Инженер Против Ⅳ

Глава 13

01.12. Час ночи.

Холодный, промозглый декабрьский воздух, пропитанный запахом тлеющей листвы, сырой земли и ледяной сырости промерзших полей, ворвался в кабину, когда пилот заглушил двигатель. Лопасти еще вращались по инерции, разрезая тяжелую, почти осязаемую тьму, но мертвая тишина уже вползала в салон сквозь раскрытую парнями рампу, протиснувшись холодной змеей по спине подполковника. Затихавшие вихри воздуха, пахнущие машинным маслом и выхлопом, медленно опускали обратно на землю бурые, изломанные непогодой листья полевых трав, кружа их в последнем танце над промерзшей, потрескавшейся грязью посадочной площадки. Седые волосы на лбу выбивались из-под шлемофона, слипшиеся от пота. Подполковник медленно снял его с головы, ощущая леденящий ветерок на коже черепа, и устало стер испарину на лице. Глаза пекло от усталости и перенапряжения, однако Грозу это не сильно волновало. Было нечто эфемерное, то, что нельзя выразить словами, витающее в этом промозглом воздухе. Старый вояка словно что-то чувствовал кожей спины. Будто влажный холод южной зимы, пробирающий до костей и заставляющий зубы стучать, цеплял даже его закаленную, истерзанную душу, нашептывая тревогу.

Склад РАВ №***

Некогда это место для подполковника было одним из символов огневой мощи государства; запечатанный тайной склад являлся гарантией того, что враг однозначно получит по зубам даже от простых домохозяек, если решится напасть на страну с таким запасом штыков. Сейчас, в тусклом, обманчивом свете луны, пробивавшемся сквозь рваные облака, он представлял из себя гигантский, проржавевший саркофаг, вросший в скалистые холмы засекреченной окраины *** закрытого поселка городского типа, затерянного в горах, словно забытая рана на теле земли. Длинные, низкие ангары, похожие на спящих доисторических чудовищ, с жидкими, чахлыми деревцами, пробившимися сквозь кровельное железо на крышах, тянулись на сотни метров в разные стороны, теряясь во влажной, гнетущей тьме и сливаясь с угрюмым, поросшим колючим кустарником гористым ландшафтом. Крыши некоторых уже проваливались внутрь, как разбитые черепа, обнажая почерневшие ребра стропил. Окна зияли черными, слепыми провалами битого стекла, из которых, казалось, веяло холодом забвения. Колючка упавшего забора давно вросла в поле, опутанная колючим репейником и сухими стеблями бурьяна, став неотъемлемой частью вереницы зарослей кустарников, опоясывающих периметр мертвой зоны.

Ни души. Ни следов охраны. Ни огонька в мертвых глазницах вышек. Лишь унылое, протяжное завывание ветра в покосившихся, ажурных от ржавчины вышках нарушало могильный покой этого места, да редкий скрежет сорванной жести. Гроза выбрался из кабины, превозмогая привычную ноющую на холодные сквозняки память в колене — подарок афганских перевалов. Холодный металл ступенек больно кольнул даже через подошву. За ним, четко и быстро, с легкой нервной собранностью, последовали четверо молодых парней в зацарапанной, местами порванной форме мотоциклистов, больше похожей на обноски сталкеров. Напряжение командира, словно электрический ток, отражалось на бледных в лунном свете лицах ребят, которые буквально сканировали каждую тень, каждый валун, каждое движение сухих стеблей в окружающей темноте на наличие скрытой опасности. «Серый, периметр! Девятый, фланги! Зубр, тыл! Вещий — со мной!» — низкий, хрипловатый голос подполковника звучал рублено, без лишних сантиментов, как команды на плацу перед смотром. Ребята молча, едва заметно кивнули, рассредоточившись по периметру вертолета и заросшей сорняками площадки перед ангаром, нацелив дула автоматов в сгущающиеся синие провалы теней у основания стен и покосившихся вышек. Их движения еще выглядели коряво, однако Гроза стал замечать, как они набираются опыта, как учатся сливаться с темнотой. Сам старый вояка щелкнул выключателем мощного ручного фонаря, пристегнутого к автомату; яркий, холодный луч, словно световой клинок, выхватил из темноты массивные, когда-то внушительные ворота главного ангара цвета выгоревшего, облезлого хаки. Стоя возле них, чувствовался спёртый, солоноватый от ржавчины, сырой воздух с тяжелой, удушающей примесью плесени, разложения и… чего-то остро-химического, чуждого.

