Инженер Петра Великого – 5

Глава 5

Не обращая внимания на ошарашенных мастеров, я ворвался в кузницу. За мной, едва поспевая, семенил Магницкий, а Нартов, сообразив все с полуслова, уже на ходу срывал с себя камзол. В этом аду нам предстояло либо победить, либо провалиться окончательно.

— Механический молот готовь! — рявкнул я на старшего мастера. — И два бруска! Один — из нашей партии стали. Второй — из старого, сырцового железа!

Андрей, уже хозяйничавший у горна, с профессиональной сноровкой подбрасывал уголь. Его лицо превратилось в суровую маску. Через пару минут два куска металла —тускло-серый и с рыжими прожилками — уже шипели в огне. Дойдя до нужной, слепяще-белой кондиции, они были молниеносно выхвачены щипцами Нартова и одним движением брошены на наковальню под механический молот.

— Давай! — выдохнул он.

К рычагам встал я сам. Громадная паровая машина натужно пыхнула, и многопудовая стальная баба с оглушительным грохотом обрушилась на раскаленный металл, высекая сноп искр.

Удар, еще удар. Под эти выверенные удары Нартов ловко поворачивал заготовку. Тонкая работа, требовавшая идеальной синхронизации: одно неверное движение — и драгоценный металл превратится в лепешку.

Два дня мы бились над этой задачей. Два дня грохотал молот, превратив кузню в филиал преисподней. Мы перепробовали с десяток разных способов: меняли количество слоев, температуру нагрева, силу удара, но результат удручал своей нестабильностью. Из десяти заготовок в лучшем случае одна получалась близкой к тому, что нам было нужно. Остальные либо трескались при закалке, либо оказывались слишком мягкими.

— Не то… — на исходе второго дня мрачно констатировал Нартов, разглядывая очередной испорченный брусок. На его поверхности темнели пятна непровара. — Мы не контролируем процесс. Каждый раз выходит по-разному. Для штучной сабли — сойдет, но для тысячи одинаковых стволов… это не годится. Мы разоримся на угле и железе.

Слова Магницкого, подкрепленные столбцами цифр в журнале, были приговором: девяносто процентов брака. Не просто тупик — финансовая пропасть.

Вымотанные и злые, мы вернулись в лабораторию. На столе высилась гора искореженного металла — наглядный результат наших двухдневных мучений, о который вдребезги разбилась моя гениальная догадка.

— Мы бьемся лбом о стену, — глухо сказал я, опустившись за стол. — Пытаемся решить проблему механически. А что, если… что, если проблема не в способе, а в самом материале?

Я шагнул к шкафу с образцами трофейных руд и выложил на стол несколько камней с фиолетовыми прожилками.

— Шведские стволы, которые мы захватили, не такие хрупкие. Сделаны они из данеморской руды, а в ней есть вот эти странные, фиолетовые вкрапления, которых нет в нашей. Что, если именно эта «грязь» и дает нужный эффект? Понятия не имею, что это, но оно явно меняет свойства железа.

Магницкий взял один из камней, поднес к глазам, потер пальцем фиолетовую жилку.

— Примесь… — задумчиво произнес он. — Вся наша металлургия построена на избавлении от примесей, на получении чистейшего железа. А вы, Петр Алексеич, предлагаете его намеренно… загрязнять? Это же… против всех правил! Против всего, чему вы сами учили.

— А что, если в этом есть смысл? — задумчиво протянул я. — Давайте попробуем. Не будем смешивать руду. Растолчем в пыль именно эти фиолетовые прожилки и добавим их в наш чистейший расплав. Посмотрим, что выйдет.

Нартов, до этого молчавший, с сомнением покачал головой.

— Опять наугад? Как с дамаском этим?

