Инженер Петра Великого – 5

Глава 2

Я смотрел на его постное лицо Феофана с благостной улыбочкой, и еле сдерживал ярость. Дожили. Вот он, рейдерский захват в духе восемнадцатого века. Без масок-шоу и автоматчиков, зато с крестами, хоругвями и таким ультиматумом, что за версту несло святой инквизицией. Им нужно было влияние и деньги. Хотя, нет, им был нужен полный, тотальный контроль над моим главным, бесценным активом — знаниями. Создать комиссию, которая будет решать, что «богоугодно», а что нет. Отделять зерна от плевел… Да они просто собирались залезть ко мне в черепушку, выпотрошить ее, а все самое вкусное запереть под церковный замок «на всякий случай». А меня, выжатого как лимон, оставить с «богоугодными» проектами вроде какой-нибудь улучшенной маслобойки.

Согласиться — все равно что добровольно нацепить ошейник и отдать поводок этим хитрым, алчным попам. Любава, стоявшая на крыльце, прижала руки к груди. Де ла Серда напрягся, его ладонь сама легла на эфес шпаги.

Нужно было что-то решать прямо сейчас, причем так, чтобы и волки остались сыты, и овцы — то есть я — целы. Я заставил себя разжать кулаки и выдохнул.

— Слова твои, отец Феофан, весомы и требуют размышлений, — мой голос прозвучал даже с эдаким смирением. — Дело, что ты предлагаешь, государственной важности. И рубить с плеча, на эмоциях, было бы великой гордыней и грехом.

Я окинул взглядом место, где собирался строить часовню.

— В одном ты прав: всякая сила — от Бога. И прежде чем решать, как с ней быть, надобно мне самому с мыслями собраться, да и у Господа совета испросить. Дай мне три дня. Три дня на раздумья и молитвы. А как срок выйдет, я тебе и дам свой ответ.

Феофан опешил. Кажется он ждал чего угодно: что я взорвусь, начну торговаться, испугаюсь. Но не этого. Я перехватил инициативу, ударив его же оружием — благочестием. Отказать мне в праве на молитву он не мог, его же паства не поняла бы. На его лице мелькнуло досадливое выражение, он быстро натянул маску отеческой заботы.

— Что ж, барон. Похвально, — процедил он. — Молитва — дело богоугодное. Мы подождем. И помолимся за тебя, дабы Господь наставил тебя на путь истинный.

Он развернулся и, махнув рукой, пошел прочь. Его свита удалялась с видом победителей. Мои же мужики смотрели на меня в полном недоумении. Не въехали, почему их командир, только что вернувшийся с победой, вдруг сдулся перед каким-то попом. Я ничего не стал им объяснять. Молча развернулся и пошел к себе в контору. Война перешла в новую фазу. И вести ее предстояло не на поле боя.

Вечером, когда в Игнатовском все угомонились, я позвал к себе Орлова. Мой верный СБшник, прошедший со мной огонь и воду, был готов к любому приказу.

— Дело есть. Тайное и срочное, — я кивнул ему на стул. — Завтра чуть свет — в Петербург. Один. Переоденься попроще, без шума и пыли.

Орлов сел, весь обратившись в слух.

— Задача одновременно и простая, и с подвохом. Явишься к графу Брюсу. Лично. И передашь мою просьбу. Мне нужна встреча. Срочная и тайная. С местоблюстителем патриаршего престола, Стефаном Яворским.

Орлов удивленно вскинул бровь.

— С Яворским? Петр Алексеич, да он же… он же твой главный противник в рясах! Говорят, на дух не переносит все, что от немцев да от тебя исходит. Терпит из-за Государя…

— В том-то и дело, — усмехнулся я. — Мне нужно понять, откуда ветер дует. Этот Феофан — он сам по себе такой ретивый, из кожи вон лезет, или это приказ самого Яворского? Может, старик и не в курсе, какие тут ультиматумы от его имени ставят. А может, как раз наоборот, это он и дергает за ниточки. Мне кровь из носу нужно это выяснить. Посмотреть ему в глаза, понять, готов ли он к разговору или уперся рогом.