Гроза нахмурился, морща нос, ощутив незнакомые, едкие, разъедающие запахи химии, въедливые и острые, как нашатырь. Они резали ноздри, вызывая непроизвольное отвращение, легкое подташнивание даже сквозь пока не надетую маску. Он поморщился. В который раз подполковник поймал себя на навязчивой, тревожной мысли, что ему, возможно, не стоит открывать эти ворота в подземное хранилище. Что лучше развернуться, улететь и забыть этот адрес. Но долг гнал вперед. Старый вояка не боялся, что внутри он может столкнуться с ожившими трупами — зараженными солдатами, которые должны были охранять такой объект как самое ценное. Он знал — охраны нет. Отчего-то он чувствовал кожей, что самое страшное уже свершилось здесь, беззвучно и неотвратимо, а его интуиция, выкованная в десятках переделок, никогда его не подводила. Она сейчас кричала тихим, ледяным голосом тревоги. Однако он не мог себе позволить упустить возможность обзавестись для Цитадели арсеналом целой армии. Надежда цеплялась за призрачный шанс.

Тяжелые, бронированные двери, закрывавшие широкий, пологий спуск вниз, в бетонное чрево земли, не просто были открыты — они валялись на земле, искорёженные, измятые, как бумага, покрытые толстым слоем рыжей окалины и грязи. Когда-то грозные створки, способные выдержать прямой удар, теперь больше напоминали кучку рыжей, ржавой листвы, сброшенной ураганом на промерзшую землю. Подполковник почувствовал, как его сердце, давно не ведавшее такого прилива дикого, животного адреналина, застучало как бешеный молоток в груди, отдаваясь гулом в висках. Кровь прилила к лицу.

— Газы! — прохрипел он пересохшим, сдавленным горлом, когда вновь, сильнее прежнего, ощутил тот самый кислотный, металлический запах химикатов, пробивающийся сквозь запах ржавчины и плесени, словно дыхание механического демона.

Отточенными, автоматическими движениями, доведенными до мышечной памяти, он сдернул с плеча противогаз, натянул резиновую маску на лицо, ощутив знакомый запах резины и абсорбента, и щелкнул тумблером принудительной очистки. Дождавшись, когда парни повторили его действия, их движения были чуть медленнее, менее уверенными, подполковник ступил на трухлявую, рассыпающуюся дверь, что осыпалась облаком рыжей пыли от одного прикосновения, потеряв всякий намек на прежнюю форму и мощь. Подняв фонарь, Гроза на миг невольно замер, втянув голову в плечи. В зияющем полумраке ангара, среди смутных очертаний бесконечных стеллажей, мелькнули призраки его прошлого: строгие ряды свежеокрашенных ящиков, жирный блеск смазки на стволах новеньких автоматов, гул погрузчиков, матерная брань солдатни, звонко отражавшаяся от бетонных стен. Однако тени прошлого тут же растворились в едком мареве, оставив после себя темный и неподвижный провал подземелья, который жалкий луч фонаря подполковника неспособен был нормально осветить, теряясь в бездонной глубине. В застывшем, тяжелом воздухе витало столь ощутимое, почти физическое предчувствие ловушки, что оно пробежалось по телу гусиной кожей, заставив сжать зубы. Его интуиция, та самая, что спасала в засадах и на минном поле, забила тревожную дробь: *Тишина чересчур тихая. Пустота слишком огромная, и лишь звуки не отражаются от окружающих предметов, которые должны здесь обязательно быть!* Сердце сжалось в предчувствии беды, масштаб которой он пока не мог охватить или осознать, лишь ощущая ее ледяную тяжесть.

К лучу подполковника добавился дрожащий свет фонарей сопровождавших его ребят, высвечивающий клубы пыли, висящей в воздухе. Только после этого удалось рассмотреть высокие, закопченные своды, терявшиеся в непроглядной, давящей тьме где-то в вышине. Целая дивизия могла бы затеряться здесь, растворившись в этом мраке. Бесконечные ряды стеллажей, некогда стройные, как солдаты на плацу, теперь были сметены в грандиозную, хаотичную металлическую свалку. Но хаос этот не был слепым, случайным. Он нес на себе жуткую печать чудовищной, нечеловечески методичной системности. Словно гигантский, равнодушный механизм прошелся по арсеналу с холодной точностью, оставив после себя лишь тлен и безупречный порядок тотального разрушения. Гроза услышал, как разведчики позади громко, судорожно вздохнули от удивления и ужаса, их дыхание сипело в противогазах.

