Гусар

Глава 7

Утро не задалось сразу. Голова раскалывалась самым бессовестным образом. Она не просто болела, она гудела так, будто внутри кто-то методично бил в колокол, и каждый удар отдавался гулким эхом в ушах. Я по глупости резко сел на кровати, и комната тут же поплыла, угрожая перевернуться.

— Ах ты ж… — Вырвалось у меня вслух.

Классика жанра. Гусарское похмелье, как выяснилось, ничем не отличалось от последствий удачной вечеринки в Москве — тот же чугунный гул, та же сухость во рту.

Вспышками в памяти пронеслись обрывки вчерашнего вечера: хохот Ржевского, звон стаканов, его громкий тост за «настоящего Бестужева-Рюмина» и моё собственное, пьяное чувство триумфа.

Я это сделал. Я стал своим. Ощущение победы было сладким, но утреннее послевкусие — отвратительно горьким. Как я вообще добрался до дома? Кажется, меня вели под руки…Черт… Надеюсь, с пьяных глаз ничего лишнего не ляпнул…

Дверь тихо скрипнула. В комнату вошёл Захар. Никакой паники, никакого ужаса на лице. Даже непривычно.

Он двигался с деловитой сосредоточенностью, в его руках я увидел небольшой поднос с запотевшим серебряным стаканом. Выражение сосредоточенной физиономии деда было такое, будто это не стакан вовсе, а святой Грааль. У него даже походка изменилась. Он не просто переставлял ноги, он буквально вышагивал, высоко поднимая колени.

— Рассольчику извольте, барин, — произнёс старик. — Голову лечит лучше всякого лекаря. Батюшка ваш только им и поправляется.

Я попытался улыбнуться в ответ. По крайней мере, предполагалось, что это будет улыбка. По-моему, вышел какой-то предсмертный оскал умирающей гиены. Думаю, с голосом сейчас будет такая же беда, если попробую заговорить.

Без лишних слов взял стакан и осушил его залпом. Терпкая, солёная жидкость обожгла горло, но почти мгновенно принесла облегчение. Туман в голове начал рассеиваться. Несомненно народные средства несут в себе сакральные тайны. Народ не дурак, он знает, как лечить старую русскую болезнь — похмелье.

— Спасибо, Захар. Ты мой спаситель, — с трудом выговрил я. Ну точно. Чистая гиена и ее предсмертный хрип.

— Служба, — коротко ответил старик, забирая пустой стакан. — А теперь надобно поторапливаться.

— Стесняюсь спросить, куда? Лично я вообще не опаздываю.

— Кони ждут, — пробурчал слуга с такой интонацией, будто судьба коней в любом их виде волновала его больше собственной судьбы и всяко больше моего здоровья. — Коней почистить надобно, барин, и покормить. А потом, значится, на прогулку верхом отправитесь, ноги им и себе размять. Вольтижировка и фехтование, опять же.

Я почувствовал, как к горлу подкатила тошнота. И дело было вовсе не в похмелье.

Фехтование — куда ни шло. Это я хотя бы представляю. Вольтижировка — я даже слова такого не знаю. Но мне категорически не нравится, как оно звучит. Точно хрень какая-то.

То есть, никакого чилла и отходняков. Тоска-а-а… Вместо того чтобы спать, наслаждаясь в видениях своим триумфом, я должен махать саблей и скакать на лошади, как обезьяна в цирке. Причем, в моем случае есть опасение, что сравнение с обезьяной максимально точное.

Эх… А как хорошо все начиналось…

Я с грустью посмотрел вслед Захару, который так же торжественно, как и заходил, покинул мою комнату.

— Чертов садист… — Тихонько буркнул ему вслед. — Решил меня угробить, походу. Ты гляди, даже завывать стал реже. Видать, настоящее его лицо наружу лезет.

Ну ладно… Примем реальность как неизбежное зло. Вчера было весело. Сегодня — есть расписание, устав и куча обязанностей, о которых, между прочим, по-прежнему не имею ни малейшего понятия.

Я с кряхтением сполз с кровати. Тело ломило, голова немного отошла от вчерашнего, но не полностью. Она уже не собиралась расколоться на части, как перезрелый арбуз, но еще не готова была адекватно мыслить.

Не успел я сделать и пары шагов, как дверь отворилась, в комнату влетел Прошка. В отличие от вечно хмурого Захара, он сиял, будто начищенный пятак. Впрочем, по-моему, это его обычное состояние. Он все время чему-то радуется.

— Доброго утра, Пётр Алексеевич! — фонтанируя счастьем сказал Прохор. — Захар Семёныч велели вам обмундирование для утренних упражнений принести!

