Инженер Петра Великого – 5

Глава 13

Визит шведской делегации должен был состояться со дня на день. Я воспринимал его как решающий акт психологической войны. Нужно было показать товар лицом, выстроить спектакль, где каждый механизм, поворот головы, залп мушкета будет работать на одну-единственную цель — внушить противнику мысль о полной и безоговорочной тщетности дальнейшего сопротивления. Моя задача — ломать волю, а не хвастаться.

Поэтому никакой легированной стали, никаких намеков на конвейерную сборку или, упаси Боже, кумулятивные снаряды. Только «экспортный вариант». Потемкинская деревня от инженерии. Покажу им нашу сварную сталь, выдам ее за вершину металлургии. Продемонстрирую винтовку с газосбросным клапаном, пусть их инженеры думают, что мы решили проблему прочности ствола грубой силой (хотя это ведб тоже неплохая задумка). Пусть уходят с ощущением, что они почти все поняли, почти разгадали секрет, и именно это «почти» сведет их с ума, заставляя бросать ресурсы на погоню за призраком (если вздумают повторить).

Но пока я продумывал эту многоходовку, жизнь в Игнатовском подкинула куда более приземленную и не менее острую проблему. Мое детище разрослось. Цеха, стоявшие в шаговой доступности, теперь раскинулись на огромной территории. Литейка, мехцех, сборочная линия, лаборатория Магницкого — все превратилось в настоящий промышленный городок, в котором уже было не менее тысячи человек. А наша система связи, основанная на резвости ног мальчишек-посыльных, окончательно приказала долго жить. Устные приказы доходили с опозданием, искажались до неузнаваемости, а однажды срочный эскиз для литейщиков, который уронили в грязь, превратился в нечитаемую кляксу. Логистика дала трещину. Нужно было прокладывать новые, надежные артерии. Деревянная «железная дорога» разрослась, но имела характер логистических переносов грузов, а не сведений.

Идея, родившаяся из острой необходимости, в глазах любого человека XVIII века выглядела бы актом чистого безумия. Проект, который я мысленно окрестил «Воздушной почтой», требовал главного стратегического ресурса войны — меди, металла, из которого льют пушки и чеканят монету, и который сейчас ценился дороже золота. Но у меня был свой, особый источник — горы трофейной шведской меди, захваченной в Евле. Ну как, горы, не так уж и много, но достаточно для моей задумки. Металл, оплаченный кровью моих людей, не должен был лежать мертвым грузом. Он должен был работать.

Вместе с Федькой и его бригадой мы взялись за дело. Паровую машину дооснастили мощным компрессором и системой клапанов, способной работать и на нагнетание, и на создание разрежения. А дальше началось то, что повергло бы в шок любого европейского инженера. Мы не паяли трубы из листов. На специально созданном примитивном стане мы начали тянуть бесшовные медные трубы. Это была адская, грязная работа, зато результат превосходил все ожидания. Идеально гладкие, герметичные артерии начали опутывать Игнатовское. Это было нечто. Это был монумент нашему превосходству, а не трубопровод. Я хотел, чтобы шведы, увидев эти километры блестящего пушечного металла, потраченного на «игрушку для записок», осознали всю пропасть между нашими возможностями. Это был самый красноречивый язык, который они могли понять.

Однако главный вопрос, который наверняка зададут мне проницательные гости, касался темпов. Как я, барон Смирнов, умудряюсь за месяцы создавать станки, на разработку и постройку которых у лучших европейских мануфактур уходят годы? Ответ на этот вопрос лежал под ногами — в массивной чугунной станине нового токарного станка, который мы как раз заканчивали собирать. Я знал, что после отливки такая махина должна «вылежаться» год, а то и два, чтобы в металле снялись внутренние напряжения. Иначе ее поведет, и о никакой точности не может быть и речи. У меня не было этих двух лет.

Первая наша попытка обойти законы физики закончилась катастрофой. Мы отлили прекрасную станину — ровную, без единой раковины. Гордость литейного мастера была безгранична. Но когда остывавшая многопудовая громадина издала короткий, сухой треск, по цеху пронесся вздох разочарования. Тонкая, едва заметная волосяная трещина перечеркнула недели работы и отправила в переплавку тонны драгоценного металла. Федька почернел лицом и ушел, не сказав ни слова. Цена спешки оказалась непомерно высока.

