Хроники Короны. Восстание.

Глава 1. Часть 2. Вниз по Терриякки.

— Как бы мы не пытались понять каргу Крунсберг, нам это не удастся, — вяло причитал Джим. — Сначала ей не понравилось моё произношение, хотя сама она не всегда верно их выговаривает, потом она просварлила, что я пишу слишком криво и что ей не понятны мои записи в тетради! Затем эта старуха злобно высморкалась и заявила, что перевод совсем не тот, какой ей нужен! Да не пойти бы ей к Асданошу с её гадкими претензиями?

Миссис Одри Крунсберг – три слова, способные вызвать у ученика онфостской школы – отличника или неуча – как жуткое раздражение, так и нестерпимую дрожь и скачущие без их ведома коленки. Миссис Крунсберг или же вечно недовольная Миссис Высохшая Крыса работала в образовательном учреждении на окраине Широкой улицы и преподавала догородской язык – наиневыносимейший предмет по мнению учеников средней и старшей школы, начинающийся с седьмого класса и заканчивающийся в десятом вместе с обучением. Учились Томас и Джим, естественно, в седьмом классе.

Догородской язык ребята изучали всего половину круга, а старуха Крунсберг уже успела возненавидеть абсолютно каждого без оговорки.

— Вы – безмозглые бездари, посещающие мои великолепные уроки, чтобы просто так просиживать штаны! — кричала она день ото дня. — Я являюсь крупно-знание-содержательной персоной, которой в ином месте платили бы в десятки раз больше, однако я остаюсь в этой классной комнате с вами, глупые дети! Пока вы не научитесь разговаривать на догородском языке без малейших запинок, я не допущу, чтобы в ваших снах мелькало хоть что-то положительное!

Миссис Одри Крунсберг выглядела как выжившая из ума пенсионерка-кошатница: она была рыхлой, в какой-то степени дохлой, настолько сухой и мёртвой в душе, что прохожий уж точно бы усомнился, заглянув в окно онфостской школы с Широкой улицы: уроки ведут гниющие трупы, сбежавшие из морга, потому что согласиться на жалованье учителя догородского живые и здравомыслящие господин или миссис не способны.

Нос Одри пугал многих. Он, казалось, не вдыхал свежий воздух с того момента, как его хозяйка появилась перед детьми в звании учителя и вместе с тем мучителя. Нос торчал, словно кость, вылетевшая из сустава, а глядя в грязные окуляры с широченными линзами, не мытыми веками, невозможно было определить цвет глаз карги Крунсберг. Седые волосы среднего размера старушенции либо торчали, словно у настоящей высохшей после плаванья в подземной канализации мыши, либо свисали, как водоросли, попавшие в рыболовную сеть из моря.

— Клянусь своими знаниями догородского языка, когда Миссис Одри торжественно покинет наш мир, то где-нибудь там её рассадят по дальним партам с единственной подругой, заставят томиться на нескончаемом уроке своего двойника и потребуют мучаться в теле слабого и беспомощного ребёнка, не понимающего этот глупый и бесполезный, как и Крунсберг собственной персоной, догородской язык! — негодовал изо всех сил Джим. — Да что она себе позволяет?

Причиной недовольства черноволосого мальчишки послужила несправедливость в лице строгой старушенции. Дамочка постоянно портила чужое настроение, при этом нескончаемо радуясь каждому деньку, посвящённому отчитыванию подрастающего поколения. А именно в тот день она посмела...

— Поставить мне онс! Да за что, интересно мне узнать? Да за то, что я неправильно произнёс слово "грамматика" и, по её мнению, неправильно посмотрел на каргу! А тот факт, что я не спал целую прошлую неделю, дабы выучить кучу новых слов, не говорит ни о чëм! Ни о желании доказать силу собственного ума, ни о планах получить трес в четвертьекружье!

Джим уставился на товарища, неудачно пытающегося скрыть ухмылку.

— Что? Что смешного? Томас? — недовольно вопросил Логан.

— А то, что тебе поставили первый онс раз за месяц, а у меня они появляются раз в два урока. И это если повезёт. Не велико горе! — подмигнул другу Гринбейл.

— Конечно, но в отличие от тебя я почти ничего не делаю кроме догородского. Постоянная зубрёжка новых слов, бесконечные страницы в прописях и, естественно, проставление ударений. Ничего хуже них я не встречал и не собираюсь! А знаешь, почему я в принципе начал что-то учить?

