Гусар

Глава 19

— Ну, поручик, — Ржевский подмигнул мне, тщательно смахивая несуществующую пылинку с золотого шитья рукава. — Готов к штурму высшего света Вильно? Помни, главное — осанка, томный взгляд и… — Он понизил голос до конспиративного шепота, — … умение вовремя поднести даме бокал шампанского, не расплескав ни капли. Высшее искусство, поверь!

— Главное — не рухнуть лицом в этот бокал от усталости или перепоя, — процедил я с тоской тихонько себе под нос.

Балы… Светские тусовки… Сказать честно, я и в прошлый жизни их не особо жаловал. Да, блогерство предполагает необходимость крутиться в определенном обществе. Поэтому мне приходилось постоянно таскаться на различные мероприятия. Но в глубине души я всегда их не переваривал. Ну разве что, если они только проходили в кругу друзей или симпатичных девчонок. Тогда ладно. А вся эта светская возня — редкостная хрень.

Здесь же вообще — аристократия позапрошлого столетия с ее чопорностью, церемониями и пудреными париками! Ну ладно. Париков сейчас нет. Однако от этого не легче. Чистый ад в кружевах.

Давыдов, величественный, как памятник самому себе, в парадном мундире, увешанном орденами, кивнул нам с ледяной важностью:

— Пошли, господа. Ведите себя достойно. Помните — вы лицо полка. Любой промах — пятно на мундире всего гвардейского корпуса.

Мы вступили в сияние этого праздника. Бальный зал ослеплял. Хрустальные люстры, каждая величиной с карету, рассыпали миллионы искр по гигантским зеркалам, которые множили до бесконечности вереницы кружащихся пар.

Гул сотен голосов — томных, надменных, льстивых — смешивался с накатывающими волнами оркестра. Воздух был густым коктейлем из дорогих духов, пудры, воска от свечей и терпкого аромата дорогого бургундского.

Ржевский, как гончая на чутье, вытянул шею, высматривая в пестрой толпе кого-то. Его лицо светилось радостью и предвкушением.

Я же, в отличие от поручика, чувствовал себя волком, забредшим на выставку породистых собак — чужим, не на своем месте и слегка растерянным.

Первым, кого я выловил взглядом в этом людском водовороте, был… Чаадаев. Он стоял в стороне, словно островок презрения, беседуя с каким-то важным седым генералом. Как только этот неприятнейший тип увидел нас, а особенно меня, его лицо скривила гримаса глубочайшего отвращения. Он брезгливо отвернулся, будто наткнулся на нечто мерзкое и неприличное.

«Ну здравствуй, дорогой завистник», — подумал я без тени радости.

— Граф, ты видел? Мы произвели фурор! — прошипел Ржевский, сияя как новенький самовар. — Обрати внимание, все дамы так и косятся в нашу сторону. О-о-о-о-о… Мне знакомы эти заинтересованные взгляды украдкой.

— Главное, чтобы фурор не закончился фейерверком из выбитых зубов, — парировал я, окидывая зал ироничным взглядом.

— Прекрати, граф! Ты сегодня излишне саркастично настроен. Давай веселиться! — Легонько толкнул меня поручик плечом.

Нас встретил сам хозяин бала, граф Ожаровский. Важный, седовласый, с лицом, высеченным из гранита власти. Рядом с ним, сияя как дорогой бриллиант в шикарной оправе, стояла его дочь, Катажина, — прелестное создание с огромными фиалковыми глазами, в которых светились живой ум и неиссякаемый задор молодости.

Увидев Ржевского и особенно меня, она не смутилась, а наоборот — в ее взгляде вспыхнул азарт любопытства. Видимо, слухи о «гусаре-поэте» действительно распространились по всему Вильно.

— Поручик Бестужев, поручик Ржевский, — граф кивнул с вежливой, но немного сухооватой улыбкой. Будто рад нас видеть, но не очень. — Наслышан о ваших… подвигах. Весь город только о вас и говорит. Счастлив принимать героев в своем доме.

Пока Ржевский рассыпался в любезностях, пытаясь поймать взгляд Катажины, я заметил опасное движение в углу зала. Вернее, движение-то было вполне обычное. Опасность представляли его исполнители. Польская делегация, с которой мы встречались в приемной Барклай де Толли.