Гроза ощутил, как старые раны, шрамы и осколки внутри, болезненно взвыли побитой шавкой, отозвавшись на влажный холод и напряжение. Он вскинул фонарь выше, луч дрогнул в его руке, выхватывая из пыльной, ядовитой мглы кошмарные, сюрреалистические фрагменты:

Химическая вонь, едкая и сладковато-приторная, даже сквозь фильтр противогаза, ударила в ноздри едче перцового газа, когда луч уперся в ряды стеллажей, секции которых были оплавлены до состояния вулканической лавы, блестящей и пузырящейся. Не взрывом — нет, это был чистый, хирургический термальный распад, словно невидимый гигант прошелся гигантской паяльной лампой по металлу, оставив после себя только глянцевый шлак. Снаряды, ящики с патронами — все сплавилось и застыло в чудовищных, пузырящихся черных глянцевых глыбах, похожих на капли адской смолы. Подполковник машинально провел рукой в перчатке по ближайшей оплавленной, еще тепловатой балке, ощутив лишь бугристую, словно ошметки кожи, поверхность под пальцами.

Рука с фонарем дрогнула, когда один из парней запнулся о потрескавшийся, вспученный бетон пола. Луч скользнул вправо — и дыхание подполковника перехватило, как от удара. Куда ни падал свет — бушевала ржавчина, сожравшая весь металл с нечеловеческой, ненасытной жадностью, превратившая стальные монстры-стеллажи в ажурные кружева трухи, рассыпающейся от дуновения. Снаряды проросли буграми и сталактитами оранжево-коричневой язвы, словно зараженные инопланетной чумой, изъеденные изнутри. По полу, как высохшие русла ядовитых рек, струились окаменевшие, хрустящие под ногами рыжие потоки ржавчины.

Он шагнул вперед, превозмогая спазм в горле от вони и ужаса, туда, где луч выхватил уцелевший, чудом сохранивший форму штабель ящиков с маркировкой «7.62×39». Инстинкт старого вояки сработал быстрее мысли — штык-нож щелчком вскрыл крышку, отскочившую с сухим треском. Патроны лежали аккуратно, как на смотре, рядами. Но гильзы и пули были покрыты мертвенным, кристаллическим инеем — тончайшим слоем мертвенно-белого налета, похожего на изморозь в морозильной камере. Кончик ножа ткнул гильзу. Хрупкий налет осыпался мелкой пылью, обнажая глубокие, изъязвляющие раны коррозии, съевшей металл до дыр. «Химическая диверсия⁈ Такая точечная! Но как⁈ Как мы могли такое пропустить?!!!» — замкнутым циклом крутились мысли в голове подполковника, нарастая панической волной.

Взгляд скользнул на соседние ящики с РГД-5. Металлическая болванка гранаты была лишь слегка тронута ржавчиной, однако выкрученный запал рассыпался в прах, как пересохшая глина, буквально утонув в бледном бирюзовом, ядовито мерцающем порошке химического осадка.

«Ёбучая саперная работа… но на уровне апокалипсиса, млять», — прошипел подполковник в воздушный фильтр противогаза, чувствуя, как ледяные струйки холодного пота стекают по позвоночнику под одеждой. Воспоминания о прошлой войне, о минных полях и растерзанных телах, заставили все тело напрячься до дрожи.

— Гроза! Смотри! — голос Девятого сипел из-под фильтра противогаза, отчего прозвучал особенно сдавленно и далеким. Парень стоял у покосившегося стеллажа с танковыми снарядами. Головные части были растворены, как сахар в воде, едким химикатом, оставившим лишь рваные, оплавленные края, из которых сочилась какая-то темная слизь. Рядом — стопка аккуратно, с инженерной точностью разобранных систем наведения для ПТУР, сложенных стопкой, словно для отправки на склад. Дальше — вскрытые ящики с тротилом. Все превратилось в бесформенный, проржавевший хлам.

Под стеллажами на полированном, когда-то чистом бетоне блестели маслянистые, радужные пятна. Отвратительный, сладковато-химический запах начинал резать глаза сквозь стекла противогаза, однако подполковник не хотел уходить отсюда совершенно пустым, несмотря на тщетность. Он опустил глаза и увидел, что взрывчатка превратилась в инертную, ядовитую жижу цвета ржавчины, по капле стекавшую вниз, образуя липкие лужицы. Девятый молча, с каким-то суеверным страхом, ткнул перчаткой в чудом уцелевший стеклянный баллон, напоминавший большой бутыль для кулеров. На зеркальной, непотускневшей поверхности была искусно выдавлена стеклянная змея, кусавшая себя за хвост и вившаяся кольцами вокруг горлышка. Посередине, холодно поблескивая, имелась надпись из черного стекла — PANDORA CORPORATION.

