Император Пограничья 10

Глава 7

Следующим утром я стоял перед воротами поместья Крыловых в пригороде Тулы.

По всем правилам этикета, это Григорий Мартынович должен был явиться ко мне — я маркграф, глава острога, а он безработный бывший чиновник. Однако я давно усвоил: исключительные люди требуют исключительного подхода.

Разница между ними и обычными специалистами примерно такая же, как между полезной, но распостранённой рудой и драгоценными камнями. Они могут стать подлинным бриллиантом в короне.

Осталось выяснить, действительно ли он настолько ценен, или это подделка.

Родион описывал Крылова как человека, который предпочёл потерять всё, но остаться честным. Таких единицы. И если для того, чтобы заполучить настоящего профессионала, мне нужно проехать полдня до Тулы — что ж, моя гордость от этого не пострадает. В конце концов, я в прошлой жизни лично ездил уговаривать лучшего кузнеца империи переехать в столицу и создавать оружие для своей гвардии. И не пожалел.

Родовое имение выглядело потрёпанным — облупившаяся краска на заборе, заросший сорняками двор, но сам дом поддерживался в порядке. Видно было, что хозяин делает всё возможное при ограниченных средствах.

Дверь открыл сам Григорий Мартынович — высокий худощавый мужчина лет пятидесяти. Чёрные с проседью волосы, проницательные серые глаза и аккуратно подстриженные, чуть загибающимися вверх усы. Одет он был просто, но опрятно — в поношенный, но чистый сюртук.

— Маркграф Платонов, — кивнул он, окидывая меня оценивающим взглядом. — Не думал, что вы всё-таки приедете. Проходите.

Никаких любезностей, никакой подобострастности. Хороший знак. Человек, который потерял всё из-за принципов, вряд ли начнёт лебезить перед первым встречным аристократом. Это обнадёживает.

Кабинет Крылова оказался аскетичным — старый письменный стол, пара кресел, полки с книгами по криминалистике и праву. На стене — выцветшая грамота за службу и портрет молодой женщины в траурной рамке.

— Чаю не предложу, — сухо сказал Крылов, усаживаясь напротив. — Прислуги нет, а время тратить не вижу смысла. Вы думаю, не чаи гонять приехали, а по делу. Коршунов передал ваше предложение. Семьдесят рублей, служебный дом, полная свобода действий. Звучит слишком хорошо, чтобы быть правдой.

— Но вы согласились на встречу, — с интересом заметил я.

— Любопытство, — пожал плечами Крылов. — Хотел посмотреть на маркграфа, который доверяет подбор кадров Родиону Коршунову. Интересная у вас компания. Бывший разведчик, ныне серый кардинал. Человек, который создаёт сети из теней и беспризорников.

— Вы хорошо осведомлены на его счёт.

— Я может и уволен, но связи остались, — он пожал плечами. — Разумеется, перед встречей я собрал информацию и о вас и о Коршунове. Знаете, что меня удивило? Когда-то он работал на Уваровых, был уволен с позором, а потом поступил на службу к вам. Вскоре все старшие мужчины семьи погибли при загадочных обстоятельствах. Совпадение?

Вот оно. Прямой вопрос-провокация. Проверяет, буду ли врать. Что ж, посмотрим, как он отреагирует на правду.

Я посмотрел ему прямо в глаза:

— Никакого совпадения. Я убил их. Лично. Получив на это карт-бланш от князя Оболенского.

Крылов даже бровью не повёл, продолжая внимательно меня изучать.

— Вот так просто признаётесь?

— А смысл врать человеку, которому собираюсь доверить правопорядок в своём остроге? — я откинулся в кресле. — Хотите подробности? Пожалуйста. Афанасий и Никон Уваровы организовали схему массовых убийств беженцев. Их наследники были в курсе и одобряли подобную мерзость. Десятки людей, искавших защиты у стен Сергиева Посада, были обмануты, ограблены и расстреляны. Трупы сбрасывали в карьер перед Гоном, чтобы Бездушные подчистили следы.

— И князь поручил вам их казнить?

— Князь Матвей Филатович узнал о масштабах преступлений только когда я раскрыл всю эту схему. Коррупция проникла глубоко — даже в его правительстве сидел человек Уваровых. Князь понимал: официальное расследование займёт месяцы, свидетели исчезнут, судьи будут подкуплены. А Гон на носу, и сотни новых беженцев каждый день. Поэтому да — он дал понять, что не станет возражать, если проблема решится быстро и окончательно.