В руках слуга аккуратно держал сложенную одежду.

Никакого парадного мундира с золотым шитьём там не обнаружилось. К счастью… Выглядеть расписным пугалом мне не улыбалось. Всё было куда проще и практичнее: суконные, плотно облегающие ноги рейтузы, незатейливая холщовая рубаха и высокие сапоги для верховой езды. То, что нужно для грязной работы в конюшне и последующей муштры.

Прошка разложил вещи на кровати, выскочил из комнаты, но уже через пару минут вернулся обратно. С особой, почти благоговейной осторожностью, он пристроил рядом с одеждой длинный предмет в посеребрённых кожаных ножнах. Саблю.

Я подошёл ближе, собираясь рассмотреть, с чем придётся работать. Это было не стандартное, казённое оружие, которое видел у других офицеров. Эта сабля выглядела иначе. Её эфес, отлитый из тёмного серебра, был выполнен в виде головы сокола, а на перекрестье имелся искусно выгравированный дворянский герб — тот самый, что нашит на моей одежде.

Не в силах сдержать любопытство, я взял оружие в руки. И в тот же миг по телу пробежала странная дрожь. Внутренняя, само собой. Не было такого, чтоб меня затрясло, как от электрического разряда. Нет. Просто где-то в глубине моего естества словно волна мурашек прокатилась.

И вот, что интересно. Я не знал, что делать с этой тяжёлой, смертоносной вещью. Но мои руки… руки графа Бестужева-Рюмина, казалось, вполне понимали, как им действовать. Согласен, звучит так себе, когда у тебя разные части тела живут самостоятельной жизнью. Но тут уж как есть.

Ладонь сама собой легла на рукоять, идеально обхватив её. Вес ощущался не как чужеродная тяжесть, а как привычное, естественное продолжение руки. Не задумываясь, будто делал это тысячу раз, я плавно вытянул клинок из ножен на несколько сантиметров.

Лезвие тускло блеснуло в утреннем свете. Оно было покрыто причудливым, волнистым узором, который переливался от серого к чёрному. Булат…

Это понимание появилось в голове, словно обыденная, привычная мысль. Хотя, раньше я понятия не имел, что такое булат и как он выглядит. А вот теперь знал. Просто так. Сам по себе. Невероятно прочная и острая сталь, ценившаяся на вес золота.

'Что за чёрт…" — пронеслась тревожная мысль, — «Откуда мне это известно?»

Но уже в следующую секунду до меня дошло. Это — тело… оно помнит. Помнит, как держать оружие. И некоторые мысли, кстати, начали появляться по той же причине. Мысли, которых именно у меня быть не должно. Даже не мысли, а четкая внутренняя уверенность.

Я провёл по клинку большим пальцем, инстинктивно проверяя заточку, но тут же отдёрнул руку. Остро, как бритва. Моё родное сознание было в шоке, а вот тело действовало уверенно и спокойно, словно для него это так же естественно, как дышать.

Ах ты, Петька… Ах, засранец… Похоже ты многое скрывал даже от близких. Они-то графенка совсем беспомощным считают, а он не так просто, как кажется.

— Красавица, не правда ли, барин? — с обожанием прошептал Прошка, глядя на саблю. — Батюшка ваш, граф Алексей Кириллович, её вам на совершеннолетие подарили. Говорят, лучший клинок во всём полку.

Я молча вложил оружие обратно в ножны. Ощущение было странным: смесь страха и какого-то дикого, первобытного восторга. Лично я не умею обращаться ни с колющими, ни с режущими предметами. Но это тело, в котором мне выпала сомнительная честь оказаться, очевидно, умеет. Ну что ж… Данный факт несомненно радует.

Бурча под нос проклятия, я быстро переоделся. Проклятия, конечно, имели конкретное направление. Они относились к тому распорядку дня, по которому живут гусары. Вообще-то, в моем понимании графья по утрам изволят спать. Ну или на худой случай, могут выйти на крыльцо, окинуть графским взором двор, крикнуть девкам дворовым, чтоб принесли кулебяку…

На этапе кулебяки моя фантазия дала сбой. Собственной говоря, мечтать можно сколько угодно, от этого ситуация лучше не станет. Один черт надо собираться и топать в конюшню.

Когда я пристегнул к поясу саблю, она легла на бедро так привычно и удобно, будто была там всегда. То, что внезапно сработали инстинкты настоящего Петра Алексеевича — это сюрприз, но он мне, пожалуй, нравится.