Я подался вперед, понизив голос.

— Поэтому ты, когда будешь говорить с графом, передашь ему мои слова дословно. Брюс — тертый калач, поймет, как это лучше обставить. Я не жаловаться еду и не защиты просить. Я еду за «беседой», советом. Я, барон Смирнов, дескать, озабочен тем, чтобы мои машины и заводы служили мощи государства и укреплению веры православной. И потому испрашиваю совета у мудрейшего пастыря, как мне лучше все устроить, дабы не впасть в грех и не смущать умы людские. Понял? Ни слова об ультиматуме Феофана. Ни намека на конфликт. Я еду как смиренный сын Церкви, ищущий наставления.

Орлов медленно качнул головой, он уже был в курсе разговора с Феофаном (как и все мое окружение), на его лице появилась хищная ухмылка. Он уловил всю прелесть этой змеиной игры.

— Понял, Петр Алексеич. Смиренный, как лис в курятнике. Сделаю в лучшем виде. Граф Брюс обставит все так, что сам Яворский не сразу поймет, где правда, а где лесть.

— Вот именно. Мне не союзник нужен, а ясность. А пока ты будешь в пути, мы здесь тоже скучать не будем. Пора показать нашим гостям, что такое настоящее гостеприимство по-игнатовски. Иди, и помни, от тебя сейчас зависит больше, чем от целого полка.

Орлов встал, коротко козырнул и вышел, растворившись в ночной темноте. Я подошел к окну и долго смотрел ему вслед. Шахматная фигура двинулась с места. Теперь ход был за противником.

Отослав Орлова, я на пару часов заперся в конторе, пытаясь выкинуть из головы всю эту церковную канитель. Против них у меня было только одно оружие — холодный расчет и умение ждать.

Пока политики плетут свои паутины, инженеры должны ковать железо. И не просто железо, а то, что способно проломить череп любому врагу, будь он в рясе или в броне. Я развернул на столе копию чертежа «Неуязвимого» и снова уставился на этот приземистый, уродливый силуэт. Броня. Четыре дюйма закаленной стали. Любое ядро, даже самое тяжелое, отскочит от такой скорлупы, как горох от стены. Идти в лоб, пытаясь построить нечто подобное, — это не лучший вариант. Нет уж, дудки. Если не можешь пробить стену тараном, нужно найти отмычку.

На следующий день, с утра, я позвал Нартова с Магницким. Они уже ждали в лаборатории. Воздух здесь был густой, пропитанный запахами кислот, селитры и еще десятка реактивов. На столе уже лежали мои наброски — схема того, что я про себя называл «Прожигателем».

— Господа, — я ткнул пальцем в чертеж. — Вот наш ответ английскому «утюгу». Не будем мы его пробивать. Мы его прожжем.

Я в двух словах обрисовал им принцип кумулятивного эффекта — как направленный взрыв может превратить металлическую облицовку в тонкую, сверхбыструю струю, способную прожечь любую броню, тем более мы уже затрагивали эту тему. Нартов, с его бульдожьей инженерной хваткой, моментально ухватил суть. Но тут же уперся в главную загвоздку.

— Медный конус… — он задумчиво потер подбородок. — Идея-то хороша, Петр Алексеич. Но как его сделать? Отлить? Так в нем поры будут, раковины. Вся сила взрыва уйдет в эти дыры, разнесет его на куски. Точить на станке? Так это ж сколько меди в стружку перевести, да и точности такой, чтобы стенки были идеально ровные, не добиться. Чуть где перекос — и струя уйдет в никуда.