— Не совсем. — Я взял лист бумаги. — На этот раз мы будем действовать как ученые. Проведем серию опытов: десять плавок. В первую добавим одну долю этого порошка на тысячу долей расплава. Во вторую — две. В третью — три. И так далее. Каждую заготовку испытаем. Никакого гадания. Только измерения и записи. На вас, Леонтий Филиппович, вся надежда, на ваши точные расчеты и педантичность. Мы должны найти ту самую «золотую середину», если она вообще существует.

Идея пришлась по душе. В глазах Магницкого вспыхнул азарт исследователя, а Нартов, кажется, обрел почву под ногами, увидев в этом понятную ему инженерную логику.

Следующие три дня наша малая плавильная печь не остывала. Методично, шаг за шагом, мы проводили плавку за плавкой. Первые образцы почти не изменили своих свойств. Четвертый и пятый стали заметно пластичнее. Но седьмой образец, с семью долями «присадки», после закалки от удара разлетелся на мелкие осколки — оказался еще более хрупким, чем исходный материал.

— Вот оно! — воскликнул Магницкий, делая пометку в своем журнале. — Есть предел! После определенной концентрации эта «примесь» начинает работать во вред! Значит, оптимальное значение где-то между пятью и шестью долями!

Для чистоты эксперимента мы провели контрольную плавку, взяв среднее значение — пять с половиной долей. Отлитый из этого сплава брусок после закалки и испытаний показал именно те свойства, которые были нам нужны. Он получился твердым, но упругим и при максимальной нагрузке не трескался, а гнулся.

Мы смотрели на этот невзрачный кусок металла, и тишина в лаборатории, казалось, звенела от напряжения. Осознание масштаба случившегося приходило медленно. Пять дней проб, ошибок, гора брака — и вот она, в наших руках, технология, выводящая всю нашу затею из тупика.

— Этой руды у нас кот наплакал, — трезво заметил Нартов, возвращая нас с небес на землю. — На тысячу стволов может хватит, а дальше что?

— А дальше, Андрей, мы будем искать такую руду у себя, — ответил я. — Отправлю геологов на Урал, в Карелию. Теперь мы знаем, что искать. А пока у нас есть ровно столько этого фиолетового порошка, чтобы выполнить приказ Государя. Мы победили. Мы нашли нашу легированную сталь.

Поиски и налаживание добычи нужной руды — дело месяцев, а то и лет, а царь ждал винтовки к весне. Мой триумф над сталью был стратегическим, но сейчас требовалась победа тактическая, здесь и сейчас. Проблема качества, пусть и решаемая в перспективе, отступила на второй план перед гигантской проблемой количества.

Мгновенно изменить состав металла для всей партии мы не могли, но изменить сам подход к производству — вполне. Запершись в конторе на целые сутки, окруженный чертежами сборочных цехов и отчетами мастеров, я искал выход. Игнатовское уже работало по-новому: унифицированные детали, взаимозаменяемость, разделение труда. Но это были лишь зачатки. Требовался прыжок.

Решение, пришедшее ко мне, было до гениальности простым. Весь сложный процесс сборки винтовки СМ-1 я расчленил на десятки простейших, элементарных операций (и ведь такое уже работало, правда, не в таком масштабе). Не «изготовить и подогнать затвор», а: «просверлить отверстие А», «нарезать резьбу Б», «вставить шпильку В». И так по каждому узлу. Задачи разбились на еще большие подзадачи.

На следующий день, собрав всех мастеров в главном сборочном цеху, я выступил с короткой и прямой речью.

— Господа, — объявил я, стоя на импровизированной трибуне из ящиков. — Мы в цейтноте. Государь требует оружие, и мы дадим ему это оружие. С сегодняшнего дня вся работа перестраивается.

Развернутый мной огромный рисунок явил мастерам новую схему цеха, начертанную Нартовым за ночь. Перед ними был уже живой, дышащий организм: длинные верстаки, выстроенные в одну непрерывную линию.

