Империя Чугунного Неба

Глава 10. Общий порядок

То, что снаружи казалось просто старой хижиной, внутри оказалось капсулой, законсервированной в моменте. Улисс, переступив порог, почувствовал, как усталость наваливается на него цельной, тяжёлой массой. Он рухнул на койку, не чувствуя жёстких досок под тонким матрасом, набитым соломой и чем-то колючим, возможно, металлической стружкой. Последнее, что проползло в его сознание перед тем, как провалиться в тёмные воды сна, — тихий, размеренный скрежет. Казалось, где-то в глубине хижины билось одно-единственное металлическое сердце.

Его разбудил стук. Не громкий, но настойчивый. Металл по металлу.

Тук.

Пауза.

Тук.

Железноликий из теплицы стоял спиной к нему, его медные суставы двигались с гипнотической точностью. Детали падали на стол, изъеденный шрамами от ножей, стамесок и паяльников, с едва слышным звоном, выстраиваясь в геометрически безупречные, но абсолютно бессмысленные группы. Зачем он зашёл в хижину?

— Ты… что делаешь? — голос Улисса застрял где-то в горле, спутанный сном.

Машина замедлила свои движения, словно задумалась. Её плечи слегка подрагивали, издавая лёгкий дребезжащий звук.

— Порядок… — шестерёнки в горле скрипели на высоких нотах, голос был старым, изношенным. — Должен… быть. Порядок.

Это не была обычная фраза бытовых Железноликих. Они обычно бубнили что-то о «Догмате благоустройства» или «Каноне чистоты». Это звучало по-другому. Почти… как заклинание, которое нужно повторять, чтобы не сойти с ума.

Улисс встал, и пол под ним скрипнул.

Железноликий резко, почти пугливо повернул голову на звук. Его единственный глаз — линза с трещиной, расходящейся как паутина, — мерцал неровным, прыгающим светом. Внутри горел огонёк, дрожащий, как свеча на сквозняке. Было похоже, что за линзой метался пойманный светляк.

— Кто тебя создал?

Железноликий замер. Слишком долго, чтобы быть простым сбоем.

— Я не помню...

— Но ты помнишь, что должен наводить порядок?

Машина медленно кивнула, её шея издала тихий шипящий звук.

— Иначе… иначе всё сломается. Всё. Сломается.

В этих словах не было программы. В них был почти детский страх перед хаосом, который вот-вот поглотит его хрупкий мир.

— Ты боишься? — тихо спросил Улисс.

Пальцы Железноликого сомкнулись вокруг металлического прутика, валявшегося на столе, и сжали его с такой силой, что тонкий металл погнулся.

— Страх… — голос рассыпался на отдельные частоты. — не предусмотрен…

Но это была ложь. Самая настоящая ложь. Улисс видел: соединения в локтях Железноликого дрожали, а свет в его глазу пульсировал неровно, замирая и вспыхивая вновь. Этот механизм отчаянно, до последней шестерёнки, боролся со своим собственным страхом. И в этой борьбе было что-то настолько человеческое, что Улисс почувствовал внезапный прилив странной жалости.

Он шагнул ближе.

— Ну, что ж… — Улисс намеренно сделал свой голос громче, протянул руку к ближайшей склянке с мутной жидкостью, внутри которой плавало нечто, напоминающее стеклянный глаз. — Выпью, пожалуй, вот это. За знакомство! Ты же не будешь против?

Он почти коснулся грубого стекла.

Железноликий спокойно поднял свою металлическую ладонь и отвёл руку Улисса в сторону.

— Не надо! — с упрёком произнёс Железноликий.

— Почему? — прошептал Улисс, глядя в дрожащую линзу его глаза.

— Не должно быть… так… — голос был теперь тише, слабее, полным какой-то внутренней муки. — …Ты не должен… ломать себя. Не должен.

— Кто ты? — снова спросил Улисс, уже понимая, что ответа не последует.

Железноликий медленно, с трудом поднял голову.

— Я не знаю… Не помню. Но я должен… Должен поддерживать порядок.

Тишина повисла между ними, густая и тяжёлая, нарушаемая только шелестом листвы снаружи.

Улисс перевёл зрачки на искорёженный металлический прут в руке Железноликого, на его дрожащие пальцы, на пыль, лежащую на его плечах нетронутым слоем. Он видел не машину. Он видел одинокого, заблудившегося ребёнка, забытого в заброшенном музее собственной жизни.

— Ладно, — он глубоко вздохнул, и в его голосе появилась новая, спокойная нота. — Не будем ломать. Давай… давай наведём твой порядок.

Железноликий замер на мгновение, затем кивнул. Его глаз светился ровным жёлтым светом, но теперь в глубине линзы читалось что-то новое... Возможно, благодарность.

Они начали молча. Железноликий — с книг. Его движения, обычно резкие и точные, теперь обрели какую-то странную, почти ритуальную плавность. Он брал каждый том, сдувал с него пыль, аккуратно перелистывал страницы, словно боясь потревожить уснувшие между букв мысли, и ставил его на полку, руководствуясь какой-то одной ему ведомой, сложной логикой.

Улисс взялся за стол. Под слоем засохшего воска, стружек и пятен неизвестного происхождения он обнаружил древесину — тёмную, почти чёрную. Он скрёб её ножом, и под грязью проступали следы карандаша, цифры, обрывки формул, чьи-то задумчивые каракули. Кто-то здесь не просто жил. Кто-то одержимо творил.