— Потому что твой отец, Джеймс, пообещал свозить тебя в столицу, но поставил условие окончить вторую четверть, если и не на отлично, то на "хорошо" как минимум. И вот всеми известная Миссис Одри Крунсберг решила подпортить жизнь некоему великолепному ученику Джиму Логану и влепила ему плохую оценку.

Джим наигранно насупился – причиной послужил тот факт, что мальчишка уже несколько недель подряд говорил об одном и том же. Томас понимал Логана и ежедневно наблюдал за тем, как план друга безуспешно врезался в глухую стенку с изящной безошибочной надписью "Карга Крунсберг". Хотя Джим и вправду за довольно краткий срок добился отличных результатов по догородскому и даже получил фифт от Мистера Эна, этого было недостаточно для путешествия в главный город Короны, обитель учёных, знаменитых артистов и элиты.

Мистер Эн, учитель труда и домработничества, отнюдь не походил на Миссис Одри, однако они имели несколько общих черт характера. Во-первых, Мистер Эн родился в группе крепкого пола и относился лояльно только к противоположному. Во-вторых, мужчина почти никогда не находился в отличном расположении духа, а лишь наоборот считался особой вспыльчивой и крайне обожающей лестные фразочки. Последнее и сыграло важную роль в заполучении лучших отметок, фифтов.

Когда одноклассницы очередной урок проводили за готовкой позднего обеда для Мистера Эна, мальчишки вновь занимались шлифовкой брусков, которые учитель после учебного дня относил постоянным покупателям на рынок с Площади Свободы. На скучных занятиях Мистер Эн занимался тем, что бродил по кабинету и, если слышал чьё-то "я завершил, сэр", подскакивал к подопечному и проводил голой рукой по поверхности бруска с двух сторон. Если в грубой, как его чёрствая душонка, ладони оставалась хотя бы единственная мелкая заноза, то доска отправлялась в мусорный бак, либо сжигалась, а её хозяин получал выговор и худшую оценку – нуль.

Что ж, пора вкратце объяснить оценочную систему в сфере образования Короны, а то я говорю вам ничего не значащие словечки. Начнём, пожалуй, от хорошего к плохому.

Фифт – высшая оценка, которой мог добиться увы не каждый. Дополню, все оценки имели собственное наименование. Наименование фифта – "отлично". Не уверен, что хотя бы такой сентименталист, как Мистер Трагеди, учитель стихочтения, поставил бы фифт, произнеся наименование полностью. Он бы, вероятнее, молча накалякал вычурную букву "Ф" и с протяжным зубным скрипом вымолвил бы ленивое "сойдёт, но в следующий раз пересказывай книгу с большей скоростью и экспрессией".

Форт – отметка с наименованием "хорошо". В итоге учебного круга учащийся обязан был иметь не менее трёх фортов для успешного прохода в следующий класс, иначе следовал отказ и повторное обучение.

Далее шёл трес или же "оценка, говорящая об отсутствии базовой теории в голове". Именно к ней и стремился Джим на уроках Миссис Крунсберг, пока его мечты и планы не разрушились.

— До уровня треса ты определённо не дотягиваешь, Логан, — сварлила она. — Поэтому ставлю... твут. Быть может, возьмёшься наконец за голову. И что это ты на меня так уставился? Разве ты чем-то недоволен? Значит, получай жалкий онс! Подавай-ка сюда дневник, негодник! Будешь знать, как на меня зыркать!

Твут переводился, как "отвратительно, ваш ребёнок умственно отсталый", встречался в кабинете догородского языка чаще, чем где-либо ещё, однако, как в случае с Джимом, оценка могла смениться в том случае, если Одри начинала обращать целую капельку внимания на учеников:

— Почему я вижу улыбку? Так тебе смешно? Тогда ставлю онс!

— Почему я вижу подобную гримасу? Не нравится отметка? Получаешь онс, надеюсь теперь ты доволен!

— Почему я вижу безразличность? Или же тебе наплевать на оценки? Влеплю-ка я онс для поднятия мотивации!

— Зачем ты закрыл от меня лицо? Зеваешь и готовишься спать на моём уроке?

И тому подобные вариации.

Онс – незаменимая часть жизни Томаса Гринбейла, кричащая во всю глотку нечто похожее на "омерзительно, кошмарно, невежливо, по-швондерски...". Почти худшая отметка во вселенной.

А вот и нуль – по-настоящему худшая оценка во вселенной. Принцип работы нуля – полное, беспрекословное удаление оценок из дневника и позорное клеймо "нулевика". Неприятно, да? Даже Томас пока барахтался между онсами и твутами, не смея переходить за границы дозволенного. Вернёмся же к нашим дорогим мальчишкам.