В общем, из дома я вышел уже не в столь отвратительном настроении. Даже вроде как жизнь снова начала обретать краски.

Следующий час я, стиснув зубы, снова орудовал скребницей, а Прошка суетился рядом, подавая щётки. На хрена их надо тереть по сто раз на дню?

Когда с чисткой было покончено, гусары начали седлать коней.

И вот тут встал вопрос. Гусары, конечно, молодцы, но мне что делать с лошадью? То есть, судя по всему, предполагается, что я должен на полном скаку запрыгивать на эту мощную, движущуюся гору мышц, да ещё и в седло. А я, если что, лошадей видел пару раз в цирке, но там наше знакомство было коротким и не вдохновило никого, ни меня, ни лошадей.

В общем, стало понятно, что назрела новая проблема и я пока не знал, как ее решить.

Вся наша гусарская компания, ведя под уздцы своих коней, направилась из конюшни к плацу. Я плёлся в середине. Рядом, не отставая ни на шаг, семенил Захар, сменивший на посту Прошку.

Дед тоже красавчик. Как физически работать, он Прохора вперед выпихивает. Как рядом с барином красоваться — вот он, на рисовался, не сотрёшь. Ну и конечно же, Захар не просто шёл рядом, он исполнял очередную страдательную песнь.

— Батюшка, может, не надо? — нудил старик мне в ухо, чем раздражал неимоверно. — Сошлётесь на голову, она ведь и впрямь у вас после вчерашнего болит. Увечья же себе нанесёте, не ровён час…

— Захар, отставить панику, — прошипел я. — Прекрати сомневаться во мне. Ясно? Ноешь и ноешь постоянно.

Захар попытался ответить, но я так на него покосился, что старик, наконец, замолчал.

Едва мы вышли на залитый утренним солнцем двор, как перед нами, словно из-под земли, вырос поручик Орлов с гитарой наперевес. Гусары вокруг затихли, на их физиономиях появились предвкушающие ухмылки.

Орлов с мучительным выражением лица ударил по струнам и хрипло затянул:

— О, Бестужев, наш герой, Победитель и шутник лихой!..

Я сначала, если честно, прибалдел. Подумал, ну все… Поехала у парня крыша от пережитого позора. Но уже в следующую секунду вспомнил о том условии, которое мы обговаривали перед батлом. Поручик должен теперь ходит весь день за мной и петь дифирамбы. Хм… Ну что сказать. Красавчик. От слова своего не отступил.

Мы прибыли на большой плац, отведённый целиком под нужды нашего эскадрона. Он был разделён барьерами на две большие площадки. На одной, предназначенной для пеших упражнений, уже вовсю кипела работа.

Под командованием своего поручика с лязгом рубились на саблях бравые гусары. Мы же, наш полуэскадрон в семьдесят пять человек, во главе с поручиком Петром Яковлевичем Чаадаевым, направились ко второй площадке, для конных учений.

Чаадаев оказался человеком совершенно иного склада, нежели разудалый Ржевский или психованный Орлов. Сухой, подтянутый, с тонкими, аристократическими чертами лица и высоким лбом мыслителя, он производил достаточно приятное впечатление. По крайней мере, при первом знакомстве. Его серые глаза смотрели на мир с холодным, чуть презрительным вниманием, а безупречно сидевший мундир и общая сдержанность выдавали в поручике столичного франта, но в хорошем смысле этого слова.

Пока мы выстраивались, Орлов продолжал свой «концерт». Гусары то и дело оглядывались на него, не скрывая улыбок, и Орлова это изрядно бесило. Однако, приходилось терпеть ради долга чести.

Захар, естественно, остался тут же. Он занял позицию у забора, с видом мученика наблюдая за мной.

— Начинаем с вольтижировки, господа, — произнёс Чаадаев ровным голосом.

Мои сослуживцы с привычной лёгкостью выполняли езду без стремян и наклоны в седле. Я же смотрел на них, чувствуя, как холодный пот стекает по спине. То, что творили эти парни, я, пожалуй, только в пьяном угаре могу повторить, когда напрочь отсутствует чувство самосохранения. И то не факт.

Появилась позорная мыслишка послушаться совета Захара и закосить под больного.

— Граф Бестужев! На галопе, с земли платок поднять! — скомандовал поручик.

— Твою ж мать… — Очень тихо, одними губами, пробормотал я, представляя, как сейчас буду выглядеть в глазах сослуживцев.

Однако… Случилось нечто весьма странное.

Для начала я довольно ловко устроился в седле, отчего прибалдел сам. А потом вообще пустил коня в галоп, легко и не принужденно.