— Как такое возможно, командир? Всё железо по пизде пошло, а дерево ящиков и стекло целое? — прошептал он, и в его глазах, видимых сквозь мутные стекла противогаза, читался первобытный ужас не перед боем, а перед этим необъяснимым, всепожирающим тленом, перед работой неведомой силы.

Подполковник нехотя вдохнул едкий, обжигающий легкие воздух, почувствовав на себе тяжелые, вопрошающие взгляды разведчиков. Вывод зрел в голове Грозы не как догадка, а как приговор, высеченный ледяной, беспощадной ясностью: *Это не халатность хранения и не время. Это была спецоперация. Дорогостоящая. Высокотехнологичная. Спланированная до мелочей. Бьющая в самое сердце обороноспособности. Некто невероятно могущественный решил стереть этот склад с лица земли еще до того, как грянет настоящая буря, оставив нас голыми.*

Ответ напрашивался сам собой, всплывая из глубин памяти.

— Уроборос… — тихо, почти беззвучно сказал подполковник, глядя не на разведчиков, а сквозь них, в безжизненную, поглощающую свет темноту ангара. — Смотрите сами. — он коротко ткнул фонарем в сторону бутыля, луч скользнул по вьющейся змее на стеклянном горле. — Знак конца и начала. Пожиратель.

В памяти старого вояки промелькнули все те «слонячки» — армейские слухи, шепотом передаваемые в прокуренных курилках меж солдафонами, рассказывающие о странных странностях, о необъяснимых исчезновениях грузов и о странных личностях в штатском, появляющихся на объектах. Теории заговора, над которыми он раньше снисходительно посмеивался, махнув рукой, не обращая внимания, обрели жуткую, осязаемую плоть среди этого ржавого, химического ада. Гроза сжал кулаки до хруста, поймав себя на мысли, что возможно, и сам в свое время был невольным свидетелем начала этой вражеской диверсии, приняв ее за рядовую халатность.

И вот теперь он, подполковник запаса, смотрел на рассыпающиеся в прах стратегические запасы, на руины былой мощи. Смотрел на безмолвные следы войны, которая была проиграна без единого выстрела, без боя. Без возможности заглянуть врагу в глаза, вцепиться в глотку. Проклятые крысы проникли во все структуры, как черви в яблоко, и убрали конкурентов чисто, без пыли и грязи, тихо. А тех, кому не повезло выжить, оставили голыми, беззащитными. Настоящая диверсия в масштабе всего государства. Удар кинжалом в спину целого мира, нанесенный в темноте.

— Берем склянку с собой. Только аккуратно, на. Председатель разберется, что с ней делать. — рублено, без эмоций произнес подполковник, голос глухой от противогаза. — Идите к вертушке, нечего вам молодым дышать этой дрянью, млять. — Я вас догоню. Скажите Серому — запускать двигатель.

Разведчики молча, по-военному коротко ударили кулаком в грудь и, осторожно, даже боязливо, словно держа живую гадину, схватив стеклянную бутыль за горло, медленно, озираясь, пошли в сторону щели света — выхода из этого склепа склада.

Подполковник же решил дойти до конца ангара, будто этот последний шаг поможет укрепиться ему в своих убеждениях, принять неотвратимое. Он уперся взглядом в зияющие вывороченные ворота в соседний корпус, за которыми виднелись такие же мертвые, погруженные в сырую, могильную тьму очертания других хранилищ. Масштаб тотального, точечного уничтожения был чудовищным, подавляющим. Луча фонаря явно не хватало, чтобы разом осветить весь этот погребальный зал, однако памяти Грозы хватало, чтобы оценить колоссальный, невосполнимый ущерб, равный, пожалуй, проигранной кампании целой армии где-то на периферии забытого богом государства. Весь арсенал, все надежды превратились в гигантское кладбище оружия, от которого остался лишь токсичный, смердящий металлолом. Ни патрона. Ни снаряда. Ни грамма надежды. «Ничего… — прохрипел подполковник в маску. — Во втором и третьем ангаре… то же самое. Сплошная химия и ржавчина. Пиздец». Слово повисло в спертом воздухе.