На улице темнело. Жителям с юга могло почудиться, что солнце всего-навсего загородила мрачная тучка, страдающая нестерпимым желанием испортить горожанам настроение и светлый день, однако на самом деле жёлто-оранжевый шар уже садился за горизонт. А учитывая, что в сутках двадцать часов, время пролетало незаметно, как последние минуты до казни.

В Онфост мчалась зима – сезон, ожидаемый и теми, и другими, и прохожими, и бродягами, в общем и целом, северным городком. Дворники затаились под навесами в обнимку с лопатами в ожидании снегопадов, продавцы елей и ëлочных украшений потирали ладони, утыканные иголками, в предвкушении наплыва из посетителей, а магазины подарочных обёрток и праздничных ленточек приготовились к тяжелейшей работе – соперничеству и клевете на соседние лавки.

— Знаешь, — возмутился Логан. — Возможно нам стоит обратиться в организацию по защите прав детей? Как думаешь?

Ох, Томас точно понимал: с идеей товарищ опоздал, ведь последняя организация, занимавшаяся подобного рода делами в Онфосте, разорилась спустя месяц после открытия. Вероятно, на плачевное состояние и банкротство повлияли жалобы в администрацию, написанные и посланные учителями. Им явно не понравился тот факт, что издевательства над детьми могут прекратиться в ближайший срок. В ответ Логану Гринбейл промямлил нечто из того, что я описал несколько мгновений назад.

"Бом-бом-бом!" — донеслось откуда-то сверху – это пробил пять вечера увесистый чугунный колокол, висевший под небесами, в часовой башне, находившейся неподалёку.

— Одри уже помешалась, мне надоело ежедневно опаздывать на пятичасовой чай! — пожаловался Томас, — Аделия точно меня прибьёт. Когда заявлюсь на порог, она скажет так же, как и в предыдущие разы: "Том, из-за тебя традиционный пятичасовой чай постепенно превращается в когда-угодно-но-не-пятичасовой чай! Какой смысл соблюдать традиции предков, если твоя школа с её вечными уроками препятствует этому?"

Наконец, добравшись до обветшалого столба с покрытыми чем-то мутным табличками, на которых печатным шрифтом вывели "Широкая", "Шлоппс", "Саранди" и остальные названия улочек, мальчишки решили попрощаться.

— Пора спешить домой, — согласился Джим. — Будем надеяться, вечерний Туман задержится у нас на день, а Миссис Одри Крунсберг свернёт хлипкую шею, к которой она запамятовала посильнее прикрепить голову, продырявленную швондерами.

Школьные товарищи, словно истинные джентльмены в самом расцвете сил, крепко пожали друг другу руки. Для полной картины им не хватало только шляп, чёрных перчаток, палок с орлиными набалдашниками да пышных усов.

Похлопав Томаса по плечу, Логан повернулся и зашагал по направлению, в котором указывала табличка "Шлоппс". Гринбейл же, глядя на удаляющегося товарища, отсалютовал ему.

— Удачи с зубрëжкой очередной сотни нудных слов! А то до треса тебе ещё очень и очень далеко!

— Да иди ты к Асданошу! — донёсся прощальный ответ. — Когда-нибудь ты позавидуешь моему развитому кругозору и юрисдикции!

О значении слова "юрисдикция" не слыхал ни весьма умный, по своему мнению, Джим, ни Томас. Однажды похожую фразу в школе бросил Мистер Мямлс, преподаватель социального развития, однако никто из учеников не расслышал нужное "эрудиция", и поэтому из седьмого класса выходили лишь "юрисдиты". Несомненно, если вы не помните значение этого слова, вам обязательно покажется, что вас и только вас унизили или же оскорбили (забудем о сходстве этих двух глаголов), но это не так. Хотя, учитывая тот факт, что о значении слова "юрисдикция" мне также неизвестно, я бы скорее предположил о его комичности.

Как только Гринбейл остался в полном одиночестве и окружении полусотни горожан, снующих по ведомых лишь им траекториям, он почувствовал себя одиноким. Представьте, что вашу душу терзают кошки... Заранее извиняюсь, перепутал одиночество с физической болью и прикреплёнными к ней метафорическими терминами. Ах, да, вот и одиночество, завалялось где-то рядом со стулом и неумело связанным в узел канатом.

У Томаса появилось то самое чувство неизвестной тоски и меланхолии. Тяжело расставаться с единственным другом, даже если вы видитесь по девять часов в день. Без практически родной души Томасу становилось серо и мрачно, но в итоге он понимал: ничего не поделать и стоит дожидаться следующего дня. Кудрявый мальчишка опустил ладони в карманы пальто и с интересом бросил взгляд на небо.

