Инженер Петра Великого – 5

Глава 4

Я гнал лошадей в Петербург, не жалея ни их, ни себя. Дорога была тяжелой, а в голове неотступно звучала предсмертная хриплая фраза диверсанта: «Смерть Петру!». От моей расторопности зависело слишком многое. Захватив диверсантов, мы потянули за ниточку, ведущую, возможно, к заговору государственного масштаба. И мой визит к Яворскому из хитроумной интриги превращался в неотложную необходимость. Впрочем, иллюзий я не питал, всю дорогу прокручивая в голове предстоящий разговор. Я шел в логово человека, считавшего мои дела бесовщиной, и моими единственными козырями были факты и наглость.

В Питер я въехал без помпы, на простой кибитке, в сопровождении Орлова и пары верных людей. Резиденция местоблюстителя патриаршего престола встретила меня запахом ладана. Длинными, сумрачными коридорами меня провели в приемную. Здесь, вдали от грохота моих цехов, мир казался иным — застывшим, вечным.

Стефан Яворский принял меня в своей келье, больше похожей на кабинет ученого, чем на жилище монаха: высокие стеллажи со свитками и редкими книгами, большой письменный стол, заваленный рукописями. Сам он, высокий, худой, с пронзительными, умными глазами, сидел в глубоком кресле. В его взгляде не было и тени фанатичной ненависти, просто какая-то настороженность.

Я приветствовал его сдержанным поклоном.

— Ваше высокопреосвященство. Барон Смирнов. Прибыл по вашему соизволению.

— Наслышан о ваших делах, барон, — безэмоционально приветствовал меня церковник. — Говорят, вы ищете духовного совета. Что же смущает вашу душу? Не работа ли ваших машин, что дымят и грохочут, отвращая людей от мыслей о Боге?

Удар был нанесен первым. Интересное начало.

— Не машины смущают мою душу, а люди, что прикрываются именем Церкви для свершения дел, далеких от святости, — парировал я.

На стол лег протокол допроса.

— Некий человек, именовавший себя отцом Феофаном, появился в моем селе. Он требовал от меня покаяния, а также контроля над заводами. А после — его люди попытались похитить моего главного инженера. И убили одного из моих людей.

Яворский взял бумагу. На его лице проступило недоумение.

— Отец Феофан? Из вашего села? Странно, я не припомню, чтобы давал кому-либо подобные поручения.

Он читал, и его брови медленно сходились на переносице. Держался превосходно.

— Прискорбные события, — наконец произнес он, откладывая протокол. — Рвение не по разуму — великий грех. Видимо, этот пастырь слишком увлекся борьбой с соблазнами. Я разберусь.

Он пытался свести все к самоуправству, но я не дал ему этой лазейки.

— Мне кажется, этот «пастырь» был лишь ширмой. Исполнители, которых мы взяли, оказались не мужиками из его паствы, а профессиональными солдатами. Скорее всего — иностранцами. И перед смертью один из них успел сказать кое-что интересное.

Я выдержал паузу, наблюдая, как он напрягся.

— Он прохрипел: «Смерть Петру!».

В келье воцарилась мертвая тишина. Яворский замер, его пальцы вцепились в стол. В глазах промелькнул настоящий, животный страх. Он мгновенно понял, чем это пахнет. Одно дело — интриги против неугодного царского любимчика, и совсем другое — обвинение в государственной измене, в заговоре против помазанника Божьего. В эти времена за одно лишь подозрение в подобном легко лишали головы, не то что сана.

— Что… что вы хотите этим сказать, барон?

— Я ничего не хочу сказать, ваше высокопреосвященство. Я лишь докладываю факты, известные мне. А очень скоро они станут известны графу Брюсу. И я не уверен, как он их истолкует. Как и сам Государь. Ведь какой-то самозванец, прикрываясь церковным саном, вел подрывную деятельность, а в итоге все вылилось в заговор против царя.

Прямой удар. Я дал понять: тень подозрения теперь лежит на всей церковной иерархии. Либо он поможет мне (если не замешан во всем этом), либо ему придется самому оправдываться перед Государем.

Он вскочил, и вся его напускная невозмутимость слетела.

