе, сверкнула взглядом из-за камеры на бледную, как мел, девчонку, прятавшуюся за спиной председателя. Глядя на то, как та старательно прятала глаза, как ее тонкие плечи вздрагивали от подавленных рыданий, глава четвертого рубежа не могла отделаться от гнетущей, холодной мысли, пронизывающей весь ее восторг от речи Рэма. ' Первое — судя по услышанному и судя по тому, что донеслось из ее рации, когда она разговаривала с Рэмом… именно она. Именно эта спасенная Рэмом дочь профессора… она причина «героической» гибели выживальщика. Она виновата в том, что Вольдемар сейчас стоит здесь, истекая последней, уже холодной кровью на асфальт нашего нового «дома», а Рэм, ее Рэм, продолжает жить…'.

Девушке стало до отвратительного тошно, так как она осознала, что если перед ней самой стоял такой выбор — Вольдемар или Рэм, то Николь без колебаний бы поступила точно так же, как и София.

И этот контраст между пламенной речью их предводителя о будущем и ледяная ложь о добровольной жертве, скрытая в ее основе — заставили Николь снова крепче сжать камеру, продолжая фиксировать историю для большинства, которая разворачивалась у нее на глазах, как за кадром, слово за словом. Великий День для Цитадели только начинался, а кровавая цена за него уже была заплачена сполна.