Инженер Петра Великого – 5

Глава 3

Ярость ослепляла. Глядя на маленькое, аккуратное отверстие во лбу Степана, я понимал, что это не убийство, а это послание. Демонстрация. Нас хотят остановить, пришли убивать — тихо, профессионально, без лишнего шума. Стрелял хладнокровный охотник, убирающий с доски мешающую ему фигуру.

В Игнатовское мы возвращались в гнетущей тишине, неся тело убитого на импровизированных носилках. Мои мужики, закаленные в шведском рейде преображенцы, не сводили с меня глаз, ожидая приказа. В их взглядах читалась мрачная сосредоточенность и жажда действия — одна команда, и они разнесут в щепки эту заимку. Но я молчал. Рвать и метать сейчас — верх глупости.

Вечером, запершись в каморке де ла Серды, я наблюдал, как старый испанец молча раскуривает трубку, наполняя комнату густым, терпким дымом. На стене висела испещренная его пометками карта.

— Феофан — это ширма, — нарушил я тишину. Голос прозвучал чуждо. — Шумная, крикливая тряпка, которой машут перед носом у быка, чтобы отвлечь от настоящего удара. Он был нужен, чтобы держать нас в напряжении, заставить совершать ошибки. А пока мы спорили с ним о часовнях, настоящие игроки готовили свой ход.

— Согласен, барон, — выдохнул дым де ла Серда. — Почерк не церковный. Это военная операция: разведка, выбор позиции, точный выстрел на предельной дистанции, организованный отход. Они знали, где будут наши посты. Знали или просчитали. Их просчет был лишь в одном: мы не испугались. А теперь они знают, что мы знаем. Они затаятся.

Подойдя к карте, он постучал мундштуком трубки по месту, где мы нашли Степана.

— Они будут ждать нашего следующего хода. И мы его сделаем, но не тот, которого они ждут. Прочесывать лес в поисках призраков мы не станем. Мы заставим их самих прийти к нам. Нужно выманить лису из норы. А для этого ей нужна приманка, от которой она не сможет отказаться.

Мысль была верной, изящной в своей простоте.

— Нартов? — прошептал я.

Де ла Серда медленно повернул голову. На его лице не отразилось и тени удивления.

— Именно, — подтвердил он. — Ваши чертежи можно украсть, ваши машины — скопировать, пусть и криво, как пытаются люди Демидова. Вас лично украсть тяжело, да и опасно. Но украсть вашего гения… украсть человека, который воплощает эти идеи, — вот настоящий куш. Они уже пытались. Теперь попробуют снова, но уже основательнее. Они поняли: Андрей Нартов — ваше самое ценное и самое уязвимое место.

План родился мгновенно, в нескольких коротких, обрывистых фразах. Не прятать Нартова в самом защищенном подвале, а наоборот — выставить на всеобщее обозрение. По спине пробежал неприятный холодок. Одно дело — рисковать собой, и совсем другое — хладнокровно ставить на кон жизнь доверившегося тебе человека. Я превращал своего гениального инженера, творца, в кусок мяса на крючке. Пусть и подставного, но сама идея вызывала отвращение.

На следующий же день по всему Игнатовскому, пущенный через самых болтливых баб на кухне, пополз слух. Любава их проинструктировала умело: дескать, барон после визита попов в ярости. Велел своему главному мастеру, Андрею, бросить все дела и срочно мастерить какой-то новый, невиданный «самодвижущийся экипаж», дабы утереть нос и англичанам, и церковникам. И вот теперь бедный Андрей, чуть ли не из-под палки, вынужден каждую ночь в одиночку корпеть над чертежами. А чтобы никто ему не мешал, выделили ему самый дальний сарай у старого торфяника — место, где охрана ходит редко, да и то по нужде.

Сам Нартов, выслушав мою затею, поначалу сбледнул с лица. Но, узнав, что его роль исполнит набитый соломой тулуп, а сам он будет спать под охраной в своей комнате, лишь мрачно усмехнулся и с головой ушел в работу над настоящим, а не выдуманным двигателем.

Подготовка ловушки заняла весь день. Руководил процессом лично де ла Серда. Мы выбрали тот самый дальний сарай — старое, покосившееся строение, которое и впрямь выглядело заброшенным. Внутри, за столом, усадили «Нартова» — манекен, наскоро сбитый из пары досок и одетый в старый армяк и шапку Андрея. Сгорбившись над разложенными на столе второстепенными чертежами приводов, в тусклом свете единственной плошки с маслом, он выглядел почти как живой. Следы вокруг аккуратно присыпали снегом.