Ветер свистел в ушах. Мозг кричал от ужаса, но тело… тело действовало само. В нужный момент оно идеально рассчитало наклон, мышцы напряглись, рука вытянулась, и пальцы сомкнулись на шёлковом платке. Я выпрямился, не веря в то, что произошло. Пялился на платок, зажатый в кулаке, как пустынный бедуин на фонтан нефти, ударивший из-под земли.

Это реально было очень странно. Если послушать Захара, так «барин» шага не может сделать, чтоб не упасть, не убиться или не покалечить окружающих. Стоит вспомнить его рассказ про неудачную стрельбу. А тут — все прошло без сучка, без задоринки.

Я бросил взгляд на трибуну. Ржевский одобрительно орал А Орлов… Орлов замолчал на полуслове, его рот так и остался открытым. Он смотрел на меня с немым изумлением, в котором плескалась чистая, незамутнённая ярость.

А мне вдруг подумалось… Что настоящий граф с лошадками неплохо справлялся, Захар кажется упоминал. Что он, а точнее уже я, лошадник. Да и должны же были его готовить к службе в гусарах. Это не какой-то полк в Тьмутаракани.

Что, если граф показать свои умения при остальных, не знаю… может, стеснялся. Комплексы, все дела. А потому и не пытался демонстрировать умения, которые, несомненно, есть.

В любом случае, из всей ситуации я могу смело сделать выводы. Стрелять Петруша, может, и не умел, а вот с саблей справлялся, судя по реакции на нее. Да и с конем я вроде приспособился, а это уже охренеть, сколько много. Ну и плюс, моя авантюрная натура, в которой не имеется склонностей к заморочкам и зажимам, тоже сыграла определённую роль. Вот и получился идеальный коктейль.

Поручик Чаадаев, не давая мне опомниться, выкрикнул новую команду:

— А теперь, граф, вольтижировка! Опора на переднюю луку седла, перемах вправо!

Это было уже за гранью. Хотя бы потому, что из двух предложений я понял ровно несколько слово — «граф» и «вправо».

Однако тут же снова в голове мелькнуло понимание. Перемах — это, по сути, акробатический трюк, прыжок с одной стороны коня на другую. На скаку. Понятия не имею, откуда мне это известно. Я будто получил доступ к сундуку, где хранились знания настоящего Бестужева, потому как других вариантов вообще не вижу.

Я похолодел, представляя, как грохнусь с лошади где-то в самом начале столь сложного упражнения. А потом… Потом решил — да и черт с ним. Попробую просто расслабиться и снова дать волю телу, в котором, надеюсь, опять сработает волшебный тумблер.

— Ну, Петруша… Не подведи. Я тебя, засранца, звездой полка сделаю. Что там полка… Всей России-матушки… — Тихо пробормотал я себе под нос, а потом рванул вперед.

Ноги сами сжали бока Грома, руки нашли опору на высокой передней луке седла, и тело, повинуясь какому-то инстинкту, оторвалось от седла, а потом легко перелетело через конскую спину.

Когда я, задыхаясь от адреналина и восторга, снова оказался в седле, мне стала понятна одна простая вещь — нужно доверять тому, что кроется в недрах сознания настоящего графа. Потому что его самого, как бы, нет. А вот знания… Знания, похоже, остались. Ну и рефлексы тоже никто не отменял. Есть ощущение, графенок, замумуканный постоянным, пристальным вниманием слуг, особенно Захара, мог втихаря тренироваться для будущей службы. Вот какой вывод я сделал.

Честно говоря, когда утренние упражнения закончились, сил вообще не осталось. Но при этом имелось чувство гордости. За себя, естественно. Что ухитрился не ударить в грязь лицом и блеснул талантами. Эх, Петя, Петя… А ты не так уж плох. Мы с тобой, возможно, имеем реальные шансы хорошенько развернуться и стать кем-то стоящим.

Тренировка была закончена и полк получил команду разойтись до обеда.

— Ну что, граф, не желаете промочить горло в Собрании? — громыхал рядом поручик Ржевский, вытирая потное лицо. — А заодно и пообедать по-человечески.

Естественно, я согласился. Мой авторитет гигантскими скачками двигался вверх и я не планировал нарушать этот процесс.

Под Офицерское собрание был выделен один из лучших особняков, реквизированный у сбежавшего польского шляхтича. Он выглядел как величественное здание с колонами и широким крыльцом.

Высокие потолки с остатками лепнины, паркет, натёртый до блеска, и огромные окна, выходящие в запущенный сад, создавали странный контраст с простой едой и шумной компанией военных.