Нужно было заставить металл «состариться» принудительно. Идея низкотемпературного отжига была мне знакома, но дьявол, как всегда, крылся в деталях. Как контролировать температуру в огромной печи с точностью до десятка градусов, не имея ни термопар, ни пирометров? Решение пришло из области металлургии. Я заставил наших литейщиков отлить серию небольших брусков-«шашек» из разных сплавов — олова, свинца, цинка и их смесей — с точно известными, заранее определенными температурами плавления (спасибо моему послезнанию).

Для второй попытки мы построили специальную печь, больше похожую на саркофаг. Новую станину поместили внутрь, обложив ее со всех сторон нашими «пирометрическими шашками». И началось трехсуточное бдение. Две смены лучших истопников, не смыкая глаз, поддерживали ровный, едва тлеющий жар, ориентируясь на цвет каления и состояние контрольных брусков. Сначала расплавилось олово, затем — свинцовые сплавы. Достигнув нужной температуры, когда поплыл цинк, мы начали процесс медленного, мучительно долгого остывания, постепенно уменьшая тягу. Это была кропотливая и изнурительная работа, требовавшая чудовищного терпения и внимания.

Когда через трое суток мы вскрыли печь, я затаил дыхание. Станина была цела. Проверка лекалами показала, что деформации минимальны и легко убираются чистовой обработкой. Мы победили. Мы обманули время, заплатив за это бессонными ночами, тоннами угля и предельным напряжением всех сил. Но теперь у меня был ответ на еще не заданный вопрос шведов, который стоил дороже любой демонстрации. Я был готов к их визиту.

Делегация прибыла в Игнатовское к полудню. Возглавлял ее граф Арвид Горн, один из влиятельнейших сановников Швеции, его каменное лицо не выражало ничего, кроме усталой брезгливости. За ним следовала свита из военных и дипломатов, а также человек, который интересовал меня куда больше, — седовласый, с цепким, оценивающим взглядом инженера, в котором я узнал Кристофера Польхема, лучшего механика королевства (Брюс предупредил меня о составе делегации).

Замыкал процессию простой экипаж, в котором, по особому «милостивому» разрешению Государя, следовал главный гость этого театра унижения — плененный король Карл XII. Петр I, как мне накануне объяснил Брюс, намеренно отбыл в Воронеж инспектировать строительство флота. Этим он демонстрировал неотложность государственных дел и посылал шведам ясный, унизительный сигнал: мои достижения настолько обыденны, что я отправляю разбираться с вами простого барона, бригадира.

У ворот, ощетинившихся частоколом и охраняемых бойцами моего личного полка, кавалькада остановилась. Это была обязательная процедура. А я уже стоял у нашего КПП.

— Господин граф, — обратился я к Горну, принимая у него из рук запечатанный царским сургучом документ. — Прошу простить за формальности, но таков порядок.

Глебов, стоявший рядом, сверял имена в списке с лицами гостей. Каждому прибывшему вручали небольшой медный жетон — пропуск на территорию. Эта простая, армейская рутина действовала отрезвляюще. Пусть осознают, что они не в гостях, они на объекте.

Карл сошел на землю последним — как инспектор, осматривающий чужие владения. Высокий, худой, он не выказывал сломленности. Лишь холодное, отстраненное любопытство хищника. На мгновение наши взгляды встретились. Судя по всему он не собирался облегчать мне задачу.

Первым делом я повел их на полигон. Никаких долгих речей. Сначала — результат. На краю поля уже были выстроены сто солдат Преображенского полка.

— Господа, — сообщил я, когда мы заняли места на специально построенном помосте. — Государь повелел мне продемонстрировать некоторые успехи нашего оружейного дела.

Шведские офицеры обменялись скептическими взглядами (еще бы, вроде все уже видано и узнано). Глебов отдал короткий приказ. Первая шеренга вскинула винтовки.

— Огонь!