— Мерзавцы! — прошипел он. — Иноземные псы! Они посмели прикрыться рясой и крестом, чтобы творить свои черные дела на нашей земле! Решили, что могут использовать Церковь как ширму в своих грязных играх! Они хотели бросить тень на всех нас!

О как! Либо он хороший актер, либо все действительно мимо его взора проскочило.

Заметавшись по келье, он боролся с яростью и страхом. Кажется он понял, что местоблюстителя патриаршего престола пытались вслепую втянуть в интригу против Государя. Если конечно он не при делах.

— Этот Феофан — самозванец! — отрезал он, остановившись передо мной. — И предатель! Я отдам приказ разыскать его и предать суду. Его ждет анафема и плаха!

Откинувшись в кресле, он тяжело дышал.

— Вы, барон, оказали государству неоценимую услугу, — его голос стал тише. — Вы вскрыли гнездо измены. Я считал ваши заводы угрозой устоям. А вы, оказывается, куёте щит для России.

Хм, быстро он переобулся. Или он действительно не при делах?

Наступила пауза. Он внимательно изучал меня.

— Ваши дела, барон, отныне не будут встречать препон со стороны Церкви, —произнес он. — Я издам указ, в котором разъясню пастырям, что ваши труды — на благо Отечества. Пусть всякий священник в любом уголке России знает, что мешать вам — значит идти против воли государевой.

Я мысленно выдохнул. Победа.

— Но и Церкви нужна ваша помощь, — продолжил он. — Нам много чего не хватает.

Хитёр. Хочет выгадать что-то для себя, несмотря на нависшую угрозу. С другой стороны, он предлагал честный, взаимовыгодный союз, если я правильно истолковал его последнюю фразу. У меня есть несколько мыслей, как помочь Церкви, давно их держал при себе, да вот случая не предвиделось.

— Ваше высокопреосвященство, — сказал я. — Я мог бы со своей стороны оказать услугу. А что, если мы облегчим труд ваших переписчиков? Представьте машину… небольшую, где на каждый рычажок нанесена своя буква. Нажимаешь — и молоточек с литерой бьет через красящую ленту по бумаге, оставляя ровный, четкий оттиск. Строка за строкой. Десятки, сотни одинаковых, безупречных копий в день.

Глаза Яворского, человека книжного, загорелись неподдельным интересом. Он мгновенно оценил масштаб идеи.

— Станок… Печатный… — прошептал он. — Вы и такое можете?

— Мы можем попробовать, — скромно ответил я. — Для блага Церкви и просвещения.

Мы договорились. Я выходил из кельи союзником одного из влиятельных людей в России после царя. Пока я шел по гулким коридорам, мысль о печатной машинке уже разрасталась в нечто большее. А что, если такие машины будут стоять и в монастырях, и в каждой школе? Азбуки, учебники, книги… Тысячи, миллионы экземпляров. Это ключ к поголовной грамотности, к России, где умение читать не будет привилегией дворян и духовенства. Сам того до конца не осознавая, я только что заложил фундамент для самой важной революции — революции в умах.

Угроза со стороны Церкви миновала, обернувшись своей противоположностью — мощной поддержкой.

После беседы с Яворским я направился прямиком в свою Инженерную Канцелярию, размещенную в добротном каменном доме неподалеку от Адмиралтейства.

Кстати, канцелярию возглавлял мой первый заместитель, Леонтий Магницкий. С ним я не прогадал (правда он, как и я, редко бывал здесь, Игнатовское забирало все свободное время): его ум и въедливость были нужны здесь для пробивания чиновничьих препон и закладки будущего. Именно он и стал главным двигателем амбициозного социального проекта — «Палаты привилегий».

Я застал его в кабинете, заваленном свитками и прошениями. На обычно строгом лице Магницкого читалась усталость, смешанная с мрачным удовлетворением.

— А, Петр Алексеич, — произнес он, отрываясь от бумаг. — Весьма вовремя. Кажется, после двух недель просеивания откровенного бреда мы наткнулись на первое рациональное зерно.

Он пододвинул ко мне аккуратно переписанную челобитную и большой лист с чертежами.

— Первые дни после объявления сюда хлынул поток городских сумасшедших и аферистов. Мы выслушали про вечные двигатели, способы превращения навоза в порох и проект летающей лодки на гусиной тяге. Я уже начал думать, что вся затея — пустая трата времени и денег. Но вот…

Указав на чертеж, он показал хитроумную конструкцию: большой котел, соединенный с ручным винтовым прессом и топкой.