Они стояли плотной группой, как стая готовых к броску хищников. Мой «старый знакомый», молодой шляхтич с холодными глазами гадюки, буквально пожирал мою персону взглядом. Я мысленно окрестил его «гадом», по аналогии со змеёй.

Так вот, этот Гад отделился от своих и направился к нам. Не ко мне. Его целью был молодой корнет Марцевич, неловко топтавшийся позади. Гад «случайно» задел его плечом так, что Марцевич пошатнулся, а затем этот придурок бросил громко, нарочито, чтобы слышали в радиусе пяти метров.

— Пан гусар, будьте осторожнее! Паркет — не плацдарм, здесь сапогами не топают, как медведи в берлоге!

Марцевич вспыхнул до корней волос, кулаки сжались сами собой. Провокация была топорной — выставить нас неотесанными хамами.

Но я был начеку и не дал Марцевичу взорваться. Шагнул вперед плавно, как танцор, потом легонько прижал руку к плечу корнета, удерживая его на месте, и посмотрел на шляхтича, расплываясь самой обезоруживающей, солнечной улыбкой:

— Простите великодушно! Мои друзья так привыкли к грохоту пушек и запаху пороха, что в этом облаке изысканных ароматов, свойственных обществу, где мужественность свойственна не всем… — я сделал широкий жест, указывая на зал, — они порой теряют чувство меры и пространства. Обещаем быть учтивее, дабы не омрачать сияние столь блестящего общества! Для некоторых накрахмаленные манишки важнее иных, более значимых вещей.

Эффект превзошел ожидания. По залу прокатился сдержанный, но явный смешок. Несколько дам зааплодировали веерами, с интересом разглядывая меня. Змееглазый побагровел, как рак в кипятке, понимая, что его укол обернулся фейерверком в мою честь. Я не просто отразил атаку — я выиграл первый раунд на глазах у всего Вильно.

И тут распорядитель громогласно возвестил:

— Мазурка!

Словно по сигналу атаки, Гад ринулся к Катажине Ожаровской. Пригласить первую красавицу на главный танец вечера — это был его шанс на реванш.

Внутри у меня все сжалось в ледяной комок. Танцы. Чертова мазурка. Память тела была ненадежным союзником. Провалиться сейчас, после такого начала — верх идиотизма. Но отступать было поздно. Адреналин ударил в виски.

Я опередил поляка буквально на полшага. Поклонившись Катажине с театральным размахом, я посмотрел ей прямо в глаза, стараясь скрыть легкое смятение за маской самоиронии:

— Сударыня, должен признаться с военной прямотой: саблей я владею куда увереннее, чем ногами на этом скользком паркете. Риск отдавить ваши прелестные туфельки — огромен. Но честь пригласить вас на танец стоит любого фиаско. Позволите ли вы этому неуклюжему гусару попытаться не опозорить честь полка?

Её фиалковые глаза блеснули искренним весельем. Она рассмеялась — звонко, заразительно, заставив оглянуться соседей.

— Что ж, поручик, — ответила Катажина, грациозно протягивая мне руку. — Я приму ваше приглашение.

Змееглазый замер, будто вкопанный, в двух шагах от нас. Его лицо исказила бессильная ярость. Это было публичное, унизительное поражение. Я буквально увел у него даму из под носа.

Ржевский, стоявший рядом, еле заметно нахмурился — на его лице мелькнула тень досады, быстро скрытая привычной ухмылкой. Похоже, моего товарища расстроил тот факт, что не ему выпала честь танцевать с красавицей.

И началось… Мазурка превратилась для меня в экзамен на выживание под перекрестным огнем взглядов.

Я путал шаги самым фантастическим образом. Начало танца напоминало попытку слона встать на ходули. Я наступил Катажине на край платья — она лишь грациозно поправила складки. Я двинулся не в ту сторону, едва не столкнувшись с другой парой — выкрутился резким пируэтом, который сам не ожидал от себя, вызвав ее восхищенный вздох.

Спасало только одно: я не пытался скрыть свою неловкость. Я превратил танец в комедийное представление. Беспрерывно болтал, шутил, описывая свои мучения так красочно, что Катажина смеялась до слез, забыв о этикете.

— Поручик, вы… вы совершенно невыносимы! — сквозь смех выдохнула она, когда я, пытаясь исполнить сложное па, чуть не потащил ее за собой в непредусмотренном хореографией направлении. — Но, клянусь, скучнее было бы с самыми искусными кавалерами!