Грянул залп, оглушающий удар, от которого вздрогнула земля. И прежде чем эхо успело затихнуть, вторая шеренга уже дала свой. Затем — третья. А затем снова первая. Залпы следовали один за другим, сливаясь в сплошной, непрерывный рев. Воздух наполнился легкой, полупрозрачной дымкой бездымного пороха.

Стена огня. Как было радостно смотреть на то, как меняются лица шведов. Усмешки сползли, сменившись сначала недоумением, а затем — осознанием. Один из офицеров пробормотал, обращаясь к соседу:

— Наша кавалерия не успеет даже пойти в галоп… Их просто не станет.

Другой, постарше, сглотнул и тихо добавил:

— Это не бой. Это бойня.

После команды «Отставить!» один из преображенцев по моему знаку вышел вперед и продемонстрировал весь цикл перезарядки. Выбросить гильзу, вставить из подсумка новый патрон, щелкнуть затвором. Все. Пять секунд. Простота и скорость, недостижимые для их громоздких мушкетов.

Когда принесли винтовку для осмотра, Польхем шагнул вперед. Его пальцы, привыкшие к металлу, исследовали оружие. Он был дотошен. И, конечно, он нашел то, что я хотел ему показать.

— Любопытно, — произнес он, указав на маленькое отверстие в затворной коробке. — Весьма грубое, но действенное решение. Значит, ваша новая сталь все же не так хороша. Она хрупка.

— Любая сталь имеет предел прочности, — ответил я уклончиво. — Мы предпочитаем надежность риску.

Польхем хмыкнул. Я видел на его лице профессиональное восхищение скоростью огня и инженерное презрение к «костылю», который он, как ему казалось, обнаружил. Пусть думает, что разгадал секрет.

Все это время Карл XII стоял чуть поодаль, не выказывая эмоций. Теперь он подошел ближе.

— Впечатляюще, барон, — показательно равнодушно произнес он. — Но позвольте задать праздный вопрос. Сколько пороха и свинца ушло на эту забаву? Не опустеет ли казна вашего царя после одного такого сражения?

— Казна Его Величества неисчерпаема, когда речь идет о защите отечества, — парировал я в тон.

— Отечества… — он растянул слово. — Я знаю вашу страну. Вы можете создать сотню таких ружей. Может быть, даже тысячу. Но вы никогда не вооружите ими всю армию. Это — игрушки для гвардии, для парадов. Дорогие, штучные изделия, созданные вашим умом в этих ваших мастерских. А война — это десятки тысяч стволов. И здесь ваша Россия с ее косностью и неумением всегда проигрывала.

Он говорил спокойно, с ленцой. Он видел мощь, правда отказывался верить в ее массовость. Он видел чудо, но списывал его на гения-одиночку. В его мире, где все решалось искусством отдельного мастера, не было места для промышленного производства.

Вот значит как? Ну ладно, швед, посмотрим как ты позже запоешь.

С полигона мы направились в самый центр Игнатовского — в механический цех. Пропитанный запахом машинного масла и горячего металла воздух, мерный гул приводных ремней и ритмичный стук молотов — это была моя стихия. Я намеренно повел их мимо работающей паровой помпы, которая с утробным урчанием откачивала воду из котлована для нового фундамента. Шведы замедлили шаг, с интересом разглядывая движущиеся шатуны и массивный маховик. Это была грубая, зримая демонстрация силы, которую можно было направить на любую работу.

А главный аттракцион ждал их у стены моей конторы. Вдоль всего цеха, под самым потолком, тянулась сеть блестящих медных труб, расходясь в разные стороны, к литейке и сборочным мастерским.

— С ростом производства, господа, мы столкнулись с проблемой, — перекрикивал я шум, привлекая их внимание. — Доставка приказов и чертежей занимала слишком много времени. Мальчишки-посыльные путали, теряли бумаги… Мы решили эту задачу.

Граф Горн посмотрел на трубы с недоумением, взгляд Полхема стал острым. Он сразу понял, что дело не так просто. Он увидел в этих трубах невообразимое богатство. Один из шведских офицеров, не выдержав, вполголоса прошипел графу на ухо:

— Господин граф, из этих труб можно отлить два полковых орудия!