— Значит, вы согласились стать палачом, — продолжал нагнетать Крылов.

— Я стал инструментом правосудия там, где обычное правосудие бессильно, — поправил его я. — Видели бы вы этих беженцев, Крылов. Женщину, которая отдала последние деньги за «защиту». Старика, который нёс на спине больную жену. Они верили, что у княжеских стен найдут спасение. А нашли пулю в затылок.

Бывший начальник стражи молчал, обдумывая услышанное.

— Годы службы натолкнули меня на одну мысль, — наконец сказал он. — Знаете, в чём разница между убийством и возмездием?

— В чём? — у меня был ответ, но мне хотелось послушать его версию.

— Убийство совершают из корысти, злобы или удовольствия. Возмездие — во имя справедливости. Однако граница между ними тонка, как лезвие. Сегодня вы казните преступников по приказу князя. А завтра?

— Завтра я буду защищать свой народ так же, как защищаю сегодня. Если для этого придётся снова обагрить руки кровью — обагрю. Но только если не будет другого выхода.

— А если князь прикажет убить невиновных?

Хороший вопрос. Ведь если Крылов пойдёт ко мне на службу, подобный приказ в первую очередь может коснуться его.

— Я вассал, а не слуга.

— И всё же, — он был настойчив, — мы оба с вами знаем, не слишком сдерживают себя в проявлении власти.

— Тогда мне придётся искать нового сюзерена, — просто ответил я. — Я не тот человек, что слепо выполняет приказы. Если завтра князь Оболенский отдаст подобный приказ, я откажусь. Но пока его просьбы совпадают с тем, что я считаю правильным, и надеюсь, наши с ним взгляды на это не слишком различаются.

Собеседник неожиданно хмыкнул:

— Знаете, Платонов, вы либо самый честный человек, которого я встречал, либо самый искусный лжец. Признаться в убийстве целой семьи…

— Я не убивал всю семью. Только мужчин, замешанных в преступлениях. Женщины и дети живы, хотя и принесли магическую клятву не мстить. И да — я сплю спокойно. Потому что знаю: благодаря смерти Уваровых сотни невинных останутся живы.

Крылов долго молчал, барабаня пальцами по подлокотнику кресла.

— Интересно, — наконец произнёс он. — Не стану скрывать, я проверял вас, маркграф Платонов, потому что хотел понять — очередной ли вы властолюбец, прикрывающийся благими намерениями. Задал провокационный вопрос об Уваровых, ожидая лжи, оправданий или хотя бы попыток приукрасить действительность. А вы… просто рассказали правду.

— Откуда такая уверенность?

— Мой Талант — чувствовать ложь, — спокойно пояснил Григорий Мартынович. — Не читать мысли, нет. Но когда человек врёт, я это ощущаю… как фальшивую ноту в музыке. Благодаря этому дару я и поднялся так высоко в Туле — раскрывал преступления, которые другие следователи считали идеальными. Правда, этот же дар и погубил мою карьеру. Трудно брать взятки, когда физически ощущаешь фальшь каждого, кто их предлагает. Когда чувствуешь всю ложь и грязь, которая за ними стоит.

Так вот оно что. Человек, который физически не может закрывать глаза на ложь. Проклятие и дар одновременно. Неудивительно, что система его прожевала и выплюнула.

— И что вы почувствовали сейчас?

— Ничего. Абсолютно чистую правду. Вы не побоялись признаться в убийстве человеку, которого видите первый раз в жизни.

Потому что понимал, что любые попытки приукрасить правду только оттолкнут собеседника.

— Хотя… — он прищурился, — вы сказали «получив карт-бланш от князя Оболенского». Это не вся правда. Вы бы убили их в любом случае, князь просто дал вам санкцию.

Я невольно улыбнулся:

— Впечатляет. Вы правы — я уже принял решение, когда узнал про трупы в карьере. Подобное нельзя прощать. Князь просто узаконил неизбежное.

— Вот видите. Даже в правде есть оттенки.

— И какой вывод?

— Вывод простой — вы либо сумасшедший, либо действительно верите в то, что делаете. Склоняюсь ко второму варианту, — бывший начальник Сыскного приказа чуть усмехнулся. — Что ж, раз уж мы начали с откровенности… Теперь ваша очередь проверять. Что Коршунов рассказал вам обо мне? Кроме официальной версии про неподкупного дурака, разумеется.