— Корабельный мастер из Новгорода. Ефим Артемьев. Мужик толковый, пришел с образцами. Придумал, как уберечь древесину от гнили в морской воде.

Идея была проста и гениальна. Артемьев предлагал обмазывать дерево смолой, а потом пропитывать его насквозь. Для этого бревна закладывались в котел с горячей смолой, где с помощью пресса создавалось давление. Горячая, жидкая смола под давлением проникала глубоко в поры древесины.

Взглянув на чертеж, я мысленно хмыкнул. Идея блестящая, но в таком виде нерабочая.

— Котел из листового железа рванет при первом же нажиме, — заметил я. — А уплотнение пресса просто выдавит.

— Именно так я и думал, — невозмутимо подтвердил Магницкий. — Но сама мысль верная. Мы провели испытания на его образцах, и правда рвануло, уплотнение выдавило. Но все же дерево становится тяжелее, прочнее и, главное, уверен не сгниет! Представляете, что это значит для флота? Мы уже сделали свои чертежи: котел нужен литой, чугунный, а для пресса потребуется сальниковое уплотнение с набивкой из промасленной пеньки. Но идея-то его!

Магницкий и оценивал, и уже дорабатывал, улучшал.

— Что просит за свою идею? — спросил я.

— Просил сто рублей серебром, на старость. Я по вашему указу предложил ему на выбор: либо пятьсот рублей единовременно, либо двадцать рублей в год пожизненно и по копейке с каждого обработанного бревна.

— И что он выбрал?

— Долго чесал в затылке, не веря счастью. Пытался понять, где подвох. В итоге выбрал пожизненную пенсию и долю. Сказал, так и внукам его перепадет. Мужик с головой, понимает, что такое долгие деньги.

Я откинулся на спинку стула. Сработало. Моя идея о создании рынка интеллекта, которую многие, включая Меншикова, считали блажью, принесла первые плоды. Мы купили технологию, да. При этом, мы создали прецедент.

Я велел Магницкому немедленно выплатить Артемьеву сто рублей подъемных, выдать официальную «Привилегию на изобретение № 1» и опубликовать указ о награждении. Новость должна была разлететься по всей России.

И она разлетелась. Не за неделю, конечно, но через месяц слухи дошли до крупных городов. И началось. Поток просителей превратился в полноводную реку. Да, девять из десяти по-прежнему были мечтателями и аферистами, но теперь среди них начали появляться настоящие самородки: тульские оружейники с новым способом нарезки стволов, сибирские рудознатцы с чертежами более эффективных плавильных печей, поморские рыбаки с моделью небывалой сети.

Магницкому пришлось срочно расширять штат, нанимая толковых дьяков для экспертизы. «Палата привилегий» превратилась в гигантский фильтр, отделяющий зерна от плевел. Люди поняли главное: их ум и смекалка — это ценный товар, за который можно получить реальные деньги и почет.

Вскоре новость достигла и Царя. Как и ожидалось, он пришел в восторг, лично утвердил «Привилегию» Артемьева и велел выделить из казны дополнительные средства на поощрение изобретателей. Мой указ о праве «охотиться за головами» заработал в полную силу, мне даже не нужно было ни за кем охотиться — люди шли сами. Сидя в центре этой зарождающейся золотой лихорадки, я понимал: найден неисчерпаемый ресурс, куда более ценный, чем уральское железо или сибирская медь. Я нашел ключ к главному богатству России — ее талантам.

Из Канцелярии я направился прямиком к Якову Брюсу. Мой главный покровитель, и, пожалуй, единственный человек, с которым я говорил почти начистоту, должен был услышать о победе над Яворским не от шпионов, а от меня. Кроме того, моя затея с «печатной машинкой» требовала его участия.

Брюс принял меня в своем кабинете в здании Приказа рудокопных дел.

— Ловко ты его, барон, — хмыкнул он, разливая по бокалам рейнское вино. — Превратил грозного врага в смиренного союзника. Теперь попы по всей России будут молиться за твои заводы, а не проклинать их.