Он был прав. Вся гениальность кумулятивного эффекта держалась на идеальной геометрии. Я сам же об этом твердил. Малейшее отклонение — и вместо сфокусированного удара мы получим обычный, бестолковый «пшик». Я отошел к дальнему стеллажу, где в ящиках хранились мои «сокровища». Еще в прошлом году, готовясь к новогоднему празднику, я под видом закупки ингредиентов для невиданных фейерверков заказал через Брюса целую кучу химикатов и редких металлов. Тогда это было прикрытием. Теперь пришло время пустить их в дело.

— А что, Андрей, если нам его не лить и не точить? Что, если нам его… вырастить?

Я достал несколько медных и цинковых пластин, пару глиняных горшков и склянку с купоросным маслом.

— Я давно заметил, господа, одну прелюбопытную вещь, — осторожно заявил я, стараясь говорить как можно убедительнее. — При взаимодействии некоторых металлов и кислот рождается некая невидимая энергия. Сила, способная творить диковинные вещи.

Магницкий, услышав это, снял очки и протер их, его взгляд стал острым. Он, конечно, знал про статическое электричество, про опыты Герике, про янтарь. Но то была сила мгновенная, капризная.

— Я назвал эту силу «электричеством», от греческого слова «электрон», — я тем временем наливал в горшок воду, добавлял кислоту, собирая примитивный гальванический элемент. — Но в отличие от искры, которую можно получить от трения, эту силу можно заставить течь постоянно. Как воду в ручье.

Я опустил в раствор медную и цинковую пластины, разделенные пропитанной рассолом тканью. К концам припаянной к ним проволоки я поднес тонкую железную нить. Прошла секунда, другая, и нить начала тускло светиться, а потом вспыхнула и перегорела.

— Невероятно… — прошептал Магницкий. Его удивлял не сам факт свечения — он видел и поярче вспышки. Его поражал сам принцип. — Постоянный, направленный ток… Петр Алексеич, да это же… это же новый раздел физики!

— А теперь представьте, — я повернулся к Нартову, который следил за моими манипуляциями с напряженным любопытством, — что мы эту силу пустим не на то, чтобы железку греть, а на другое дело. Возьмем восковую модель нашего конуса, покроем ее тонким слоем сажи, чтобы она проводила эту «электрическую силу». Опустим ее в раствор медной соли, в медный купорос. А потом подключим к ней наш «источник силы». По моей теории, медь из раствора начнет осаждаться на нашей восковой модели. Атом за атомом. Слой за слоем. Она будет повторять форму с такой точностью, о какой ни один литейщик и мечтать не смеет. Мы сможем вырастить конус с идеально гладкими стенками. А потом просто выплавим воск.

Нартов замолчал. Он подошел к нашему медно-цинковому столбу, осторожно коснулся пальцем проволоки. На его лице отражалась вся гамма чувств инженера, который заглянул в замочную скважину нового, неизведанного мира. Это была не просто технология. Это была управляемая, предсказуемая, поставленная на службу человеку магия.

Я смотрел на них и ждал вопросов. А их должно быть много. Молчу уже про то, что понятия молекул и атома появятся через полтора столетия.

— Прежде чем мы начнем ставить опыты, — я взял чистый лист бумаги и грифель, — давайте все это изложим на бумаге. Рассчитаем.

И мы погрузились в работу. Магницкий выводил формулы, пытаясь рассчитать, какая сила тока потребуется для осаждения нужного количества меди, как концентрация раствора повлияет на скорость процесса (благо я набросал под удивленный взгляд математика пару простых для меня формул). Нартов тут же начал набрасывать эскизы гальванической ванны и конструкции для подвески моделей.