— Что вы арестовали сына влиятельного боярина за изнасилование крестьянки. Отказались закрывать глаза на воровство городского головы. Задержали сына первого советника князя. Никогда не брали взятки.

— И за это меня вышвырнули как собаку, — в голосе Крылова не было горечи, только констатация факта. — Двадцать лет безупречной службы — и на улицу без пенсии и рекомендаций. Знаете, что самое забавное? Тот насильник, которого я арестовал, сынок боярина Кобылина, сейчас возглавляет городскую полицию.

Я молчал, давая ему выговориться.

— И вот приезжает молодой маркграф из Пограничья и предлагает мне работу, — продолжил Крылов. — Скажите, Платонов, вы действительно думаете, что я поверю в сказки о справедливом господине? Что в Угрюме всё будет иначе?

— Нет, — честно ответил я. — Я не жду, что вы поверите на слово. Но я могу рассказать, что уже сделано.

Крылов откинулся в кресле, жестом предлагая продолжать.

— В Угрюме нет разделения на знатных и простых перед законом. Мой кузнец может подать жалобу на дворянина, и она будет рассмотрена. У нас учатся дети крестьян наравне с детьми аристократов. Я лично казнил предателя-старосту за сговор с торговцем-убийцей, хотя он был из старожилов.

Григорий Мартынович встал и подошёл к окну.

— Я собрал небольшое досье на вас, маркграф Платонов. Интересное чтение. Вы освободили пленных учёных из лабораторий Терехова. Вызвали на дуэль и убили представителя Фонда Добродетели. Бросили вызов Гильдии Целителей. Спасли в Пограничье несколько деревень от Бездушных, когда княжеская власть умыла руки. Приняли беженцев, которых все гнали прочь. И везде одна закономерность — вы защищаете слабых и караете подлецов, невзирая на титулы. Либо вы гениальный манипулятор, создающий образ справедливого правителя, либо…

— Либо?.. — я улыбнулся.

— Либо вы действительно из тех редких безумцев, которые пытаются изменить мир к лучшему, — Крылов повернулся ко мне. — Знаете, в чём ваша проблема? Вы слишком молоды. В вашем возрасте ещё верится, что можно построить справедливое общество.

Молод? Если бы он знал, сколько лет моей душе. Сколько сражений, предательств и разочарований я пережил в прошлой жизни. И всё равно верю — потому что видел, как меняются люди, когда им дают шанс.

— А в вашем уже нет?

Григорий Мартынович горько усмехнулся:

— В моём возрасте остаётся только надежда, что найдётся кто-то, кто докажет мою неправоту.

Он вернулся к столу и сел напротив.

Видно было, что мои слова разбередили душу Крылову. Человек, разочаровавшийся во всём мире страстно хотел поверить мне. Хотел, но боялся. Так ведёт себя старый, выкинутый на улицы хозяевами сторожевой пёс, учуяв в руках прохожего круг колбасы.

— Хорошо, маркграф, — Крылов склонился ко мне, азартно сжав пальцы в замок. — Представим, что я принял ваше предложение и занял свой пост. Делаю то, что должно. Нахожу правду. Как вы поступите в следующих ситуациях? Первая: в Угрюме поймали вора. Выясняется, что это сын вашего лучшего офицера. Ваши действия?

— Суд. Если вина доказана — наказание по закону. Офицеру выражу соболезнования. Если потребуется, приму его отставку. Но закон един для всех. Как я ему людей в подчинение доверю, если он сына от наказания «отмазывает»?

— Второй вопрос: местный купец предлагает вам долю от прибыли за то, чтобы стража игнорировала его торговлю краденым. Его подельники разбойничают на дороги, останавливая караваны, а он продаёт подобное «добро».

— Арест купца. Расследование всей цепочки. Конфискация товара в пользу казны Угрюма, — я с улыбкой остановил его, продолжая. — Помимо нарушения закона тут еще и прямой ущерб казне, ведь его подельники губят торговлю.

— Третий: влиятельный дворянин из столицы требует отпустить его сына, задержанного за пьяный дебош.

— Сын отсидит положенное. Дворянину вежливо объясню, что в Угрюме действуют законы Угрюма.

— А если тот угрожает связями в правительстве?

— Если начнёт угрожать — вышлю за пределы острога с запретом на въезд. Мы, уважаемый Григорий Мартынович, Гон пережили. Неужто думаете, меня испугают какие-то вельможные брехуны?