С наступлением темноты «Охранный полк» занял позиции. Де ла Серда разделил людей на три группы. Две, по три человека в каждой, залегли в снегу по обе стороны от сарая, создавая огневой мешок. Третья, ударная группа из четырех бойцов во главе с самим капитаном, укрылась в дровяном складе напротив, готовая отрезать пути к отступлению. Холод стоял собачий, пар изо рта замерзал на воротниках, но никто не шевелился. Этот забытый богом угол превратился в театр военных действий. Декорации были расставлены, актеры заняли свои места. Оставалось дождаться зрителей. Дичь сама шла в клетку.

Пока мои стрелки мерзли в засаде, а старый испанец, подобно пауку, сидел в центре своей невидимой паутины, я не находил себе места. Ждать — не по мне. Оставив за главного одного из сержантов, я направился в самое сердце Игнатовского, в нашу святая святых — механический цех, где кипела настоящая работа. Скрытое за двумя постами охраны и толстыми кирпичными стенами, это помещение было нашей цитаделью, куда не было доступа даже демидовским шпионам. Здесь рождалось будущее, и нужно было убедиться, что оно не остановится из-за интриг настоящего.

Внутри стояли гул и жар, пахло раскаленным металлом и машинным маслом. Воздух дрожал от мерного дыхания нашей главной оппозитной машины, крутившей приводные валы. Миновав ее, я прошел в отдельную мастерскую, оборудованную для Нартова. Здесь, вдали от посторонних глаз, он бился над главной задачей — созданием двигателя для будущего паровоза (а ведь должен был сидеть у себя в комнате, фанатик от науки).

Я застал его склонившимся над верстаком. В его движениях появилась выверенная точность — он выковывал свою месть, вкладывая ее в каждую деталь.

— Как дела, Андрей? — спросил я тихо, чтобы не отвлекать.

Он выпрямился, протер руки ветошью. Лицо его осунулось, но глаза горели упрямым огнем.

— Да вот, бьюсь, Петр Алексеич. — Он кивнул на разложенные на столе чертежи. — Машина наша оппозитная хороша, спору нет. Мощна, устойчива. Но для самодвижущегося экипажа она — якорь. Громоздкая, тяжелая. Чтобы сдвинуть ее саму, да еще и повозки с грузом, понадобится котел размером с избу. Не годится. Это гигант, а нам нужен сильный и легкий зверь, что по рельсам побежит.

Его правота была очевидна: мы уперлись в технологический тупик.

— Мы пытаемся выжать всю силу за один раз, — продолжил он, больше рассуждая вслух, чем обращаясь ко мне. — Поршень толкает пар, пар толкает поршень. А потом? А потом мы выбрасываем его в трубу.

Подойдя к столу, я всмотрелся в схему. Настал момент, когда нужно дать легкий толчок, подсказать направление. У меня родилась интересная мысль.

— А что, если не выбрасывать? — Я взял уголек и провел линию от выпускного клапана. — Отработанный пар, после того как толкнул поршень, просто стравливается. А ведь он все еще горячий, в нем осталась сила, осталось давление. Пусть и не такое большое, но оно есть. Мы выбрасываем половину работы на ветер.

Нартов замер, проследив за линией, проведенной моим угольком. Он нахмурился, пытаясь ухватить суть.

— И куда его девать, этот ослабевший пар? — возразил он резонно. — Пустить по второму кругу в тот же цилиндр? Так он только мешать будет свежей струе из котла. А если в другой такой же, то какая от него работа? Силы-то в нем уже кот наплакал.

Он уперся в логичную стену. Я чуть подтолкнул его.

— А если второй цилиндр будет не такой же? Если он будет… шире? Представь: давление малое, а площадь, на которую оно давит, — большая. Сила ведь не только от давления зависит, но и от размера поршня, верно?

В его глазах вспыхнуло понимание. Разрозненные мысли на моих глазах складывались в единую, стройную картину. Схватив грифель, он буквально набросился на чистый лист бумаги.

— Так… Значит, пар из первого, малого цилиндра… не в трубу, а… в другой! — бормотал он, и рука его летала по бумаге, оставляя четкие, уверенные линии. — Мы пускаем его во второй цилиндр, большего диаметра! Давление меньше, зато площадь поршня — больше! Произведение одного на другое… Господи… Петр Алексеич… да мы заставим один и тот же объем пара работать дважды!

Оторвавшись от чертежа, он посмотрел на меня. Во взгляде его смешались потрясение и восторг открытия. Он сам дошел до этого. Я лишь убрал камень с его пути.

— Да это же… это же почти вдвое больше мощи! При том же котле, при том же расходе дров! Машина станет меньше, легче! Это же… это сердце!

Я положил руку ему на плечо.