А я, глядя на их увлеченные лица, думал о другом. Эти примитивные гальванические элементы — лишь первый шаг, кустарщина. Они дают мало тока и быстро дохнут. Чтобы поставить дело на поток, нужен другой источник. Постоянный, мощный. И я знал его. Динамо-машина. Вращающийся в магнитном поле ротор. Проводник, пересекающий силовые линии…

Мысли путались. Магниты. Откуда взять мощные постоянные магниты из нашей новой легированной стали? Это нужно проверять. Электромагниты? Для них нужна изолированная проволока. Чем ее покрывать? Лаком на основе смолы? Он растрескается от нагрева. Обматывать каждую медную жилу шелковой нитью? Это же адский труд на годы… Голова шла кругом. Открыв одну дверь, я увидел за ней коридор с сотней других, запертых дверей. Но первая, самая важная, была уже приоткрыта. Идея получения электричества перестала быть мыслью, она обретала черты конкретного, невероятно сложного, инженерного проекта.

Пока мы с головой ушли в наши электрические опыты, внешний мир ждать не стал. Ровно через день у ворот Игнатовского нарисовалась новая делегация — гости куда серьезнее. Три крытые добротные телеги в сопровождении десятка хмурых, вооруженных до зубов мужиков. На козлах одной из них сидел приказчик Демидова, которого я уже видел в Москве. Он слез, отвесил мне вежливый поясной поклон и с широченной улыбкой сообщил, что Никита Демидович, де, радея о нашем общем деле, прислал в помощь своих лучших людей. Двух инженеров-самородков, которые, дескать, должны перенять у нас передовой опыт и помочь наладить дело.

Гостей провели во двор. Из телеги вылезли двое. Один — кряжистый, бородатый, с руками-кувалдами, настоящий уральский мастеровой. Второй — помоложе, худощавый, с бегающими, цепкими глазками. Представились Прохором и Елизаром. Дескать, лучшие доменщики с демидовских заводов. Я пригласил их в контору, получить пропуска, отметиться в журналах по ТБ.

Вечером, когда «гости» располагались в отведенной им избе, я сидел в узком кругу своих людей: де ла Серды и Магницкого. Нартов был слишком увлечен своими гальваническими ваннами, я не стал его отвлекать.

— Шпионы, — отрезал де ла Серда, не дожидаясь моих вопросов. Он раскуривал свою трубку, и в полумраке на его лице явно виделась хмурая складка на лбу. — Я велел своим ребятам присмотреться. Двигаются как солдаты. Постоянно по сторонам зыркают, прикидывают, где посты, где можно пролезть. И тот, что помоложе, Елизар… уж больно чисто говорит для уральского мужика. Ни говора их особого, ни словечек.

— Я и не сомневался, — усмехнулся я. — Демидов не был бы Демидовым, если бы не попытался сунуть свой нос в наши дела. Надеется, что я мальчишка, которого можно вокруг пальца обвести. Что ж, подыграем ему.

У меня не было ни злости, ни обиды. Я прекрасно понимал логику уральского хищника. На его месте я, может, поступил бы так же, а то и пожестче. Это была игра, и он сделал свой ход. Теперь моя очередь. Я не собирался ловить его за руку и тыкать носом, как нашкодившего котенка. Слишком просто и неэффективно. Я решил накормить его такой «дезой», чтобы он ею надолго подавился.

На следующий день я устроил нашим уральским «гостям» показательные выступления. Сначала повел их к паровой машине. Но не к нашей новой, с оппозитной схемой, а к старому, первому нашему монстру, который мы специально для такого случая вытащили из сарая и наскоро подлатали. Мы запустили его. Машина затряслась, застонала, заходила ходуном, как в лихорадке, но работала, приводя в движение пару станков.

— Вот, господа, наша гордость, — с деланым восторгом объявил я. — Сила пара! Правда, норов у нее еще дикий, колбасит ее не по-детски, да и котел давление долго не держит. Но мы работаем над этим. Думаем стенки потолще сделать, да заклепок побольше всадить.

Прохор и Елизар с серьезными лицами кивали, что-то чиркая в своих засаленных тетрадках. Они обменивались быстрыми, понимающими взглядами. Они видели перед собой сырую, громоздкую и неэффективную конструкцию — именно то, что и ожидали увидеть.