— Всякая сила требует контроля, Яков Вилимович, — ответил я. — Но польза от быстрого тиражирования указов и учебников, по-моему, перевешивает риски.

Наши рассуждения о том, каких мастеров привлечь к созданию прототипа, прервал стук в дверь. В кабинет, чеканя шаг, вошел высокий, статный гвардеец Преображенского полка и молча подал Брюсу запечатанный пакет.

— Благодарю, Андрей Иванович, — кивнул Брюс. — Можешь быть свободен.

Гвардеец козырнул и вышел так же бесшумно.

— Вот, — с досадой ломая печать, проворчал Брюс. — По пальцам можно пересчитать людей, которым доверяю, как себе. Этот — один из них. Андрей Ушаков. Исполнителен, умен, не по чину сообразителен. И главное — не ворует. Редкое качество.

Андрей Ушаков… Имя ничего мне не сказало, но что-то зацепилось на краю сознания. Пока Брюс читал донесение, его лицо мрачнело с каждой строкой.

— Дурные вести, Петр Алексеич, — наконец произнес он напряженным голосом. — Очень дурные. С юга пишут. Крымчаки… большая орда, тысяч десять сабель, прорвала нашу оборонительную линию под Азовом. Пожгли станицы, увели в полон несколько сотен человек и ушли в степь.

Я нахмурился.

— Государь уже знает?

— Ему доложили. Сейчас будет буря. Идем, барон. Твои уши в этом разговоре не помешают.

Он оказался прав. Не успели мы дойти до царского кабинета, как навстречу нам вылетел сам Петр. Лицо его побагровело, глаза метали молнии.

— Яков! — прогремел он. — Какого дьявола у тебя творится⁈ Я доверяю тебе южное направление, а ты позволяешь этим басурманам хозяйничать на моей земле! Где была твоя разведка?

На лице Брюса мелькнула тень досады, но он постарался ответить спокойно.

— Мы не проморгали, Государь. Предупреждали о скоплении орды у Перекопа еще месяц назад. Но все силы сейчас на севере. На юге гарнизоны ослаблены.

— Ослаблены! — взревел Петр. — Моих людей в рабство угоняют, а у него гарнизоны ослаблены!

Тут его взгляд упал на меня. И глядя на эту бурю во плоти, я вдруг отчетливо вспомнил того гвардейца за дверью. Ушаков. Будущий глава Тайной канцелярии. Железный человек, который сейчас слушает этот рев с тем же невозмутимым видом, с каким будет слушать предсмертные хрипы на допросах. Надо запомнить это имя.

— Ты! Барон! Как нельзя кстати! — Петр подошел вплотную. — Мне нужны твои винтовки! Не сотни — тысячи! К весне я хочу иметь хотя бы один полк, полностью вооруженный твоим оружием! А к лету — всю армию, что я отправлю на юг под началом Шереметева!

Схватив меня за камзол, он вперил в меня горящий взгляд.

— Слышишь меня, Смирнов⁈ Все! Все силы твоего Игнатовского — на выпуск винтовок! Забудь про свои прожекты, забудь про дороги! Это все потом! Сейчас — война! Настоящая, кровавая война на два фронта. Мне нужно оружие. Делай что хочешь, но оружие должно быть! Крымские ханы должны быть низложены, это наверняка неспроста, османы там увеличивают армию — неспроста это.

Он развернулся и так же стремительно удалился, оставив нас с Брюсом в оглушительной тишине.

Царский ураган стих. Все мои планы и долгосрочные проекты, выстроенная стратегия — все летело к чертям. Царский приказ был абсолютен. Моя промышленная машина, которую я так тщательно выстраивал для марафона, должна была немедленно переключиться на спринт. На военные рельсы. Без права на ошибку.

Забыв про сон и отдых, мы работали в три смены. Весь декабрь прошел как в тумане, я даже не заметил, как наступил новый, 1706 год. Праздник прошел мимо, фоном; устроенный по старой памяти фейерверк своим грохотом не принес радости, а лишь подчеркнул общее, лихорадочное напряжение. Вся моя промышленная империя, не успев родиться, встала на военные рельсы.