Горн, услышав это, повернулся ко мне, и его лицо скривилось в язвительной усмешке.

— Барон, не испытывает ли казна вашего государя дефицита в пушечном металле, раз вы позволяете себе такие дорогостоящие забавы?

— Мы используем трофейный металл, господин граф, — спокойно ответил я, глядя ему прямо в глаза. — Нам его не жаль.

Ага, в эту игру можно играть вдвоем.

Улыбка сползла с лица Горна. Это был двойной удар: демонстрация несметных ресурсов и холодное напоминание об их источнике.

Я взял со стола документ, свернул его в трубку и вложил в латунную капсулу. Затем открыл небольшой люк в трубе, вставил патрон и повернул рычаг. С характерным шипением сжатого воздуха и коротким стуком капсула исчезла в медном чреве.

— Как видите, господа, — продолжил я, когда через минуту прилетел ответный патрон с запрашиваемым отчетом, — мы можем передать любой приказ или чертеж в считанные мгновения. Это позволяет нам выполнять самые сложные и нестандартные заказы в кратчайшие сроки.

Последняя фраза о «нестандартных заказах» стала красной тряпкой. Хранивший молчание, Карл XII, подошел ближе. Его глаза сузились.

— Нестандартные заказы? — надменно спросил шведский монарх. — Все это весьма занимательный спектакль, барон. Вы показываете нам заранее подготовленные фокусы. Я хочу увидеть вживую вашу работу.

Вот же странный иностранец. Находится в плену, еще и губу воротит.

Он подошел к ближайшему верстаку, взял лист бумаги и грифель. Быстрыми движениями на бумаге начал появляться эскиз. Это была деталь сложной формы. Я даже понял задумку. Витиеватый кронштейн для орудийного замка с несколькими криволинейными поверхностями, хитрым пазом и, что самое главное, внутренним каналом, который проходил через тело детали не прямо, а под углом. Такое невозможно было выточить на обычном токарном станке. Это требовало нескольких разных операций, смены станков и, главное, высочайшего мастерства исполнителя.

— Вот, барон, — он протянул мне лист. — Если ваши мастера смогут изготовить эту деталь точно по моему чертежу, скажем… за час, я, быть может, признаю, что вы не шарлатан. Но я знаю своих людей. На такую работу у лучшего из них ушла бы неделя ручного труда.

Он бросил перчатку. В наступившей тишине все взгляды были устремлены на меня. Я спокойно взял эскиз. Изучил его, мысленно оценив технологический процесс и риски. Затем подозвал своего помощника.

— Гришка! Мехцех. Срочно, — коротко бросил я, и когда тот брал капсулу, добавил тише, чтобы слышал только он: — Передай Федору… пусть не торопится. Главное — точность.

Несмотря на внешнее спокойствие, внутри у меня бушевал ураган. Я ставил на кон свою репутацию и умение своего лучшего ученика. Что, если давление окажется слишком сильным?

С шипением патрон улетел в дальний конец цеха, где за своим новым станком работал Федор.

— Час, ваше величество, — подтвердил я, поворачиваясь к королю. — А пока, господа, предлагаю осмотреть наши образцы сварной стали. Уверен, господину Польхему будет интересно.

Для шведов начался самый долгий час в их жизни. Я затеял с Польхемом ученый спор о свойствах металлов, показывая ему многослойные узоры на клинках, заставляя его ломать голову над технологией. Карл же время от времени отпускал ядовитые реплики.

— Ну что, барон, не слышно криков отчаяния из мастерской вашего умельца?

Я лишь улыбался в ответ. Из дальнего конца цеха доносился мерный, уверенный гул токарного станка. Потом он на мгновение замолк. Но через несколько секунд тишину прорезал высокий, прерывистый визг сверла. Работа продолжалась. Напряжение нарастало с каждой минутой.

Время тянулось. Я продолжал свой неспешный рассказ о свойствах сварной стали, но сам прислушивался к каждому звуку из дальнего конца цеха. Наконец, когда до истечения назначенного королем часа оставалось не больше десяти минут, в проходе показалась фигура Федьки. Он шел неторопливо, уверенно, без суеты. В руке, на чистой ветоши, он нес что-то небольшое, металлическое. На его лице играла тень гордой, мальчишеской улыбки.