Море, висящее в небе, подумать только! Скучные взрослые, головы которых забиты всякой невыносимой дребеденью, не замечают, как кричат проплывающие над ними рыбы, покрытые перьями. Над ними гремит буря, набегают белые пушистые лавины-облака, а по ночам загораются глубинные жемчужины. Крошечные, словно зёрнышки пшеницы, и яркие, словно солнце. Хотел бы Томас взлететь на дирижабле ввысь и забрать мешок звёзд домой: одну вручить бабушке Аделии, вторую передать добряку с его улицы, Скобелю Тарасовичу, третью – Джиму Логану, его лучшему товарищу, остальные сохранить потомкам. Отдать звёзды людям, которых он ценит. Все кроме одной. Последнюю небесную жемчужину Гринбейл оставил бы себе и пронёс бы её через целую длинную-предлинную жизнь. И даже после смерти она бы осталась с ним навеки.

Чтобы вернуть чудесное настроение, усталый после издевательств Миссис Одри Гринбейл принялся насвистывать популярную новинку от набирающей известность бар-группы "Предсмертные мемуары Джозефа и его грязной кампании" и, стараясь не пускаться вприпрыжку, направился к узкому повороту на "Терриякки", расположившемуся между весьма грустными домами.

Томас не любил печаль. Она постепенно превращала его в серьёзного мистера, которого волновали лишь его дела. Обычно, когда тоскливость одерживала вверх, мальчишка невольно вспоминал расплывчатый образ из детства – мутный, но такой знакомый. Бертран Гринбейл так и не нашёлся с той роковой ночи.

Нельзя не рассказать, что Томас не уважал правила и считал их бесполезными. Допустим, правило "о запрете бега на территории школы". Да, бег запретили давным-давно благодаря травме неизвестного нынешнему поколению Гарри Хэда: ученик спешил прочь от директора Оуфулии Гратц. Гарри до жутких коликов в животе страшился ужасной женщины и постоянно скрывался от неё, и вот однажды, поторопившись сбежать от "злодейки", увы, не заметил, как перемахнул через подоконник в холле, и камнем рухнул с третьего этажа. Итак, Томас считал глупыми некоторые предписания и запреты, однако единственное из них соблюдал.

Правило о том, что не следует выходить в Туман без шварца, стал для Гринбейла безоговорочно главным после потери Берта, его младшего брата. Казалось, чем обернётся невинная прогулка? Что такого в выходе на свежий воздух, и чем он оборачивается в Короне? К сожалению, пропажей близкого.

Прошло около шести кругов, как Берт не восходил на плиточно-ковровый порог дома №3. Ранее целыми вечерами старший брат лил горькие слëзы из-за того, какой он на самом деле дурак, что пустил младшего на улицу в Туман глубокой ночью. А ведь Томас сам мог остаться там: в холоде, мокроте и неминуемой опасности. Именно силуэт Берта чудился Гринбейлу, именно он в большинстве случаев служил причиной меланхолии.

Кудрявый парень, нервно поправивший лямку потрёпанного рюкзака, прошёл мимо дома №16 с Площади и планировал завернуть на северо-западный поворот, что вёл прямо на Терриякки, но, когда до ушей донёсся идеально-чистый детский голосок, мальчик не мог не пойти на звук.

— Счастья мир! Вкусный мир! — пел некто. —

Мир шоколада, леденцов!

Целый пир! На весь мир!

Ты заходи в наш сладкий городок!

Песня оказалась приманкой для посетителей, а её запись доносилась из граммофона вишнёвого цвета. Она, безусловно, повторялась из раза в раз, но всё же никому и никогда не наскучивала. Да и не могла надоесть, ведь расположился граммофон на милейшем кремовом столике, похожий на те, какие бывают только в девчачьих кукольных домишках. К тому же удивительная часть уличной мебели принадлежала наипрекраснейшему Дядяшке Чокку – добродушному хозяину заведения. Какого заведения? Так вот же, только взгляните...

Известная горожанам пурпурная табличка имела вид симметричного облака сахарной ваты, прикреплённого к отполированной сероватой стрелке, закрученной словно хвост хамелеона. Название на облаке гласило "Сладкий городок". "Сладкий городок" считался светлым местом, где нет свободного уголка ни горю, ни страданиям, но, несмотря на подобные заявления, и то, и другое присутствовало там в огромных масштабах.