— Вот теперь, Андрей, ты на верном пути. Это и есть наш главный секрет. Пусть они охотятся за призраками в старом сарае. А мы здесь, в тишине, будем строить настоящих гигантов.

Он ничего не ответил, снова склонившись над чертежом, полностью поглощенный новой идеей. А я смотрел на него, и в голову закралась мысль: сегодня ночью, пока где-то в снегу сидят убийцы и мои солдаты, здесь, в этой жаркой мастерской, произошла настоящая революция. Мы только что изобрели компаунд-машину. Двигатель, который позволит нам построить паровоз — он даст ключ к мощным и экономичным корабельным машинам, к новому поколению станков. Вот он, наш асимметричный ответ и англичанам, и всем тем, кто хотел загнать нас в могилу. Они могли украсть чертежи, но не могли украсть мысль. А мысль, однажды родившись, уже не останавливалась.

Прошла ночь, за ней другая — ловушка молчала. Напряжение в Игнатовском росло. Мои люди ходили хмурые, спали урывками, не снимая оружия. Уральские «гости», Прохор и Елизар, затаились; их показное усердие никого не обманывало — они ждали, как и мы. Чтобы не поддаваться гнетущему ожиданию, я с головой ушел в расчеты по гальванике и новой паровой машине.

На исходе третьего дня, когда я уже почти уверился, что враг раскусил наш план и затаился надолго, во двор влетел всадник. Орлов. Грязный, уставший, выражение его лица говорило само за себя: поездка в столицу дала плоды. Я встретил его у себя в конторе, приказав Любаве принести еды и горячего сбитня.

— Ну, докладывай, — сказал я, когда он немного пришел в себя.

Осушив кружку одним махом, Орлов начал:

— Все сделал, как вы велели, Петр Алексеич. Граф Брюс — голова. Понял с полуслова. Меня к нему провели. Выслушал, усмехнулся в усы и сказал, что «затея ваша, барон, тонка и зело хитра, но тем и хороша». Он все обставил. Яворскому доложили, будто вы терзаетесь сомнениями и ищете духовного наставления. Старик клюнул. Встреча назначена на завтра в его покоях. Брюс велел ехать без лишней помпы, как смиренный проситель.

Новость была отличная. Главная цель достигнута — я смогу взглянуть в глаза своему главному противнику в рясе. Однако по лицу Орлова было ясно: это еще не все.

— Что еще?

Орлов посерьезнел.

— Новости не самые добрые. Брюс велел передать. Демидов ваш… партнер… развернулся не на шутку. Получил он, видать, от своих соглядатаев весточку.

— Это было ожидаемо, — коротко бросил я.

— Так вот, по сведениям графа, он начал строить паровую машину, какого-то монстра. Согнал лучших мастеров, железа не жалеет, работает в три смены. Говорит всем, что строит «сердце России», которое переплюнет все заморские диковинки.

Моя уловка сработала. Даже слишком хорошо. Демидов, с его уральской основательностью и гигантоманией, вцепился в фальшивку и теперь возводил самый дорогой и бесполезный памятник инженерному заблуждению. На мгновение перед глазами встала картина: тысячи пудов лучшего металла, сотни рабочих рук, месяцы труда — все ухнет в бездну. Не выйдет ли это боком всей стране? Сомнение мелькнуло и погасло. Демидов сам выбрал этот путь — путь шпионажа и воровства. Только так, рублем, он поймет, что не стоит со мной играть в такие игры.

— Но это еще не все, — продолжил Орлов, и голос его стал жестче. — Пока он там железо переводит, его люди в Москве нам палки в колеса ставят. Тихо, исподтишка. Брюс говорит, наши заявки на поставку леса для шпал, на подводы для перевозки инструментов — все стопорится в Приказах. То печать не та, то челобитная не по форме, то дьяк захворал. Мелочи, казалось бы, но из этих мелочей и складывается простой.

Вот оно что. Старый лис. Он создавал мне логистические проблемы, чтобы замедлить, связать по рукам и ногам, хотел, чтобы его металл был нужен, но чтобы мои машины, для которых тот предназначался, строились как можно медленнее. Патриот? Без сомнения. Но какой ценой? Не окажется ли в итоге, что его Россия — это просто огромный завод с его фамилией на воротах? Этот двойной удар — лесть и сотрудничество здесь, саботаж и подножки там — был в его стиле. Хитро, подло и эффективно.

Подойдя к окну, я смотрел, как на Игнатовское опускаются зимние сумерки. Я был словно механик, запертый внутри огромного, сложного механизма. Вокруг скрежетали шестерни — церковники, Демидов, англичане. Каждая норовила провернуться, зацепив и сломав соседнюю, а я стоял в самом центре, пытаясь не попасть в этот безжалостный перемол и одновременно заставить всю адскую конструкцию работать на себя.