— Каждый из вас — лучший в своем деле, — продолжил я, обводя взглядом их сосредоточенные лица. — И мы используем ваше мастерство максимально эффективно. Ты, Афанасий, лучший по замкам. Стало быть, будешь заниматься только ими. Но не всей сборкой, а самой ответственной операцией — установкой и отладкой боевой пружины. Ты, Никифор, лучше всех работаешь с деревом. Твоя задача — финишная подгонка ложа к ствольной коробке. И так — каждый. Всю сборку мы разбиваем на тридцать отдельных постов. Каждый пост — одна операция. Ваша задача: выполнить ее безупречно и передать деталь дальше.

Ропота не последовало. Эти люди прошли со мной огонь и воду и видели, как работают мои идеи. Они доверяли мне. Их молчание было выражением предельной концентрации. Они понимали, что настал момент, когда от их слаженной работы зависит исход войны. И это далеко не пафосное изречение, ведь так и было на самом деле.

Первые дни обернулись производственным адом. Теория на бумаге — одно, практика — совсем другое. Тут же вылезли «узкие места»: пост, где нарезали резьбу на ствольной коробке, захлебывался, и вся линия за ним простаивала; у сборщиков прикладов то и дело кончались винты. Проводя круглые сутки в цеху, мы с Нартовым на ходу перестраивали схему, перебрасывали людей, организовывали промежуточные склады. Мы были диспетчерами, пытающиеся заставить этот огромный, сложный механизм работать как единое целое.

Через неделю мучительной отладки ритм начал выравниваться. Движение по линии стало непрерывным и плавным. Детали, словно река, текли от одного поста к другому, на каждом этапе обрастая новыми элементами, и в конце этого потока рождалась готовая винтовка. Мы вышли на невиданную производительность — до сорока штук в день. Победа организации и системы.

Однако, решив проблему скорости, я так и не решил главную. Стволы. Пока не налажено производство легированной стали, приходилось использовать ту, что была — хрупкую, перекаленную. Нужно было найти способ снизить пиковое давление в стволе в момент выстрела, не меняя сам патрон. Решение я нашел на стыке баллистики и механики.

По моему указанию Нартов внес в конструкцию затвора крошечное, но принципиальное изменение: специальный газосбросный клапан — миниатюрное отверстие, откалиброванное с ювелирной точностью. В момент выстрела, когда давление достигало критической отметки, клапан стравливал ничтожную, но самую агрессивную часть пороховых газов в специальный канал в ложе. Этого хватало, чтобы уберечь хрупкий ствол от разрыва. Платой за безопасность стало неизбежное, хоть и небольшое, падение начальной скорости пули и, как следствие, дальности и точности боя.

Рискованный компромисс, инженерный трюк на грани фола. Чтобы обезопасить армию в будущем, каждая винтовка из этой «аварийной» партии получила особое клеймо — букву «К» в круге, выжженную на прикладе. В сопроводительной документации (я ввел этот обязательный документ) я честно, в обтекаемых выражениях, указал на «особую конструкцию для повышенной живучести ствола», рекомендовав использовать это оружие на дистанциях не далее двухсот-двухсот двадцати шагов. Я делал все, чтобы минимизировать риски: дать царю оружие, но не ложные надежды на его чудо-свойства.

В середине февраля первая серийная партия — пятьсот винтовок, собранных на новом конвейере, — была готова. Огромный обоз под усиленной охраной двинулся из Игнатовского на главный армейский полигон под Петербургом. Я ехал с ним — игрок, поставивший на кон всё. Впереди ждала комиссия во главе с самим Государем.

Полигон встретил нас промозглым ветром. Поодаль, кутаясь в меха, застыла вся верхушка: мрачный, как грозовая туча Государь; такой же хмурый Меншиков; и Яков Брюс, единственный, чей взгляд выражал напряженный интерес.