Одноэтажный магазинчик-кондитерская напоминал этакий спасательный круг в грозном океане, кишащем опасно-зубастыми акулами и безжалостно-безответственными пиратами. В "Сладкий городок" никогда не приходили с пустыми руками, в нашем положении сладкоежек речь шла, конечно же, о деньгах, ведь если кто-то грезил о тортах или иного рода сладостях и прискакивал в кондитерскую с целью набить живот и щёки, его или её монетки автоматически делились на "оплату товара" и "чаевые за блистательный оскал владельца".

"Сладкий городок" и изнутри, и снаружи покрыли слоем самых жизнерадостных красок вперемешку с нуарными фигурками многоэтажек и их жителями. Лицом магазинчика считался парадный вход – по классике величественные дубовые дверцы с кольцами – вылитыми пончиками с посыпкой и изюмом. По бокам от пути в мир сладких грëз и неприятных болезней, вызванных теми же сладостями, поставили толстущие витрины. Именно к ним и незаметно пододвинулся Гринбейл и стал любоваться последними шедеврами кулинарии.

За мытым сотни раз показным стеклом лежали бесспорные деликатесы, о которых мечтали те же одноклассники Томаса. Аппетитнейшие торты разнородных форм, ароматов и вкусов, едва попадая на глаза прохожих, начинали преследовать их в кошмарах, изменяя людоеда из кошмаров на весьма вредное мучное изделие, и вот уже невообразимо-неотразимый плотоядный торт ползёт за вами с желанием добавить мясную начинку. "Что за бред?" — поинтересуетесь вы, а я с ухмылкой отвечу. — "Так и работает продвижение товара".

Очнитесь и поднимите веки: перед вами раскинулось то, чего вам явно не хватало в жизни – карамельная сдобная долина, вызывающая не только диабет или слипание органов, но и минуты удовольствия, возможно, последние. Перед вами проплывает поблескивающий на лучах заходящего солнца корабль, а что же справа по курсу? Ничего себе – целый пряничный дворец, таящий в себе лишь восхищённые ахи и охи, голодные, алчные вздохи!

За показным стеклом с правой стороны в центре возвышался чисто-белый торт-снеговик – самое оно в грядущий зимний период. Он был громоздким, размером с подростка. Взять, например, Томаса. Так он бы утонул в съедобном снегу.

Недоснеговик улыбался горожанам, вглядывался в их лица с помощью съедобных пуговичек чернильного цвета и словно махал кривыми ручками-ветками, изготовленными из хвороста – обжаренного печенья из пресного теста, нарезанного полосками и посыпанного сладкой пудрой. По мнению взрослых, вещь довольно вкусная и сносная. Перед сказочным тортом на блестящем в свете витринного фонаря овальном медном подносе лежали так называемые “сосульки”. Это тонкие сахарные колпаки трёх разных размеров и ценников. Представьте, что всего лишь одной купленной “сосульки” хватало на то, чтобы успокоить рыдающего младенца и не только его, разве не чудесно? Колпак с ароматом мяты успокаивал бешеных котов, дерущихся насмерть, а вот колпак с запахом прибыли заставлял бизнесмена или предпринимателя смягчаться и смеяться над ошибками работников, к неудаче, оказавшихся в казусном положении. Правда, когда “сосулька” заканчивалась, за выговором следовало лишение премии, звания полезнейшего работника или увольнение.

Знали бы вы, как красиво выглядела сама кондитерская! В малейших её финтифлюшках, детальках, вычурностях и украшениях виделось нескрываемое дизайнерское мастерство. “Сладкий городок” привлекал взгляд всякого прохожего и помимо голодной слюны вызывал у него или у неё желание зайти внутрь. На витринах помимо исполинских снеговиков, дворцов и кораблей будто парил снег, что ещё не успел выпасть на улице, неизвестно откуда падали увесистые снежинки несхожие по формам и узорам. Не секрет, что белые сугробы работники создали с помощью сладкой ваты и воздушного зефира, а снежинки выбили мастера-плотники из остывшей прозрачной карамели и сконструировали механизм, который опускал десерты-украшения, затем незаметно поднимал их, и всё повторялось снова в бесконечной, не нужной почти никому механической работе, ведь взоры публики в основном устремлялись к сластям.

Снег ожидался уже завтра, а это значило, что и до Дня Объединения, великого праздника, оставалось совсем немного – день с лишним, а это, в своё время, означало приход Хлада – наиболее прохладного месяца из всех. Вернее было указать “приход Хлада” до наступления “Дня Объединения”, однако от меня подобного ожидать не стоит.