Про отряд польских наёмников и термобарический снаряд от Демидова я промолчал. И так ясно, что согнуть меня угрозами не получится.

Крылов выдержал долгую паузу, разглядывая меня.

— Красивые ответы. Правильные. А теперь вопрос без подвохов: нарушали ли вы сами закон ради своих целей?

Вот и главный вопрос. Очевидно больной для Крылова.

Я помолчал, обдумывая ответ.

— Разумеется.

Крылов в изумлении вскинул брови.

— Вот так просто?

— Как-то мне пришлось похитить важного государственного чиновника, — улыбнулся я, — просто для того, чтобы заплатить налоги. Иначе я бы оказался в тюрьме. Мне приходилось убивать людей, чтобы освободить их пленников. Хотя закон не давал мне на это полномочий. Я незаконно торгую продукцией своей Марки и плачу откаты, потому что иначе меня и моих людей просто уничтожат, ради доступа к имеющимся у нас богатствам.

Крылов внимательно изучал моё лицо.

— Знаете, большинство на вашем месте начали бы оправдываться. Мол, все так делают, никто от этого не страдает и так далее. А вы просто признаёте — да, нарушаю закон.

— Какой смысл врать? Вы же чувствуете ложь. И потом — если хочу, чтобы вы возглавили правоохранительные органы, должны знать правду. В том числе неприглядную.

— И вы ожидаете, что я, борец с коррупцией, соглашусь работать на человека, который сам даёт взятки?

— Я надеюсь, что вы поможете мне построить Угрюм, где взятки будут не нужны. Где честный торговец сможет продать товар без откатов. Где закон будет один для всех — включая меня. И когда мы построим такой Угрюм, я первый прекращу платить треклятым мздоимцам.

— Складно излагаете, но вот загвоздка — когда доходит до дела, многие меняют свои принципы. Я тоже когда-то верил, что буду непреклонным. А потом… потом появились дети. Жена заболела. Лечение стоило дорого. И когда мне первый раз предложили взятку, я долго боролся с собой.

— Но не взяли.

— Не взял, — кивнул он, — и жена умерла. Может, на те деньги я смог бы найти лучшего целителя… Дети выросли и уехали — не простили, что я выбрал принципы, а не мать. Вот и сижу тут один, праведный и никому на хрен не нужный, — резко закончил он.

Вот оно — его личная трагедия. Цена принципиальности. Семья против долга. Знакомая дилемма.

Его голос дрогнул на последних словах. Руки сжались в кулаки.

— Знаете, что самое мерзкое? Иногда я ловлю себя на мысли — а стоило ли оно того? Вся эта щепетильность. Может, прав был тот взяточник, что предлагал деньги. «Возьми, Гриша, не дури. Твоя честность никого не накормит». А я… я выбрал принципы. И остался с ними наедине.

В комнате повисла тишина. Я понимал его боль — в прошлой жизни мне тоже приходилось выбирать между долгом и близкими.

— В Угрюме вы сможете снова смотреть людям в глаза, — сказал я. Потому что будете защищать их, а не систему.

Крылов изучал меня долгим взглядом.

— За двадцать лет службы я навидался всякого, Платонов. Но чтобы наниматель сам подсказывал, за что его можно посадить… Вы понимаете, что только что дали мне достаточно информации, чтобы уничтожить вас? Один донос в нужные уши — и ваша репутация будет растоптана. Это что — проверка на дурака или вы всегда так честны до самоубийства?

— Репутация? — я усмехнулся. — Крылов, моя репутация — это человек, который убивает аристократов, если они того заслуживают. Который плюёт на традиции и учит магии детей крестьян. Который послал лесом своего прошлого сюзерена и сам выбрал, кому служить. Вы думаете, слухи о том, что я плачу откаты, как-то испортят этот ароматный букет?

Я наклонился вперёд:

— А насчёт доноса… Кому вы донесёте? Тому самому чиновнику, которому я плачу? Или его начальству, которое наверняка получает свою долю? Вся система прогнила, Григорий. Вы это знаете лучше меня. Я просто научился использовать эту гниль как удобрение для роста Угрюма. Но долго так продолжаться не может. Система сожрёт сама себя, если не изменится. А я помогу ей в этом — чтобы жителей Пограничья считали людьми, а не скотом и не бросали на съедение тварям.