Они не разговаривали. Только иногда Железноликий издавал тихие звуки, комментируя свои находки: мягкий щелчок, найдя ржавый набор чертёжных игл; короткое, одобрительное «тррк», обнаружив за ящиком стеклянный пузырёк с каплями синей эмали; задумчивое «ш-ш-ш», вытаскивая из-под койки забытый гаечный ключ.

Вскоре хижина преобразилась. Беспорядок отступил, уступая место странной гармонии.

Они сидели у печи. Железноликий чистил уже и так блестящие инструменты, Улисс изучал свой чертёж, чувствуя на себе пристальный взгляд треснутой линзы. Он чувствовал его всё время — этот взгляд, полный немого вопроса.

Внезапно Железноликий замер. Его линза резко сфокусировалась на культе руки Улисса. Машина колебалась, издавая тихое, напряжённое жужжание. Потом раздался короткий треск, и он выпрямился, его рука дрогнула и медленно поднялась, указывая в сторону двери, ведущей в оранжерею.

— Я покажу тебе кое-что...

Он привёл Улисса в оранжерею и разгрёб землю в углу, открыв металлическую плиту.

Лестница в темноту.

Подвал.

Лампы мигнули, заливая помещение жёлтым светом.

Это была не мастерская.

Пространство, продуманное до мелочей: верстаки, полки с деталями, флаконы масел. И на стене — чертежи. Изящные, сложные, живые.

Железноликий подошёл к шкафу и достал схему. На ней была изображена кисть, почти как его собственная. А в углу — аккуратная подпись: "Ad astra per aspera".

Работа заняла три дня. Они начали на рассвете, при свете мощных ламп, вгрызаясь в металл и тайну. Железноликий схватывал на лету, его движения были выверены и точны. Улисс — примерял, подгонял, чувствовал. Латунные пластины нагревались в горне маленькой печи, принимая нужный изгиб. Шарниры смазывались маслом, проверялись на плавность хода.

Иногда Железноликий брал его руку и поправляли что-то — угол крепления, натяжение пружины. Эти прикосновения были точными, но в них появилось что-то новое — не просто механическая коррекция, а настоящее понимание. Сопереживание.

— Почему? — спросил, когда Железноликий подогнал пластину на его запястье. — Почему ты помогаешь мне?

Железноликий замер, его линза поймала отблеск пламени от горелки, отразив его, как искру.

— Потому что ты должен быть целым…

К закату третьего дня протез был готов. Он был прекрасен. Металлические пальцы сгибались с едва слышным, мелодичным шёпотом. Крепёжный браслет вокруг запястья украшали сложные узоры — листья, переплетённые с механизмами.

Улисс сжал кулак.

Металл был тёплым.

Его взгляд упал на Железноликого — на треснутую линзу, на дрожание руки.

— Теперь твоя очередь.

Он подтянул ослабшие соединения, заменил изношенные шестерни, вставил новую линзу. Когда он закончил, Железноликий распрямился. Его движения стали плавными, уверенными. Оба глаза горели ровным золотым светом.

— Теперь я функционирую на 93% от номинала, — голос звучал чётко, без скрипа.

— А как тебя зовут?

— Кажется, я… А-7-СБ. Автономный-7-Садовый Блок…

Улисс обвёл глазами их общую работу.

— Ты заслуживаешь настоящего имени. Буду звать тебя Гефест.

Машина замерла. В её глазах, в глубине новых линз, мелькнули какие-то новые, сложные оттенки.

— Гефест? — Железноликий медленно повторил, пробуя звучание.

— Это имя из старых книг... Давным-давно жил на свете великий мастер. Он мог выковать удивительные вещи, которые другие и представить себе не могли. Но сам он при это был калекой. Нога его не гнулась, а каждый шаг давался с болью. Люди смеялись над ним: «Как ты, можешь делать то, что ходит лучше тебя самого?» А он… Лишь продолжал работать. И вот однажды пришел к нему воин… Без руки. «Сделай мне новую руку, — хочу снова меч держать». И мастер сделал. А когда воин сжал кулак, металл... как будто ожил. «Это не простой протез. —Прошептал воин. — Ты сделал меня сильнее прежнего». С тех пор имя мастера стало символом. А его хромота? Никто не знает точно, но возможно, это была плата, за его талант?

— Гефест… — он медленно повторил, пробуя звучание. — А кто дал имя… тебе?

Улисс потёр ладонью подбородок, ощущая под пальцами щетину и гладкий металл своей новой руки. Тень на стене дёрнулась.

— В семье, где я родился, имя не выбирают. Его передают через поколение, как фамильную реликвию или проклятие. Но были двое других… Один старик… он называл меня просто «мальчишка». И девушка… — губы Улисса дрогнули в подобии улыбки, — она звала меня Ули. Когда хотела подразнить.

— Они погибли.

Это не было вопросом. Гефест произнёс это как констатацию — словно прочитал в его позе.

— Да, — напряжённо сказал Улисс. Пар, крики, кровь, дым — для него это не осталось в прошлом. Как и звук их смеха.

— Но ты продолжаешь идти. — Гефест наклонил голову, в его голосе было лишь чистое, машинальное любопытство. — Почему?

— Потому что я всё изменю! Никто больше не будет вершить суд и никто не будет вечно мёртв.

Железноликий молчал. Его шестерёнки тихо жужжали, обдумывая сказанное… Встраивая эту ярость в свою картину мира.

И теперь два существа — одно из плоти, но уже отчасти из металла, другое из металла, но уже отчасти обретшее душу — стояли плечом к плечу в мастерской, освещённой мягким светом ламп.

Каждый со своей новой, обретённой в боли целостностью.

Каждый как будто сторож секретов другого.