— Спасибо, дружище. Информация ценная. Отдыхай, — сказал я, не оборачиваясь.

Он молча вышел. Я остался один. Демидов, сам того не ведая, дал мне в руки новый инструмент. Тормозя меня, он на самом деле давал мне повод для разговора с царем. Он сам затягивает на своей шее петлю, которую я ему с удовольствием намылю. Оставалось лишь дождаться, когда в нашу мышеловку попадутся другие, более опасные звери.

Часы на третью, самую холодную и нервную ночь бдения, тянулись. Уже закрадывалась мысль, что враг учуял неладное и вся затея провалилась. Сидя у себя в конторе, я безуспешно пытался сосредоточиться на чертежах: мысли то и дело возвращались к проклятому сараю, где в промозглой тишине мерзли мои люди.

Условный сигнал — четыре коротких, отрывистых уханья совы со стороны торфяников — разорвал ночную тишину. Сигнал де ла Серды. «Объект замечен».

Вскочив, я сорвал со стены заряженный штуцер и, накинув тулуп, вылетел на крыльцо. Почти тут же из казармы высыпал дежурный десяток «Охранного полка», обгоняя меня. Мы неслись к дальнему сараю, утопая в глубоком снегу, и сердце колотилось как умалишенное. Успеем? Или уже поздно?

На полпути тишину разорвал сухой, резкий треск ружейного выстрела. Один. За ним еще два, почти слившись воедино. И тут же ударила беспорядочная пальба. Короткие, злые хлопки наших штуцеров смешались с более глухими, тяжелыми выстрелами чужого оружия. В темноте мелькнула вспышка. Бой начался.

Мы подлетели к дровяному складу, позиции де ла Серды, когда все стихло так же внезапно, как и началось. В воздухе остро пахло пороховой гарью.

— Доложить! — хрипло крикнул я.

— Двое — всё. Один пленен, оглушили, еще один тяжело ранен, — донесся из темноты спокойный голос испанца. — У нас потерь нет. Чистая работа.

Из-за сарая вывели пленного, поддерживаемого двумя моими солдатами. Он еле стоял на ногах, его темная, неприметная одежда пропиталась кровью от ран в плече и ноге.

Затащив его в сарай, мы бросили его на пол у ног манекена, так и сидевшего сгорбившись над столом. В свете фонаря предстали нападавшие: не мужики из свиты Феофана, а крепкие, поджарые профессионалы с короткими стрижками. Чужие, незнакомые лица с общей печатью выучки. Рядом с телами валялись короткие, тяжелые дубинки. На поясе у одного висел кожаный мешочек, источавший резкий, сладковатый дух. Какой-то сонный дурман, чтобы брать живым. Смесь опиума с эфиром?

— Они не собирались его убивать, — констатировал де ла Серда, пнув ногой мешочек. — Хотели усыпить и утащить.

Он присел на корточки перед раненым. Тот дышал хрипло, с присвистом, изо рта шла кровавая пена. Жить ему оставалось недолго.

— Кто послал? — спросил испанец на чистом немецком.

Пленный молчал, испепеляя его полным ненависти взглядом.

— Говори, собака! — не выдержал я, ткнув его носком сапога. — Чьи вы? Демидова? Англичане?

Вместо ответа он харкнул кровью мне под ноги и вдруг заговорил. На ломаном, исковерканном русском, с жутким, незнакомым акцентом, с трудом выталкивая каждое слово.

— Скоро… всем вам… конец… — прохрипел он со страшной, торжествующей улыбкой. — Смерть Петру!

Захлебнувшись, он выгнулся в последней судороге и обмяк.

Мы с де ла Сердой переглянулись. В сарае повисла звенящая тишина, нарушаемая лишь потрескиванием плошки. «Смерть Петру». Какому Петру? Мне, Петру Смирнову? Или…

Снаружи — крики и топот. В сарай влетел дозорный.

— Ваше благородие! Там поп этот, Феофан! Услыхал выстрелы и деру дал! Пытался в лес уйти, наши его перехватили!

Выскочив наружу, я увидел моих солдат, державших под руки трясущегося, белого как полотно Феофана. Его глаза были полны животного ужаса. При виде меня его лицо исказилось. Все встало на свои места: миссия провалена, хозяева бросили, а он, приманка, остался один на один с волками.

Но мне уже было не до него. Я смотрел поверх его головы, в темное, беззвездное небо, и одна мысль билась в черепе.

Смерть Петру.

Если царю… то я-то думал, что строю прочный механизм империи. А оказалось — лишь закручиваю гайки на крышке пороховой бочки, готовой вот-вот рвануть.