Начались испытания. Первая сотня стрелков, выстроенная в шеренгу, дала залп. За ним — второй, третий. Сжав кулаки до боли в костяшках, я вслушивался в грохот, ожидая предательского треска лопнувшего ствола. Но винтовки держались. Мой трюк с газосбросным клапаном сработал. Когда каждая отстреляла по две сотни раз, царь лично взял одну из винтовок. Взвесил в руке, придирчиво осмотрел, даже понюхал ствол.

— Ну, барон, — прогремел он, обращаясь ко мне. — Слово свое сдержал. Оружие есть. Хотя и с хитрецой, как я погляжу. — Он выразительно постучал пальцем по месту, где скрывался клапан. — Но стреляет. А это сейчас главное.

Меншиков лишь поджал губы. Испытания прошли успешно. Меня отпустило. Пока солдаты грузили ящики с винтовками для отправки в действующую армию, ко мне подошел Брюс.

— Поздравляю, Петр Алексеич. Выкрутился, — сказал он тихо, в его голосе не было и тени радости. Он протянул мне плотно запечатанный пакет. — Пришли новые донесения из Лондона. Боюсь, наши настоящие проблемы только начинаются.

Вечером, в петербургском кабинете Брюса, на столе передо мной лежала мозаика из разных источников: обрывки перехваченных писем, доклады агентов, подслушанные разговоры портовых шкиперов и финансовые отчеты, добытые подкупленным клерком из Адмиралтейства. Бумаги шелестели в моих руках, Брюс молча наблюдал, как мрачнеет мое лицо.

— Что там, полковник? — не выдержал он. — Вести, вижу, недобрые. Их «Неуязвимый» так силен, как они хвастают?

Я поднял на него глаза. Во мне клокотала ярость.

— Он не силен, Яков Вилимович. Он слаб. И в этом его главная сила.

Брюс удивленно вскинул бровь. Я взял один лист, потом другой, третий, раскладывая их перед ним, как пасьянс.

— Смотрите. Донесение от Ньютона: жалуется на чудовищный вес и черепашью скорость. Данные от нашего человека на верфи: вот дополнительные мачты и паруса. А вот, — я постучал пальцем по финансовому отчету, — они, вбухав колоссальные деньги в этого монстра, параллельно закладывают эскадру из десяти быстрых фрегатов нового образца. И при всем этом их офицеры в тавернах трубят на весь мир о несокрушимой мощи именно «Неуязвимого». Не видите странности?

Брюс нахмурился, вглядываясь в бумаги. Он был умен и сразу почувствовал подвох, но пока не видел всей картины.

— Они строят дорогое и слабое корыто, а хвастают им, как чудом, — медленно проговорил он, складывая факты. — А настоящую силу, быстрые фрегаты, строят втихую. Зачем?

— Это наживка, Яков Вилимович! — не сдержавшись, я стукнул кулаком по столу. — Гигантская, бронированная наживка! Они считают нас тщеславными варварами. Вся Европа знает, как Государь мечтает о флоте, способном тягаться с английским. Они специально строят этого левиафана, чтобы мы, увидев его, бросили все силы и всю казну на постройку таких же чудовищ! Чтобы мы надорвали экономику, пока их быстрые и дешевые фрегаты будут топить наших купцов на Балтике. Это экономическая ловушка!

До Брюса дошло, его лицо окаменело. Теперь и он видел всю глубину и подлость английского замысла. Видел, с какими новостями ему предстоит идти к Петру и объяснять, почему тот не получит свой долгожданный броненосец. Объяснять, что его мечту пытались использовать, чтобы поставить Россию на колени.

— Мерзавцы, — процедил он. — Они играют с нами…

— Вот именно. Но мы не будем играть в их игру. — Я взял себя в руки, пытаясь ухватиться за ускользающую интересную мысль. — У нас будет свой ответ.