— Это потому, сударыня, — парировал я, ловя дыхание и балансируя на грани падения, — что они танцевали. А я… Горю! И стараюсь, чтобы вам было весело наблюдать за этим процессом.

Когда музыка, наконец, стихла, и я, поклонившись, проводил Катажину обратно к отцу, меня настигла расплата за победу. Змееглазый подкараулил меня у выхода на балкон, где царила полутьма и прохлада ночи. Его лицо было белым, словно меловая стена, от бешенства.

— Ты не только убийца, Бестужев, — прошипел он, подойдя так близко, что я почувствовал запах дорогого вина и ненависти. — Ты еще и шут гороховый! Ты унизил меня дважды за вечер. Это не сойдет с рук.

В его глазах горело нечто безумное. Он был пьян не только вином, но и злобой. Стало понятно — это не пустые слова. Но прежде чем я успел открыть рот, чтобы принять вызов (отказаться — значило опозорить себя и полк), за спиной шляхтича бесшумно, как тень, выросла фигура седовласого поляка– того самого, из приемной министра.

— Не здесь, Казимир. И не так, — произнес он тихо, но с такой железной властностью, что молодой шляхтич вздрогнул. Глаза Седого, лишенные всякого тепла, впились в меня.

Я не успел ничего умного вставить в ответ, а поляки уже развернулись и растворились в темноте балкона, оставив меня наедине с леденящим ночным воздухом и неоформленной угрозой. «Нечто более интересное…» Это звучало как приговор, отложенный для более изощренного исполнения.

— Чёрт бы их всех побрал с их панскими выкрутасами! — раздался за спиной знакомый голос. Ржевский подошел, хмуро глядя вслед удаляющимся полякам. — У этих панов на лицах написано, что они с удовольствием станцевали бы мазурку на наших могилах. Ты как, Бестужев? Цел? Не вызвал?

Я повернулся, заставляя себя расслабиться, и усмехнулся. Внутри все сжималось от дурного предчувствия, но паника была роскошью, которую сейчас позволить себе не могу.

— Я? — фыркнул, делая вид, что поправляю манжеты. — Цел и невредим, поручик. Просто размышляю, что шампанское в зале, наверное, уже теплее парного молока. Негоже заставлять его ждать. И нет, не вызывал. Старичок увел его, как щенка. Интересно, кто такой этот седовласый пан…

— О, я уже выяснил. Это и есть сам князь Радзивил. — Ответил поручик.

Он вгляделся в мое лицо на секунду, затем его собственную физиономию озарила привычная бесшабашная ухмылка. Легкая тень ревности из-за танца с Катажиной, видимо, ушла, сменившись жаждой действия.

— А насчёт шампанского, друг мой, самая здравая мысль за весь вечер! К дьяволу поляков и их интриги! Мы — гвардия! А гвардия должна блистать! И пить!

С этими словами Ржевский подхватил меня под руку и потащил обратно в жаркий, шумный водоворот зала.

Мы действительно блистали. Наше возвращение стало сигналом к началу веселья. Нас тут же окружила плотная толпа гостей — мужчин, жаждущих услышать байки, и дам, привлеченных скандальной славой и только что продемонстрированной «победой» на танцполе.

— А вот и герои! — прогремел добродушный бас. Расталкивая толпу, к нам протиснулся тучный генерал, мундир которого сверкал огнями из-за большого количества орденов. — Позвольте, господа, лично засвидетельствовать свое почтение! Слыхал, слыхал я про вашу словесную дуэль, поручик Бестужев! Ну-ка, просветите, как вы этого зазнайку Орлова на место поставили? Говорят, стихами!

Мы оказались в эпицентре всеобщего внимания. Отступать было некуда, поэтому я сделал то, что у меня получалось лучше всего в этом теле — превратил историю в захватывающее шоу.

— Что вы, ваше превосходительство, — начал я со скромной улыбкой, тут же переходящей в озорную. — Просто господин Орлов был так уверен в остроте своей сабли, что совсем позабыл про остроту ума. Мне лишь пришлось ему об этом деликатно напомнить… в рифму, да с изяществом.

Я вкратце, с живыми жестами и самоиронией, пересказал историю поэтического баттла. Зал взорвался смехом и одобрительным гулом.

— А история с изменниками⁈ — не унимался кто-то сбоку. — Говорят, вы вшестером семерых вооруженных до зубов шляхтичей скрутили, как цыплят!