С поры революции люди отмечали данный праздник ежекружно, собирались у тёплого домашнего очага, накупали вкусностей в кондитерских по типу “Сладкого городка”, ставили в гостиных идеальные и не очень ели, что в народе считались символом стремления к счастливому будущему и попросту приносящими удачу. А вот чем деревце наряднее, краше и выше, тем конфетнее считался следующий круг.

— Эй, ты! — донёсся до Томаса чей-то недовольный окрик. — Чего это ты тут шляешься?

Из приоткрытой двери вылезла кудрявая голова милого дядюшки, на милого совсем не походящего. Его лицо исказилось в недовольстве, а широкие пальцы в серых тканевых перчатках непроизвольно сжались в кулаки. Мистер явно был не в настроении. Гринбейл обернулся назад, но не увидел за спиной какого-нибудь подозрительного чудака. Тем чудаком являлся он, ведь пухлый мужчина уставился на него.

— Вы это мне, сэр? — уточнил Томас. — Но я ничего такого не сделал!

— Во именно, бедняк! — гневно рявкнул владелец кондитерской. — Ты нелепо выпучил свои глаза и отпугиваешь моих покупателей уже как пять минут! Проваливай отсюда и без денег даже к витринам не приближайся! Понял, нищеброд?

Вокруг послышались едкие смешки, и Гринбейл понуро повесил голову. Мальчик и его бабушка не были настолько богаты, как окружающие, поэтому не могли позволить себе и единую “сосульку” – уж слишком у неё была высокая цена, как и у остальных конфет. Однако без сладкого Том вовсе не оставался – Аделия брала всякие-разные ингредиенты у известных только её подруг и создавала чудеса кулинарии прямо на домашней кухне. Точнее, в гостиной, потому что домишко, в котором влачили своё существование Гринбейлы отнюдь не являлся новым и комфортабельным, как личная загородная дача или обустроенная квартира. Оставшаяся от еженедельных карманных денег бронзовая монетка, дожидающаяся, когда её используют понапрасну, на момент заставила мальчонку застыдиться собственной бедности.

— Ты меня понял, оболтус? — сквозь зубы процедил злобный мужчина.

— Да, господин Чокк, я вас понял, — не остался в долгу Томас. — Отныне я не приближусь к вашей забегаловке для напыщенных индюков.

— Какой нахал! — фыркнул господин Чокк и удалился восвояси.

После тех слов кудрявый мальчишка поплелся дальше – вернулся на полдома назад, кинув прощальный и обречённый взгляд на сказочные витрины, и попал на Терриякки.

Скромный сквер без кустов или деревьев неподалёку от Площади Свободы часто полнился прохожими или попрошайками, дымящими мистерами и мадам. Последние чаще всего восседали на полуразломанных скамейках ближе к позднему вечеру и обсуждали проблемы современного общества и новости прошедшего дня. Проходя мимо двух усатых и ухоженных джентльменов, Гринбейл прислушался к разговору. Вдруг в Короне произошло что-нибудь любопытное? Вдруг чья-нибудь тёща снова вышвырнула мужа дочери из окна?

— Господин Н, — начал первый. — Вы слышали новость о новом заводе братьев Бейтсов? Я не полагал, что они будут расширяться и дальше.

— Согласен с вами, господин П. — причмокнул второй. — Совершенно не понимаю, куда им столько заводов, если жуки могут есть мусор и в одной огромной комнатушке.

— А читали ли вы новость о том, что уже в первый день Хлада на Онфост обрушится жуткий шквал? — поинтересовался первый.

— Естественно, господин П, я в курсе грядущего события, — похлопал первого по плечу второй. — Разве могут быть сомненья, что метель уже в пути? Скоро всех нас вечером накроет, успеем завтра ли домой часам к пяти?

Томас ускорил шаг. Он обрадовался новости: скорее всего, послезавтра из-за непогоды он не пойдёт в школу и не встретит кислую рожицу Миссис Одри Крунсберг. Не радость ли это?

Выскочив из пустынного сквера, Гринбейл повстречал толпу дамочек в тёмно-зелёных устаревших платьях и синих чепчиках. Хор из старушек тепло напевал душевную песню, благодаря которой кудрявый мальчишка позволил себе улыбнуться. Не искусственно, как делают многие взрослые, а искренне, ведь какой смысл от лживых улыбок? Разве они помогают своим хозяевам почувствовать настоящее счастье?

— Каждый хочет найти своё счастье, — старались донести старушки. —

Сейчас или когда-нибудь.

Оно кроется в моментах,

В каждой секунде ваших жизней.