Поздней ночью, лежа с открытыми глазами в своей комнате, я обдумывал идею. Шестеренки в голове с щелчком вставали на место. Пытаясь найти способ пробить их броню, я заставил себя и своих людей думать в совершенно новых направлениях. В памяти всплыла гальваника, первые опыты с электричеством. Англичане хотели загнать меня в ловушку, а на самом деле, сами того не ведая, открыли мне дверь в новый, неведомый им мир.

И тут же, следом, блеснула еще одна мысль, простая и ясная. Я думал о том, как пробить их броню. И в этом теперь нет смысла. На первый план выходит не пробитие, а мощь, уничтожение, с которым прекрасно справляется «Дыхание Дьявола». Его можно и нужно улучшить тем, что уже есть под рукой.

Главной проблемой старого состава было распыление и неполное сгорание. Я вскочил с постели и подошел к столу — набросывая на листе бумаги новую конструкцию. На бумаге рождалась уже новая бочка со взрывчаткой, двухкамерный боеприпас.

Первая камера, внутренняя, содержала основной топливный компонент: густую, вязкую смесь из скипидара и нашего нового сокровища — каменноугольной пыли, побочного продукта коксования, обладающей чудовищной калорийностью. Чтобы эта адская паста горела не просто жарко, а взрывообразно, даже при недостатке кислорода, я решил добавить в нее окислитель — мелко перетертую селитру. По сути, эта внутренняя камера была твердотопливным ракетным двигателем в тонком металлическом кожухе.

Вторая камера, внешняя, окружала первую и была заполнена легковоспламеняющимся хлебным спиртом. Его задача была не столько гореть, сколько создать первичное облако, носитель для основного заряда.

Принцип действия был прост и дьявольски эффективен.

Сперва инициирующий заряд из бездымного пороха поджигал топливо во внутренней камере.

За сотую долю секунды эта камера превращалась в раскаленный добела реактивный двигатель. Реактивная струя из горящих газов и расплавленной каменноугольной пыли с чудовищной силой пробивала тонкую стенку между камерами. Этот раскаленный факел мгновенно испарял спирт и с огромной скоростью распылял его вместе с частицами горящего угля, создавая обширное, идеально перемешанное топливо-воздушное облако.

И наконец — детонация. Это облако, уже горящее и расширяющееся, само по себе было оружием, затекающим в каждую щель, люк и орудийный порт. А через мгновение, когда концентрация топлива и воздуха достигала идеальной пропорции, происходил основной, объемный взрыв.

Я создавал «Дыхание Дьявола — 2.0». Я создавал управляемый огненный шторм. Ему не нужно было пробивать броню. Он окутал бы корабль, сварив заживо все на палубе, а последующая ударная волна, усиленная детонацией паров внутри корпуса, просто разорвала бы его на части.

Против такого оружия их четырехдюймовая броня — бесполезная консервная банка. Они построили черепаху с непробиваемым панцирем. А я придумал, как вскрыть ее, словно устрицу, и поджарить содержимое.

Уже на следующий день меня вызвали на экстренное заседание Военного совета. В большом зале Адмиралтейства собрался весь цвет военной мысли страны: седоусые адмиралы, помнившие Азовские походы, напыщенные генералы и, конечно, сам Петр с неизменной свитой из Меншикова и Брюса.

Перед началом совета Брюсу удалось отвести меня и Государя в отдельный кабинет, где мы вполголоса и согласовали наш план. Выслушав нашу с Брюсом расшифровку английского замысла, Петр побагровел от ярости. Он ходил по кабинету, скрипя зубами, и я видел, каких усилий ему стоит сдержать свой взрывной нрав.

— Значит, так, — процедил он, остановившись. — Прямой приказ о постройке флота броненосцев вызовет хаос. Пойдем другим путем. Ты, барон, — он повернулся ко мне, — немедленно начинаешь работу над проектом нашего ответа — броненосца «Держава». Чертежи должны быть максимально подробными и впечатляющими. А ты, Яков, — он посмотрел на Брюса, — обеспечишь, чтобы эти чертежи, под видом величайшей государственной тайны, «случайно» утекли в Лондон через твоего самого «надежного» агента. Пусть думают, что мы клюнули.