— Граф, где же вы так прятали свои умения? — Похохатывал рядом поручик Ржевский, накладывая себе огромную порцию гречневой каши с мясом. — В вольтижировке вы были легки, как пёрышко! А ведь и не подумаешь. Признайтесь, вы нарочно нас своими заумными речами изводили? Поди так и задумали, чтоб пущий эффект был.

— Это всё философский подход к равновесию, поручик, — невозмутимо ответил я. — Когда дух спокоен, тело обретает гармонию.

Ржевский посмотрел на меня с огромным уважением, но полнейшим непониманием. Видимо, моя глубокая, философская мысль не нашла отклика в его душе, но поручик решил не спорить.

Однако обед, что уже не удивительно, выдался немного беспокойным. За окном столовой, как приклеенный, маячил Орлов. Он добросовестно исполнял свой долг, то и дело затягивая «оду» так громко, чтобы я её слышал.

И все бы ничего. Народу, к примеру, это выступление очень нравилось. Но чертов Орлов повторял один и тот же куплет по кругу. Меня от его вытья начало немного подташнивать. Однако я терпел. Чисто из принципа. Пусть ходит и поет до самого вечера. Глядишь, сделает выводы насчет своей самоуверенности.

После обеда и короткого отдыха поручик Чаадаев скомандовал общее построение на плацу для упражнений с холодным оружием.

— А теперь, господа, — объявил он, — отработаем рубку и основы фехтовального боя.

Моё сердце ухнуло в пятки. Одно дело — позволить телу делать трюки на лошади. Совсем другое — вступить в поединок с саблей, где от твоей реакции зависит, останешься ли ты с рукой или без нее. Черт, черт, черт… Надеюсь, графенок реально сбегал от Захара и занимался тренировками, иначе я могу попасть в просак.

Мне в спарринг-партнёры достался Ржевский. Услышав об этом, он широко улыбнулся.

— Ну что, граф-философ, покажете свою гармонию в бою? Не волнуйтесь, я осторожно.

Мы встали в позицию. Я сжал эфес своей соколиной сабли, а потом просто расслабился. И снова произошло это странное чудо. Рука сама заняла идеальное положение, стойка стала твёрдой, взгляд сфокусировался на противнике. Такое чувство, будто в мой, конкретно в мой мозг полился тонкий ручеёк информации.

— К бою! — крикнул Ржевский и сделал быстрый выпад.

Я не успел подумать. Моя рука дёрнулась сама, и клинок с лязгом отбил его атаку. Парирование было инстинктивным, почти ленивым, но невероятно точным. Ржевский удивлённо отступил на шаг.

— Ого! — протянул он.

А дальше началось нечто невообразимое. Моё тело двигалось с собственной, отдельной от меня волей. Оно уклонялось, парировало, переходило в контратаки. Я видел мелькание стали, слышал её звон, но мои действия опережали мои мысли.

«Так, рука только что сделала финт, — в ужасе думал я, пока тело выполняло сложный перевод клинка. — Твою мать! Я даже не знаю, что такое финт!»

Ржевский, отличный фехтовальщик, атаковал всё яростнее, но не мог пробить мою защиту. Наконец, в одном из выпадов, я, сам того не ожидая, провёл обманное движение и легко коснулся его плеча кончиком сабли.

Поединок был окончен. Ржевский тяжело дышал, глядя на меня с нескрываемым изумлением.

— Бестужев… да вы… вы прирождённый рубака!

Я стоял, пытаясь унять дрожь в коленях, и не знал, что ответить. Все офицеры вокруг прекратили свои поединки, уставившись на нас. Тишину нарушал лишь голос Орлова, который растерянно допевал свой куплет где-то за пределами плаца.

Именно в этот момент на площадку, спотыкаясь и задыхаясь, выбежал один из гусар. Лицо его было белее мела.

— Господа! Беда! — выкрикнул он. — Генерал-лейтенант Уваров едет! С инспекцией!

Расслабленная атмосфера тренировки мгновенно испарилась. Слово «Уваров» подействовало на гусар, как удар грома.

— Поручик… Чего-то запамятовал. А кто такой Уваров. Что за паника?– Тихонько спросил я Ржевского.

— Как это «кто»⁈ — взвился он в ответ на мой вопрос. — Батюшка, вы что, из лесу вышли? Генерал от кавалерии! Фёдор Петрович Уваров! Легенда! Он за дисциплину шкуру с живого сдерёт, бардака не терпит! А у нас…

Ржевский осёкся и обвёл взглядом расслабленных, вспотевших гусар. Стало ясно — полк к визиту легендарного генерала был катастрофически не готов.