Не потеряйте его просто так.

Вокруг хора дамочек за пятьдесят бродил, опираясь на трость без набалдашника, старик с шляпой в руке. Он тянул её, выпрашивая награду для поющих, хотя сам едва не падал на землю. Томас не мог не посочувствовать калеке и не недооценить старания почтенных леди, поэтому вывернул правый карман школьных штанов и вытащил последнюю малозначащую бронзовую монету, темносмерт. Опустив её в шляпу, золотоволый парень оставил пожилых.

Вновь повернув, мальчик почувствовал, как блёклая дорожная плитка начала уходить вниз, как и улица в целом. Дом №3 располагался на пологом склоне, словно рабочие поленились уровнять землю, прежде чем возводить эту часть Онфоста. Но нельзя не заставить вас поверить в то, что здание занимало весьма неудобное местечко. Любой знал о том, что крайние скверы, переулки, дома из так называемых низин и тому подобное служили в качестве сливных труб и отлично выполняли поставленные задачи – дождевая вода с центра Онфоста послушно стекала из главной части города в бедняковый район.

Постепенно трёхэтажные квартирные здания, из крышных труб которых вырывался чёрный дым, стали напирать и тем самым сужать проход. Дорога со временем становилась более резкой, поэтому постепенно она перешла в лестницу. К слову, раньше на тех ступенях по ночам каждый второй припозднившийся горожанин оступался и катился вниз, но в дом №11 с Терриякки наконец заселилась Госпожа Норма с хохотливой семьёй, которая после обеда выносила на балкон работающий фонарь, освещавший путь непутёвым путникам. С тех пор в обязанности каждого живущего в “низине” и когда-либо спускавшегося после заката входила оплата спиртом или тумогустом “на газ”. Норма въехала на улицу всего двенадцать кругов назад, но успела привести "свой спуск" в полный порядок.

Опустившись на предпоследнюю ступень без происшествий, Томас осторожно проскочил мимо спящего на ней мужчины. Перед Гринбейлом появилась обшарпанная бродягами и временем табличка “Тихая Площадь”, и вот теперь я могу безошибочно заявить, что мальчик наконец добрел до дома. Тихая Площадь не походила на подружку, Площадь Свободы, ни размером, ни занятостью, ни шумным рынком, потому что рынка на ней не было вовсе. Тихая Площадь – крохотный круглый клочок, не застроенный домами; на ней помещались только круговая тропинка, доски для объявлений да возвышение для обращений, чаще всего, шварца. Сама же будка шварца расположилась так, чтобы её хозяин видел любого, проходящего мимо. Не очень понятно? Представьте себе узкий спуск, окружённый зданиями, внизу тропа разделяется на две тропиночки и далее вьётся вокруг Площади. А перед тем, как завернуть вправо или влево, тропа будто врезается в будку смотрителя.

Ах, да, посреди Площади, где-то между досками, возвышением и будкой, росло чарующее фиалковое древо, однако из-за повышенной туманной влажности данный вид загнулся и высох, ствол покрылся трещинами, а дивные пурпурные цветы почернели и спали вниз, под ноги таких же сухих и корявых в душе людей…

Подойдя к смотровой будке, кудрявый парень заметил в ней недовольное лицо, при виде Томаса переменившееся в лучшую сторону.

— Привет, дружок, — проговорили из окошка для обращений, что очень ожидаемо. Для чего же ещё необходимы те окошки?

В распахнутом окошке виднелась весёлая, вечно-красная, скорее неухоженная, чем ухоженная морда. Скобель Тарасович выглядел крепче истинного возраста, носил длинные усы, похожие на собачьи, сам передвигался в теле здоровой комплектации и со стороны напоминал дикого зверя, медведя или льва, – брился и стригся раз в два периода. Одевался Скобель именно так, как подобает шварцу: в чёрно-белый костюм с галстуком, в меховой тулуп без воротника поверху, на длинных частично каштановых, частично серых, иногда мытых волосах возвышалась чёрная шляпа-цилиндр, прикреплённая к шее ремешком на застёжке, созданная для того, чтобы не спадать и не портить авторитет почётного работничка.

— Что-то ты сегодня припозднился, Томас! — улыбнулся старикан. — Твоя бабушка наверняка заждалась внука, её нетерпеливый силуэт пару раз высматривал тебя в чердачном окне.

— Здравствуйте, Мистер Скобель, — поприветствовал усача неудачливый ученик. — Я опоздал только потому, что нас снова задержала на бесполезных послеурочных занятия Миссис Одри Крунсберг. Вероятнее всего, нарочно.