Царь снова начал злится, он даже сгоряча упрекнул своих военачальников в заговоре. Справедливости ради, стоить отметить, что вряд ли они при делах. Но Государь был в гневе, он приказал «играть» и для них.

Войдя в зал, я уже знал свою роль — я изображал сдержанный оптимизм.

— Господа, — начал я, разложив на столе чертежи «Неуязвимого». — Угроза серьезна, да не фатальна. Английский корабль — это первый, неуклюжий шаг в новую эру. Я уже работаю над ответным проектом, броненосцем «Держава», который превзойдет его по всем статьям. Но, — я сделал многозначительную паузу, — на это потребуется время. И ресурсы. Огромные ресурсы.

Дальнейшее обсуждение превратилось именно в то, на что мы и рассчитывали. Адмиралы и генералы, не видя всей картины, яростно заспорили. Одни требовали немедленно бросить все силы на «Державу». Другие, как Меншиков, доказывали, что казна не выдержит таких трат. Итогом стало решение создать специальную комиссию для «изучения вопроса» — идеальная бюрократическая трясина, в которой «проект» нашего броненосца мог вязнуть месяцами.

Тем временем в Игнатовском все силы были брошены на реализацию настоящего плана «Капкан». Свой проект я назвал «Адский Котел». В его основу легла квинтэссенция инженерного цинизма: мы не строили корабли, а брали старые, списанные баржи и галиоты, годившиеся только на дрова. В их трюмы устанавливалась самая примитивная паровая машина, какую только можно было создать. Не оппозитная, не компаунд — просто котел и один поршень, работающий на гребные колеса. Ее задача — проработать полчаса.

А оружием был сам котел.

Тактику применения я продумал до мелочей, сделав «Адский Котел» по-настоящему беспилотным. Еще у причала команда техников раскаляла топку, доводя давление в котле до рабочего, но не критического. Затем предохранительный клапан наглухо заклинивался механизмом на расчетное время подхода к вражеской эскадре (на всякий случай).

После этого быстроходный и хорошо вооруженный корабль-носитель (модернизированная шнява с паровой машиной) брал этот плавучий вулкан на буксир. Система прочных тросов соединяла руль «Котла» с воротом на корме носителя, позволяя грубо корректировать курс.

Под покровом ночи, приближаясь к врагу, корабль-носитель отпускал буксир. В тот же миг срабатывал механизм, вводя в зацепление паровую машину с гребными колесами. «Адский Котел» оживал и начинал свой самостоятельный, неумолимый путь к цели. Финальное наведение на последних сотнях метров осуществлялось все той же системой тросов с корабля-носителя, который держался на безопасном расстоянии, ведя отвлекающий огонь и не давая вражеским шлюпкам перерубить управляющие тросы.

Враг видел бы, как из темноты на него ползет дымящий, шипящий гроб, не реагирующий на обстрел. А потом — удар.

Столкновение с бортом инициировало контактный взрыватель. Его задача — детонация четырех бочек с моим улучшенным «Дыханием Дьявола 2.0», размещенных вокруг котла. Они создавали мгновенный огненный шторм, окутывая корабль топливо-воздушным облаком.

А через мгновение, от чудовищного жара и ударной волны, происходило главное — детонировал сам перегретый котел, в котором давление к этому моменту достигало немыслимых значений. Это был выброс сотен литров воды, мгновенно превращающейся в пар и расширяющейся в тысячи раз. Взрыв, способный проломить любой деревянный борт и аннигилировать все в радиусе десятков метров.

План «Капкан» привели в действие. К весне мы должны были иметь шесть таких «Адских Котлов» и три корабля-носителя. Мало, но для первого удара, способного повергнуть врага в шок и суеверный ужас, — достаточно. Оставалось дождаться, когда дичь сама пойдет в ловушку. Все выглядело безупречно… на бумаге. А как оно будет на практике — покажет лишь время.

