Империя Чугунного Неба

Глава 35. Соль

Тишина на Ржавом Перроне была уже не гробовой, а рабочей, наполненной смыслом. Скрежет пилы по ржавой арматуре, мерный стук молотка, доносящиеся с огородов обрывки разговоров — звуки жизни, выцарапывающей себе место среди руин. Воздух, всё ещё пахнущий озоном и старым железом, теперь смешивался с дымком печёной на углях картошки и запахом свежестроганой древесины.

Деревенские прижились. Не сразу, не без труда, но костяк их — самые упрямые — уже не выглядели загнанными тенями. Они обживали вагоны-общежития, чинили протекающую крышу депо, под руководством Барока налаживали систему сбора дождевой воды. Протоптали подобие улицы между двумя рядами вагонов, где по вечерам собирались у костра, делились скудными новостями и просто молча смотрели на огонь, боясь спугнуть это хрупкое, вымоленное спокойствие.

Руби въелась в эту жизнь.

Стала той, к кому идут.

Её резкость, её безжалостная решимость решать проблемы жёстко и быстро, здесь, на краю мира, оказались ценнее сладких речей. Она не лезла в лидеры — Барок вёл хозяйство. Но когда вспыхивала ссора, готовая вот-вот перейти в мордобой, все замирали и косились на неё. И одного её едкого взгляда или отравленной шутки хватало, чтобы буря схлынула.

Она стала стальным стержнем. Неформальным. Но ощутимым.

Однажды, когда Руби учила Лиру ставить силки, та негромко сказала ей:

— А ты нравишься Марте!

— Вот уж не думала, — искренне удивилась Руби.

— Ещё как! — торжествующе заявила Лира. — Она говорит, хоть ты и шалашовка, но без тебя нам пришлось бы туго.

Руби застыла, и лишь скулы её нервно дёрнулись.

— Ну я ей…

В этот миг Марта появилась на пороге. Она оправилась после ранения. Постояв в нерешительности, она промолвила, упрямо глядя куда-то мимо Руби:

— Знаешь... Я в молодости была такая же, как ты. Бойкая, всех задирала. Имперские пришли за налогами, а я им вилы в бок… и в лес. — Хриплый смех вырвался у неё, обернувшись надсадным кашлем. — Полгода пряталась в чаще.

Марта отвернулась, с силой затягивая бинт на своей старой ране.

Это было не извинение. Это было выстраданное, признание.

Гефест, вернувшийся из лабиринтов Гниющих Холмов молчаливым и ещё более замкнутым, нашёл своё место в кузнице. Его точные, не знающие устали механические руки творили чудеса с металлом. Он не говорил о том, что узнал. Но иногда замирал с раскалённой заготовкой в клещах, и его оптические сенсоры тускнели, уходя вглубь себя, в память, которая была ему и не его одновременно.

Покой был обманчив, и все это знали.

Разведчики — быстрые, бесшумные мальчишки из числа жителей перрона — вернулись как-то вечером. Их лица, побитые ветрами, были искажены возбуждением.

Барок, Руби и Гефест собрались в вагоне-кабинете.

— Город, — сорвалось у старшего из разведчиков, с трудом переводя дух. — На месте вашей деревни. Мы выследили торговый караван… Они говорят, он там. Империя туда не суётся, у них почти не осталось Железномордых после знаменитой бойни в депо.

— Вы же говорили, что ликвидаторы всё уничтожили, — хрипло проговорил Барок, обводя тяжёлым взглядом Руби и Гефеста.

— Так и было! — мальчишка замотал головой. — А теперь… Там что-то выросло как по волшебству.

Руби перебила резко, словно плюнув:

— Это Улисс.

Гефест медленно кивнул, его голосовой модулятор издал низкий, согласный гул.

— Мы не знаем, на что он способен. Возможно, он строит свою утопию… на костях…

— Он сбежал! И бросил нас! — голос Руби сорвался на крик. — А теперь стал чёртовым мэром? Я видела, во что он превратился, черт возьми! Он чудовище! Эта тварь не может построить ничего хорошего!

Она метнулась к выходу, будто собиралась сию же секунду броситься в путь и растерзать его.

— Руби.

Один-единственный голос остановил её. Механический, лишённый эмоций, но пронизанный такой нечеловеческой тяжестью, что она замерла.

Гефест поднялся. Его массивная фигура заслонила свет.

— Он не сбежал. Он дрался с Хозяином. Он спас тех, кто выжил. Ценой своей души. Тот, кем он стал… это цена, которую он заплатил.

— Мне плевать! — выдохнула она, но уже без прежней ярости.

— Ему нужна помощь, — продолжил Гефест. Его оптические сенсоры были прикованы к ней. — Он один. Я видел его глаза в ту секунду, когда… В них не было торжества. Только ужас и пустота.

— И что? Мы должны ему помочь? Простить? После того как он украл эфир и бросил тебя подыхать? — в её голосе зазвенела горькая ирония.

— Нет. Мы должны его остановить. Или направить. Потому что если он падёт, Империя получит в свои руки его технологии. Или то, что он строит, поглотит его и станет новой Империей. Хуже прежней.

Он сделал шаг вперёд.

— И… он обещал помочь тебе. Помнишь?

Руби отшатнулась.

Будто он ударил её. Её броня из сарказма и злобы дала трещину. Лицо исказилось не болью, а чем-то более древним, более острым.

— Хватит.

— Он говорил о воскрешении. О машине, что может вернуть утраченное. Ты сказала, что это бред.

— Это и есть бред! — она прошипела, но в её глазах читался не скепсис, а страх. Страх надежды.

— А если нет? — давил Гефест. — Если у него получилось? Если он может вернуть потерянное?

Дыхание Руби стало прерывистым, поверхностным. Она обхватила себя руками, будто замерзая.

Прошло время.

Все ушли.

Давно.

Остались только они двое в густеющем полумраке вагона.

Она говорила так тихо… Почти шептала… Слова едва долетали до Гефеста.

Она говорила не ему.

Она говорила тьме. Стенам. Призракам своего прошлого. — Он был… тихий. Не в меня. Любил смотреть на звёзды через дыры в крыше. Говорил, что когда-нибудь улетит туда.

Она замолчала, сглотнув ком в горле.

— Имперский патруль. Ошиблись дверью. Он закричал. Они… они не любят, когда кричат. Пуля рикошетом. От стены.

Её пальцы впились в предплечья так, что вот-вот выступит кровь.

— Не от кого-то. Так… вышло. Я сама его родила. Сама вырастила... Ему было пять лет.

Она подняла на Гефеста взгляд, полный голой, животной муки и его кольнуло где-то в глубине… в самой сердцевине процессора.

— Я закопала его сама. Положила ему в руку стеклянный глазок от старого телескопа. Чтобы… чтобы лучше видел звёзды.

Гефест молчал. Никакие его слова не могли ничего весить.

Руби выпрямилась. Слёз не было. Не было и слабости. Только решение. Тяжёлое, как надгробная плита.

— Я презираю Улисса за его слабость, за то, что он бросил тебя.

Она глубоко вдохнула.

— Но если есть хотя бы один шанс из миллиона… Я его использую.

Она посмотрела на Гефеста, и в её глазах снова была та самая, прежняя, острая как бритва Руби.

— Идём. Разворошим его песочницу. И если он врал… я сама вырву ему его лживый язык.

Гефест кивнул.

Дорога вела обратно.

Хрупкая. Опасная. Пропитанная болью, ненавистью и надеждой.