— Погоди секундочку, — попросил шварц, запирая смотровое окошко и с трудом выбираясь наружу.

Скобель Тарасович помимо широты, силы и намеренного здоровья славился своей великанской высотой. Оценить её имел право любой, кто смел подойти к старику вплотную, однако таких людей не находилось, ведь никто не грезил отправиться за решётку или получить штраф. Каким бы милым и ответственным дядюшкой не изображался в голове Томаса Скобель, он оставался служащим закону стражем. А в данный момент тот служащий закону страж нависал над юным Гринбейлом.

— Продолжай, продолжай, — разрешил Скобель. — С чего же ты решил, что те уроки столь бесполезны? Думаю, они принесли хотя бы какую-нибудь пользу.

Гринбейл задумался, почесал затылок, но всё же нашёл, что ответить.

— Сидя на тех занятиях, я лишь понял, что могу незаметно дрыхнуть, до тех пор, пока у доски корчится какой-угодно ученик. Но как только ему злобно выкрикнут низкую оценку, наступает время прикинуться занятым и что-то заинтересованно переписывающим.

— Так, по твоим словам, вас специально держат до самого закрытия? — уточнил шварц, параллельно окидывая взглядом практически безлюдную Тихую Площадь.

— Именно, Мистер Скобель! Одри Крунсберг учит нас догородскому только половину учебного круга, а уже пытается доказать, что мы обязаны знать язык и уметь на нём разговаривать. Вот и оставляет бедных нас на два-три часа после уроков. На два-три мутных и довольно медленных часа.

— Однако это не означает, что Миссис Крунсберг мучает вас и делает это нарочно, не так ли? — лукаво усмехнулся Тарасович. — Вдруг, сам Дом Образования Короны решил изменить программу обучения подростков, усложнить её?

По мнению Томаса, шварц в улицы Терриякки несмотря на отличное состояние тела в душе оставался неизменимым добряком. Тем самым простаком, что мечтает о лучшем мире и надеется оправдать действие первого попавшегося карманника. Мол, семья голодает у паренька, поэтому рискнул пойти по несправедливому пути. Как известно, шварца с улицы Терриякки боялись, поэтому онфостские преступники и попрошайки и приблизиться к нему опасались.

— Я наблюдал за параллельным классом и узнал точно, — уверенно заявил кудрявый мальчишка. — С Мисс Из, приятной учительницей догородского, ребята завершают знакомство только с первыми словами, а в это время мы уже начинаем чтение книг! Да каких ещё книг! Скучных толстотомных бумажонок, полных размышлений о смысле жизни!

— Вот здесь я бы задумался, — нахмурился Тарасович, но тут же расслабил густые брови. — Дык, я к тебе по иному делу, — старик бережно извлёк из левого кармана тулупа крошечный сверток местами желтоватой бумаги обвязанной тонкой ленточкой грунтового цвета. — Как известно, к нам спешит Его Светлейшество – День Объединения, и я прикупил на известном нам рынке одно шикарное изделие, понравившееся мне. Надеюсь, подарок стоил своих денег.

И Скобель передал презент оробевшему мальчику, а затем шёпотом добавил:

— Только не рассказывай об этом сюрпризе бабушке. Делия – человек, который обязательно рассыплется в благодарностях и попытается вернуть подаренное, так что её ни слова. Она просто золото.

— Огромное спасибо, дядя Скобель! — также тихо произнёс Гринбейл и обнял шварца, вызвав косые взгляды неблагочестивых прохожих. Верно, обычно служителей порядка либо остерегались, либо избивали, но уж точно никто не кидался к ним в тёплые объятия. Точнее, не пытался.

— Ну, тебе уже пора, — подмигнул старик, кивая на потемневшее небо. — Да и Туман собирается. — Тарасович посмотрел на бледные клубы, стелющиеся под ногами. — Как ты помнишь, Туман не сбрасывается на голову просто так, а копится по пять, а то по семь часов подряд. Скоро Онфост совсем опустеет.

— До свидания, дядя Скобель, — Томас попрощался с взрослым, которого, не скрывая, мог назвать другом, помахал рукой и отправился домой.

— Прощай, Томас, — расслышал Гринбейл за спиной. — Хорошего вечера!

Мальчишка радостно сжал неизвестный подарок в ладони. Шварц, грустно проследив за тем, как Томас доплетётся до дома №3, вернулся в будку и принялся размышлять на тему “чем бы ему заняться грядущей туманной ночью”. Солнце заходило за горизонт, а в Онфосте в свои полноценные права вступал вечер.