Зима прошла в лихорадочной, почти безумной гонке. Игнатовское кипело, и в этом котле плавились металл, дерево и человеческие силы. Нартов с мастерами, творя чудеса изобретательности, собирал примитивные мощные паровые машины. В химической лаборатории Магницкий лично надзирал за производством «адской смеси». Я же, разрываясь между цехами, конструкторским бюро и полигоном, пытался связать все это в единый, работающий механизм.

К началу апреля, когда лед на Неве начал трескаться, мы были почти готовы. Шесть уродливых, похожих на плавучие сараи «Адских Котлов» стояли у причала, укрытые от посторонних глаз. Три быстрых корабля-носителя проходили последние испытания.

А враг не спал.

Первый удар пришел не с моря, а с востока. В начале апреля прискакал запыхавшийся гонец с депешей от Демидова. Мой новоиспеченный партнер писал о катастрофе. На его заводах, на всех рудниках и угольных копях, как по команде, начались массовые волнения. Неведомые агитаторы, появившиеся из ниоткуда, подбили рабочих на бунт. Производство было полностью парализовано. Поставки металла, чугуна и, главное, угля для наших паровых машин — прекращены. В ярости Демидов обещал утопить бунт в крови, но предупреждал: на это уйдет не меньше месяца, которого у нас не было. Вначале я подумал, что он опять играет в свои неведомые игры.

Не успели мы переварить эту весть, как пришла вторая. С юга. Крымская орда, словно почувствовав нашу слабость, снова прорвала заслоны и теперь грабила земли в непосредственной близости от Воронежа, оттягивая на себя последние резервы армии.

Петр был в ярости. Я как раз находился у него в момент этого донесения. Царь уже готовил указ об отправке на Урал карательной экспедиции во главе с гвардейским полком, когда на пороге появился еще один гонец. Он молча протянул царю донесение от дозорных кораблей на Балтике.

Шведский флот вышел из Карлскруны. Огромная армада — более двадцати линейных кораблей и фрегатов. И вел ее сам Карл XII, решивший воспользоваться нашей сумятицей и ударить в самое сердце — Петербург.

Но это была не главная новость. Впереди эскадры, как чудовищный таран, двигалось нечто, повергшее наших моряков в суеверный ужас — уродливый, злобный брат-ублюдок английского «Неуязвимого». Шведы, не дожидаясь союзников, взяли свой самый большой 100-пушечный линейный корабль и в спешке обшили его борта коваными железными листами. Грубая импровизация, плавучий сарай, обшитый железом. Но он был огромен, защищен и страшен.

Глядя на рисунок, нацарапанный рукой дозорного, я начал смутно подозревать подвох. Детали мозаики сложились в единую картину. Неопровержимое доказательство. Шведы не могли придумать и реализовать такую идею в столь короткое время. Им помогли. Англичане явно поделились технологией, подтолкнули шведов к этому шагу, создавая для нас двойную угрозу. Уверен, что это их совместная, скоординированная операция.

— Они заодно, Государь, — глухо произнес я, указывая на чертеж. — Бунт на Урале, татары на юге… это все отвлекающие маневры. А это, — я ткнул пальцем в изображение шведского монстра, — главный удар. Они думали, что мы будем строить свой броненосец и окажемся беззащитны. Когда же их вранье не сработало, они пустили в ход реальную силу.

Петр молча смотрел на карту. Его лицо превратилось в непроницаемую маску. Враг запер нас в клетке. С моря надвигалась бронированная армада. С востока — промышленный коллапс и ресурсный голод. С юга — пламя войны.

Я стоял посреди своего арсенала без топлива для его двигателей и без металла для постройки новых. Капкан, который я с такой тщательностью готовил для шведского короля, захлопнулся. И, кажется, я сам оказался внутри.