Тут я стал серьезнее. Я рассказал о ночной вылазке, но подал ее не как личный подвиг, а как гимн гусарскому братству, расписав, как храбро дрались Ржевский, как Марцевич прикрывал спину, как Алексин бился против двоих.

— Нас было немного, — закончил я, обводя взглядом своих товарищей, чьи лица засияли от гордости, — но за спиной каждого из нас стояла вся мощь и честь нашего полка. И враг это почувствовал на своей шкуре.

Эффект был ошеломительным. Я не просто рассказал — я создал легенду. В глазах окружающих мы были нерушимыми братьями по оружию.

— За гвардию! За гусарское братство! — зычно провозгласил Ржевский, и нас завалили тостами. Шампанское лилось рекой.

В разгар всеобщего веселья, подогретый вином и всеобщим вниманием, Ржевский вскочил на стул, заставив звякнуть хрусталь на ближайшем столе.

— Господа! Минуту внимания! — заорал он, едва не потеряв равновесие. — Я хочу предложить тост за ту, чья красота сегодня затмевает все звезды и свечи в этом зале! За нашу прекрасную музу бала — панну Катажину Ожаровскую! Сударыня! Позвольте вашу туфельку! Чтобы выпить за ваше здоровье из этого… эээ… изысканного сосуда!

Катажина, смеясь и слегка смущаясь под взглядами всего зала, протянула ему свою атласную туфельку. Ржевский торжествующе наполнил ее до краев шампанским и… протянул не себе, а мне! В его глазах читался и вызов, и едва уловимая обида — я увел даму на танец, пришла пора расплачиваться.

Внутри меня все взбунтовалось. Пить из туфли⁈ Серьезно⁈ Это же верх дикости и антисанитарии!

К счастью, все оказалось гораздо проще. В туфельку Ржевский засунул фужер с вином и протянул ее мне.

Я взял «тару.» Взгляд встретился с глазами Катажины, в которых плясали смех, смущение и немой вопрос: «Справитесь, граф?». Я поклонился ей, потом — всему залу, подняв «сосуд» высоко.

— Господа! Мне приходилось пить из разных сосудов, — провозгласил я, стараясь, чтобы голос звучал ровно. — Из хрустальных бокалов, из кружек, из походной фляги… Но ни один из них, клянусь, не был столь прекрасен. За вас, сударыня! За красоту, вдохновляющую даже самых неуклюжих гусар на подвиги!

Я осушил туфельку одним махом, под бешеный рев однополчан и взрыв аплодисментов всего зала. Этот жест стал оглушительной кульминацией нашего триумфа.

Но даже в вихре шампанского, смеха и всеобщего обожания я не забывал об угрозе. Краем глаза видел, как из-за колонны за нами наблюдает князь Радзивилл. В его глазах больше не было ярости. Было холодное, змеиное любопытство хищника, оценивающего добычу. Он изучал меня.

Когда музыка смолкла на короткий перерыв, ко мне подошел сам граф Ожаровский. Его лицо было серьезным.

— Дорогой поручик, — тихо сказал он, отводя меня в относительно тихий угол. — Вы… произвели впечатление. Рад за вас. Искренне. Но я должен предостеречь. Берегитесь Радзивиллов. Их род древнее этих стен, а память — длиннее столетий. Обиды они не прощают. Особенно князь Доминик, — Ожаровский едва заметно кивнул в сторону седовласого поляка. — Он не просто мститель. Он игрок. И играет он в игры, где ставка — жизни. Ваша стычка — для него лишь досадная помеха в большой партии. Смотрите в оба, поручик. И смотрите не только вперед, но и за спину.

Слова графа повисли в воздухе, холодные и тяжелые, как предупреждение перед грозой. Шампанское вдруг потеряло вкус. Триумф бала обернулся зловещей тенью будущей опасности.

Я направился к выходу в сад, желая вдохнуть свежего воздуха.

— А куда это наш герой в одиночестве собрался?

Не успел сделать и двух шагов, как меня нагнали мои товарищи. Я не стал говорить им о предупреждении Ожаровского, сослался на духоту.

В итоге, в сад мы вышли всем своим гусарским составом. Как оказалось, не зря.

В ночной тени деревьев, уставившись прямо в нашу сторону, замерли пятеро поляков, среди которых был и мой «друг» Казимир. Судя по их напряженным лицам, они ждали именно меня.