Ком в горле. Не от пыли. От бессильной, всесокрушающей ярости и щемящего, всепоглощающего разочарования. Все его надежды, весь смертельный риск этого ночного рейда — разбились о глухую стену предательства, совершенного в гробовой тишине, руками безликих, корпоративных палачей. Он потратил столь ценный, почти невозобновляемый ресурс — горючее, время, износ техники, силы и веру своих ребят — на гигантскую братскую могилу, где было похоронено не оружие, а сама возможность сопротивления, сама воля к борьбе. «Как в девяносто четвертом… под Грозным… — мелькнуло вдруг в голове, картина разбитой колонны, — но он тут же прогнал мысль, слишком горькую и опасную для озвучивания даже самому себе. — Только масштаб… другой. И враг… невидимый». Подполковник резко отвернулся от бездны следующего ангара, чтобы призраки прошлого не увидели тени вины в его глазах за столь бесславное, беззвучное поражение.

Подполковник на секунду, рискуя, снял противогаз, вдохнув полной грудью едкую гадость, и плюнул на оплавленный, покрытый химическим инеем пол. Плевок зашипел, растворяя пыль, оставив темное пятно. Он развернулся. Шаг за шагом, тяжело, но ровно, как на последнем параде перед отставкой, он пошел обратно к тусклой щели света, где на улицу, в холодную свободу, выбирались ребята. Пустые подсумки на поясе болтались праздно, как ненужный хлам, как бубенцы на наряде грустного шута, глупо позвякивая при каждом шаге. Шаги его ребят еще доносились приглушенным эхом по гигантскому залу, но даже этот звук обреченно тонул в этом царстве пепла не разгоревшейся войны, поглощаемый тишиной. Подполковник поймал себя на мысли, что возможно, является последним солдатом великой армии, который оставит свои следы в этом мертвом крошеве, последним, кто увидел это кладбище надежды.

Слушая скрежет подошвы по бетону, гулко отдающийся под сводами, Гроза понял страшное: враг не просто выиграл подготовку к войне; враг уничтожил само ее понятие, саму возможность классического сопротивления, оставив выживших «счастливчиков» без какой-либо адекватной возможности защитить себя, отбросив в каменный век.

Погруженный в свои мрачные мысли, он выбрался наружу, к ждущему вертолету, и забрался в кабину. Ребята молча, ссутулившись, заняли места в салоне; на молодых, осунувшихся лицах, подсвеченных тусклым светом приборов, читалась глубокая безнадежность, которую они всячески пытались спрятать за маской усталости. Подполковник запустил двигатель. Рев турбин заполнил мир, оглушительный и живой, но он не мог пробиться сквозь тот ледяной вакуум в его душе, который там образовался после посещения уничтоженного склада, не мог заглушить тишину поражения. Он взглянул в последний раз через грязное стекло кабины на гигантский саркофаг РАВ №***, тонущий в сырой, непроглядной декабрьской тьме. Теперь это был не склад. Это был памятник. Памятник тотальному предательству, масштаб которого был чудовищен. И памятник его собственному, окончательному поражению. Поражению в войне, которую даже не успели начать, которую проиграли, не сделав ни выстрела.

Вертолет, жалобно подрагивая всем корпусом, оторвался от мертвой, промерзшей земли. Курс — обратно. В полупустых баках — минимум горючего. На борту — ни грамма боеприпасов, лишь стеклянный баллон с ядом. В сердце — ледяная тяжесть и жгучее, обжигающее знание: война уже прошла здесь, беззвучно. И первыми ее жертвами пали не солдаты, а их шанс на сопротивление. Уничтоженный теми, для кого люди — лишь расходник в их новой, ужасной игре без правил. «Не оставили даже патрона… чтобы умереть с честью», — подумал подполковник с горькой, кривой усмешкой. Он сжал штурвал до хруста в костяшках пальцев. Гроза возвращался обратно с неизвестной кислотой в стеклянной колбе и ядом осознания того, что им теперь придется экономить каждый выстрел, каждый патрон, как золото, в слабой надежде на то, что у их председателя получится избавить выживших граждан Цитадели от неминуемо грядущего средневековья. Однако немой вопрос без ответа «А мог ли я тогда знать?..» точил сердце похлеще химии Уроборос, превратившей надежду старого солдата на достойное сопротивление в груду бесполезной ржавой трухи.