Этот месяц превратился в ад. Ничего не шло гладко: первые партии унифицированных деталей не подходили друг к другу; станок для нарезки стволов, постоянно ломался из-за негодных резцов; мастера портили одну заготовку за другой. Мы жили в цехах, спали урывками и ругались до хрипоты, но медленно, мучительно, шаг за шагом, отлаживали процесс. И вот, в середине января, первая серийная партия — пятьдесят винтовок — была готова.

На наш полигон для финальных испытаний вышли все. Осунувшийся и злой Нартов лично проверял каждое ружье. Магницкий готовился фиксировать результаты. Де ла Серда расставлял стрелков. Чуть поодаль, скрестив руки на груди, стоял неожиданно нагрянувший с инспекцией Меншиков, не скрывая скепсиса и явно ожидая нашего провала.

Первая часть испытаний прошла блестяще. Точность, скорострельность — все на высоте. Меншиков даже удовлетворенно хмыкал. Я уже готов был праздновать победу.

А потом начался тест на живучесть — имитация настоящего боя. Я сам взял в руки одну из винтовок.

Первые десять выстрелов. Двадцать. Тридцать. От цевья пошел легкий дымок. Я перезарядил ее в тридцать пятый раз, прицелился, нажал на спуск.

Сухой, трескучий щелчок. И тут же — сильный удар по левой руке, от которого винтовка дернулась, едва не выпав. Деревянное цевье под моей ладонью треснуло, опалив кожу горячими газами.

— Прекратить стрельбу! Всем прекратить стрельбу! — закричал я, отбрасывая раскалившееся оружие.

Мои стрелки мрачно смотрели на винтовки, которые тоже были в ужасном состоянии. Магницкий схватился за голову, уже прикидывая масштаб убытков. Почти на всех стволах змеились тонкие, рваные трещины. Катастрофа.

Меншиков не злорадствовал. Подойдя, он бросил:

— Плохо дело, барон. Государь ждет оружие, а не треснувшие железки. Если к весне не управишься, не только твоя голова полетит, но и вся южная кампания под угрозой. А это не шутки.

Развернувшись, он не прощаясь зашагал к своим саням, оставив меня на заснеженном полигоне, оглушенного провалом.

— Все, — глухо произнес Нартов, проводя пальцем по трещине на одном из стволов. Его лицо стало серым. — Сталь хрупкая.

Я подобрал одну из испорченных заготовок и в ярости ударил ее о камень. Она не погнулась — с сухим звоном разлетелась на несколько кусков. Я тупо уставился на излом: крупные, блестящие кристаллы. Перекалили. Слишком много углерода. Гомогенный, однородный материал не выдержал. Мы зашли в тупик.

Сев на край наковальни, я чувствовал себя опустошенным. Мысли неслись вскачь, но ни одна не давала ответа. Мой бесцельный взгляд блуждал по замершему полигону и зацепился за фигуру де ла Серды. Старый испанец стоял, положив руку на эфес своей шпаги. Толедский клинок. Взгляд упал на лезвие, на едва заметный, призрачный узор, который я считал украшением. Волнистые линии, переплетающиеся друг с другом. Он как-то показывал его, гордился им.

Узор. И в голове с лязгом провернулись нужные шестерни. Вскочив, я подлетел к испанцу.

— Капитан, вашу шпагу!

Он удивленно посмотрел на меня, расстегнул портупею и протянул оружие.

Я взял клинок в руки. Узор не был нарисован. Он был самой сутью металла. Не краска — структура. Видимая структура!

И тут меня пронзила мысль. Воспоминания из лекции по материаловедению. Композиты! Углепластик, стекловолокно… Принцип тот же: соединить несовместимое, чтобы получить новые свойства! Древние мастера интуитивно пришли к тому, до чего инженеры будущего дошли через науку. Они не пытались создать идеальный, однородный металл. Это было невозможно. Они брали два неидеальных — твердый, но хрупкий, и вязкий, но мягкий. И соединяли их!

Я посмотрел на Нартова, глаза которого расширились от моих непонятных ему действий.

— Андрей! Они не лили его! Они брали разное железо… и перековывали их вместе! Слой за слоем, снова и снова! Твердые слои, чтобы держали выстрел, и вязкие, чтобы не давали стволу треснуть!

Я поднял шпагу, и зимнее солнце блеснуло на ее узорчатой поверхности.

— Бросай все! Нам нужна кузница! Мы будем сталь… варить!