Апофеозом этого театра стал визит в нашу «секретную» мастерскую. Там, на верстаке, под полотном, их ждал главный «секрет». Это была еще одна паровая машина, но построенная по совершенно иному, заведомо провальному принципу, который я набросал за одну ночь. Огромный вертикальный котел, один массивный цилиндр и сложнейшая, запутанная система рычагов, которая, по моим «расчетам», должна была преобразовывать вертикальное движение во вращательное. Выглядело внушительно, сложно и абсолютно неработоспособно. Главное, кузнецам не пришлось особо стараться — чем страшнее, тем лучше.

— А это, — я понизил голос до заговорщицкого шепота, — наш новый проект. Совершенно иная схема. Мы считаем, что она даст нам втрое больше мощи. Пока сыровато, конечно, но мы на верном пути.

Я развернул перед ними чертежи. Специально подготовленные, с кучей лишних деталей, с намеренными ошибками в расчетах, которые, впрочем, мог заметить только очень опытный инженер. Тот, что помоложе, Елизар, буквально впился в них глазами. Он пытался понять логику этой безумной конструкции, найти в ней рациональное зерно. А зерна там не было, так как это был красивый, наукообразный бред.

— Впечатляет, — наконец выдавил он, стараясь скрыть свой интерес. — Весьма мудреная конструкция, ваше благородие.

— То-то же, — я с довольным видом свернул чертежи. — Пока это тайна. Но вам, как союзникам, я доверяю. Изучайте. Может, и вы чего дельного подскажете.

Я оставил их наедине с этой «тайной», а сам вышел. За дверью меня ждал де ла Серда.

— Они клюнули, — тихо сказал он.

— Я знаю, — я усмехнулся. — Сегодня ночью они попытаются скопировать эти чертежи. А через неделю Демидов получит донесение о том, что питерский выскочка строит какую-то невообразимо гениальную машину. И он, со своей уральской основательностью, начнет строить такую же. Вбухает в нее тысячи пудов железа, сотни людей, месяцы работы. И в итоге получит груду бесполезного, неработающего хлама. А пока он будет возиться со своей игрушкой, мы уйдем далеко вперед. Если он приедет обвинять меня в том, что я строю нереальную машину, то сам же себя и выдаст, тем более к тому времени я уже смогу показать достойный механизм.

Это была моя маленькая месть. Не кровавая, не жестокая, изящная. Я не собирался его разорять. Я хотел выиграть время. Уж лучше пусть он думает, что узнал все что надо. Мы заставим его бежать в неверном направлении, пока сами будем прокладывать дорогу в будущее.

Спектакль для уральских шпионов отвлек меня, но не де ла Серду. Старый испанец, в отличие от меня, не питал иллюзий насчет «святой делегации». Пока я играл в технологические поддавки с Демидовым, он вел свою, невидимую войну. Его не волновали ультиматумы и богословские споры. Он, как старый волкодав, чуял запах настоящей, смертельной угрозы.

— Они слишком чистые, барон, — сказал он мне тем же вечером, когда мы остались вдвоем. Мы сидели в его маленькой каморке, которую он оборудовал под штаб. Стены были увешаны картами окрестностей, на которых красными флажками были отмечены посты и маршруты патрулей. — Я наблюдал за ними, за попами. Двигаются слаженно, как отряд солдат. Почти не говорят между собой. И всегда, всегда кто-то из них остается на часах. Священники так себя не ведут. Это волки в овечьих шкурах. Заброшенную церквушку, которую они заняли, давно хотели восстановить. Селяне не нарадуются на них, священников этих.

— Я дал им три дня, капитан, — ответил я, разглядывая карту. — У нас есть время.

— Времени у нас как раз и нет, — отрезал он. — Враг, который скалит зубы, не так страшен, как тот, кто прячет их за улыбкой. Феофан — это ширма. Он орет громче всех, чтобы мы смотрели на него и не видели тех, кто стоит в тени. Мне не нравится, как легко они обходят мои дозоры. Мои ребята — лучшие, они зверя в лесу на слух чуют, а эти проходят сквозь их сети, как призраки. За ними стоит кто-то, кто знает наши повадки.