Он подошел и протянул деталь мне. Я взял ее, почувствовав приятную тяжесть, и не глядя (ох, сколько усилий стоило даже не смотреть на деталь) уверенно передал королю.

В цеху воцарилась абсолютная тишина. Карл и Польхем склонились над маленьким куском металла. Они вертели его и так и эдак, подносили к свету, проводили пальцами по изгибам. Деталь была безупречна.

— Господин Польхем, — нарушил я молчание. — Возможно, вы желаете лично убедиться в точности? Вот наш измерительный инструмент.

Я протянул шведскому инженеру кронциркуль с нониусом. Тот осторожно взял инструмент и начал производить замеры. По мере того, как он сверял цифры на шкале с эскизом, его лицо становилось все более мрачным. Наконец он поднял на меня глаза, полные растерянности.

— Точность… до сотых долей дюйма, — выдохнул он. — Это немыслимо…

— Имя этого мастера — Федор, — сказал я, и кивком подозвал своего ученика. — А теперь, господа, я покажу вам еще кое-что.

Я повел ошеломленную делегацию к рабочему месту Федьки. Там стояли два станка. Федор, не говоря ни слова, закрепил в патроне токарного станка новую заготовку и установил на специальный кронштейн металлический шаблон-копир. Щуп медленно пополз по краю шаблона, а резец, связанный с ним системой рычагов, начал в точности повторять это движение на вращающейся болванке.

И тут случилось то, чего я опасался. От высокого напряжения и скорости широкий приводной ремень из сыромятной кожи с громким хлопком соскочил со шкива. Станок резко остановился. В наступившей тишине я увидел, как на лице графа Горна проступила торжествующая ухмылка, а шведские офицеры оживились и начали перешептываться. Фиаско казалось неминуемым.

Но Федька даже бровью не повел. Он спокойно взял специальный деревянный рычаг, подошел ко все еще вращающемуся от инерции маховику и одним ловким, отработанным движением, рискуя пальцами, накинул тяжелый ремень обратно на шкив. Раздался легкий визг, и станок снова заработал, как ни в чем не бывало. Эта будничная, отработанная до автоматизма уверенность в своих действиях произвела на гостей впечатление не меньшее, чем сама машина.

Когда внешняя форма была готова, Федька снял деталь и закрепил ее на подвижном столе сверлильного станка, в специальном угловом кондукторе. Легкое движение руки, и сверло, вращаясь с высоким визгом, вошло в металл точно под заданным на эскизе углом. Затем он, не останавливаясь, зарядил новую болванку и начал точить вторую точно такую же деталь, демонстрируя не уникальность, а рутинную, поставленную на поток операцию.

Я положил руку на плечо своему ученику.

— Молодец, Федор. Я тобой горжусь.

— Старался, Петр Алексеич, — просто ответил он, не отрываясь от работы.

Я обернулся к делегации. Их лица были пепельными. Карл и Польхем отошли в сторону, думая, что их никто не слышит. Они говорили тихо, по-шведски. Но я знал, что цепкий слух капитана де ла Серды, стоявшего неподалеку, не упустит ни слова.

Позже, вечером, капитан дословно перевел мне их короткий диалог.

— Кристофер, честно, — спросил король, его голос был глухим. — Мы можем это повторить?

Наступила долгая, мучительная пауза.

— Ваше величество… — наконец ответил Польхем. — Дело не в станке. Мы можем украсть чертеж. Но мы не сможем украсть разум, который его создал. И… — он запнулся, — … и мы не сможем украсть этого парня. И сотни таких же, которых он, без сомнения, обучит. На это у нас уйдут десятилетия, которых у нас нет. Мы проиграли.

Карл ничего не ответил. Он посмотрел на меня. И это был уже другой взгляд. В нем не было королевского презрения. Такое ощущение, будто он только что решил для себя, что начнет другую войну, личную, против человека, который сломал его мир.

Выиграв технологическую дуэль, я невольно превратил короля-соперника в своего персонального врага.