Крылов упёр взгляд в пол, затем медленно покачал головой:

— Нет. Не могу.

— Почему? — я не ожидал такого поворота после, казалось бы, налаженного контакта.

— Потому что я двадцать лет наблюдал, как такие как вы превращаются в тех, кого презирали. Мой лучший друг начинал как борец с коррупцией. «Гриша, — говорил, — я беру эти деньги только чтобы попасть выше и навести там порядок». Через пять лет у него была вилла на побережье Средиземного моря. Мой первый начальник искал «дополнительное финансирование» на операции против бандитов. Закончил крышеванием тех же бандитов.

Крылов рубанул рукой:

— Все они начинали с благих намерений и «временных» компромиссов. Откаты, которые вы платите ради выживания вашего поселения, через десять лет станут нормой. И вы найдёте тысячу оправданий, почему это необходимо.

— Вы ошибаетесь.

— Все так говорят. Я не хочу через год увидеть, как вы превратитесь в того, с кем боролись. И не хочу быть соучастником этого превращения.

Григорий Мартынович встал:

— Спасибо за честность, маркграф, но я пас.

— Подождите, — сказал я. — Один вопрос. Ваша жена… если вы могли вернуться в прошлое и взять те деньги, чтобы спасти её жизнь, вы бы взяли?

Крылов замер:

— Это нечестный вопрос.

— Это честный вопрос. Я плачу тому мерзавцу откаты не ради золотого нужника для себя любимого. Я плачу, чтобы мои люди ели хлеб, а не кору деревьев. Чтобы у детей была школа и больница. Да, я не горжусь этим. Но что выше — принципы или жизни?

— Вы манипулируете.

— Я говорю правду. Ваш Талант это подтвердит. Так что бы вы выбрали сейчас, зная, как всё повернётся — чистые руки или живую жену?

Долгое молчание. Наконец мой визави медленно вернулся к столу:

— Я бы… я бы взял эти проклятые деньги. И ненавидел бы себя до конца дней.

Собеседник тяжело опустился в кресло, словно признание высосало из него все силы. Я молчал, давая ему время. В комнате повисла тишина, нарушаемая только тиканьем старых часов на стене.

— Вот видите, — тихо сказал я. — Вы бы сделали выбор в пользу жизни. Как делаю я каждый день. Разница в том, что у вас этот выбор отняли, а у меня он ещё есть.

Крылов поднял на меня усталый взгляд.

— Не совершайте ошибку, — продолжил я. — Не отказывайтесь от шанса построить справедливую систему из-за страха, что она не будет идеальной. Идеальных систем не бывает. Бывают только люди, которые каждый день выбирают делать правильные вещи. Или неправильные. Я выбираю платить откаты сегодня, чтобы завтра их не существовало вовсе. А вы выбираете чистоту принципов — и оставляете мир таким же грязным.

Долгое молчание.

Григорий Мартынович протянул:

— Вы жестокий человек, Платонов.

— Я честный человек. Не так ли?

Собеседник долго молчал, пристально изучая моё лицо на предмет скрытых мотивов. Наконец, он протянул руку:

— Я прошу у вас год. Если за это время мы сработаемся — останусь. Если увижу, что вы такой же, как все — уйду без объяснений. Согласны?

Я пожал его руку:

— Согласен. Когда сможете приступить?

— Дайте неделю на сборы. Дом продавать не буду — вдруг ваш эксперимент провалится, — в голосе Крылова появились нотки чёрного юмора. — И ещё. Я привык работать по-своему. Никакого панибратства со стражниками, никаких поблажек местным «уважаемым людям». Порядок будет жёсткий.

— Именно этого я и жду. Единственное условие — справедливость. Жёсткость должна быть одинаковой для всех.

— Иначе и не умею, — Григорий Мартынович чуть улыбнулся впервые за всю встречу. — Что ж, маркграф, похоже, мы друг друга поняли. Ждите в Угрюме через неделю.

Выходя из поместья, я размышлял о встрече. Этот человек оказался именно таким, как описывал Родион — принципиальным до жёсткости, недоверчивым, но честным. Жестоко раненый системой, но не сломленный. Именно такой человек нужен был Угрюму.

Уверен, он увидит, что наш небольшой острог станет тем местом, где честные люди смогут жить по совести, а не по понятиям. Где принципы не будут стоить жизни близких. Где закон защищает слабых, а не сильных.