Его слова заставили меня напрячься. Де ла Серда не был паникером. Если он говорил об угрозе, значит, она была реальной. Я подошел к карте.

— Что предлагаете?

— Усилить давление. Сжать кольцо. Я хочу, чтобы они почувствовали себя дичью в клетке, — он ткнул мундштуком трубки в точку на карте. — Они остановились на ночлег на старой лесной заимке, в двух верстах отсюда. Место глухое, удобное для тайных встреч. В церквушке на пороге зимы не поспишь, вот селяне и дали им приют. Хотя их приглашали к себе домой — отказались. И это тоже странно. Я выставлю вокруг три скрытых поста наблюдения. Мы будем следить за каждым их шагом.

— Хорошо, — я взял уголек и обвел заимку кругом. — Ставьте посты треугольником, чтобы был перекрестный обзор и никто не мог подойти или уйти незамеченным. И никакого огня. Даже трубки не курить. Если что-то заметите — не лезть на рожон, а немедленно докладывать условным сигналом. Сова ухнет четыре раза — значит, замечена активность. Два — тревога, нужна подмога.

Де ла Серда коротко хмыкнул, его глаза одобрительно блеснули. Он лично отобрал для этой задачи шестерых своих лучших людей — бывших преображенцев, прошедших со мной шведский рейд, молчаливых, закаленных парней, для которых лес был родным домом. Они ушли в ночь, растворившись в темноте, словно их и не было.

Я лег спать с тяжелым сердцем. Чувство тревоги усилилось. Неужели у церкви появились такие люди, полувоенные, срытые? Так недалеко и до русских инквизиторов додуматься. Бред, конечно, но что-то в этом есть.

Ночь прошла тревожно. Под утро меня разбудил резкий стук в дверь. На пороге стоял один из сержантов «Охранного полка». Лицо у него было серым.

— Беда, ваше благородие. Западный пост на связь не выходит. Степан и Михей. Условного сигнала на рассвете не было. Один пропал, второй… Еще и попы эти пропали…

Да твою ж…

Я быстро оделся и с десятком вооруженных солдат поспешил к заимке. Зимний лес встретил нас тишиной. Ни звука, ни птичьего крика. Только хруст снега под сапогами.

Мы направились сразу к заимке, она была ближе. Здесь уже находился де ла Серда.

Заимка была пуста. Внутри — следы поспешного бегства: разбросанные вещи, остывшие угли в печи. Де ла Серда присел на корточки у порога.

— Ушли сразу после полуночи, — тихо констатировал испанец, разглядывая примятый снег. — Ушли организованно, след в след, в сторону болот. У них был готов путь отхода. Они знали, что их обнаружили.

Мы направились к месту, где должны были прятаться наши люди. Тело мы нашли в глубоком, заснеженном овраге. Это был Степан, молодой парень, из тех, кто первым лез на стену в Евле. Он лежал на спине, раскинув руки, его глаза удивленно смотрели в серое, бесцветное небо. На его темно-зеленом мундире не было ни единой капли крови. Никаких следов борьбы, никаких ножевых ран. Его напарника, Михея, нигде не было. Пропал.

Де ла Серда опустился на одно колено рядом с телом. Его пальцы осторожно коснулись головы убитого, чуть сдвинув его шапку. И тогда мы увидели маленькое, почти незаметное отверстие точно посреди лба. Аккуратное, с ровными, обожженными краями.

— Один выстрел, — глухо произнес испанец, поднимаясь. Его лицо превратилось в непроницаемую маску. — С большого расстояния. В темноте. Он даже не понял, что произошло. Это работа профессионала. Охотника.

Я смотрел на убитого парня, и меня накрыла волна ярости.