Гусар

Глава 6

— Второй акт! — выкрикнул Лещин, пытаясь вернуть контроль над ситуацией, а это, скажу я вам, было не так уж просто.

Народ, собравшийся на площади, после моего первого же выступления своей реакцией дал понять, кто настоящий король на этом празднике жизни.

Да, им все это было непривычно. Особенно, на фоне того же Александра Сергеевича с его «выпьем няня, где же кружка». Но тут еще немаловажный момент — ритм. Он задавал моему «рэпу» тот самый запал, который так ошарашил зрителей. В хорошем смысле этого слова.

Орлов попытался ответить. Он снова начал в своей классической манере, но теперь это звучало жалко и неубедительно. Поручик скорее мямлил, чем говорил.

— Сударь, вы хам, и ваша речь — позор…позор…

Для дворянина… это… приговор…

Он сбился. Его мозг, привыкший к размеренным ямбам, не мог тягаться с ураганом моего речитатива. Я не дал ему опомниться и добил:

— И это всё? Ваш запал иссяк?

В стихах вы, мой друг, — не гусар, а босяк!

Вас бы на парад, чтоб пугать воробьёв,

Иль в цирк шапито — развлекать простаков!

Вы думали, честь — это шпоры и сабля?

А в голове — пустота да бумага!

Запомните правду, дуэлянт наш столичный,

Ваш гонор для нас — аттракцион цирковой, самый обычный!

Ступайте Орлов, осушите бокал

За полный провал. Финал. Я сказал.

Закончив, я вскинул руку. И после секундной паузы толпа взорвалась. Это был не вежливый смех, а настоящий рёв — смесь шока, восторга и хохота. Гусары хлопали, кричали, кто-то даже присвистывал. Орлов стоял белый как полотно, сжимая кулаки. Он проиграл. Вчистую.

Поручик молча развернулся и, сгорая от стыда, стал проталкиваться сквозь хохочущую толпу. Его секунданты поспешили за ним.

Я победил. Все. Дело сделано.

Но главное — это реакция зрителей. Однополчане смотрели на меня совершенно другими глазами. В их взглядах больше не было насмешки. Было удивление, смешанное с новообретенным уважением. «Зануда» и «душнила» оказался способен на такое.

Я нашел взглядом Антонину Мирофановну и она медленно, с задумчивой улыбкой, кивнула мне.

В этот момент я уловил обрывки слов одной из компании, посетивших дуэль, их восторженное обсуждение:

— … черт побери, видали, как он его? «В голове — пустота да бумага!» Ай да Бестужев!

— А манера-то какая! Странная, дерзкая, но как действует! Орлов слова вымолвить не мог! Не припомню такого прежде.

Я оставил гусар переваривать произошедшее и направился прямо к своему секунданту. Шум толпы стихал за спиной, уступая место звенящей тишине между мной и Антониной Мирофановной. Она смотрела на меня не моргая, и в глубине её тёмных глаз я видел бурю эмоций: удивление, смех и что-то ещё, совершенно новое — уважение.

Не успел я и слова сказать, как сзади подлетели мои верные слуги. Первым, конечно же, был Прошка. Его лицо сияло так, будто он только что получил чин генерала.

— Барин! Пётр Алексеевич! — задыхаясь от восторга, выпалил Прохор. — Я так и знал! Я верил! Как вы его! «Пустота да бумага»! Я всем перескажу, каждому! Вот это по-нашему, по-бестужевски!

Тут же его оттеснил Захар. Лицо старика, напротив, было полно вселенской скорби и ужаса. Он схватил меня за локоть, будто боялся, что я сейчас же испарюсь. Или побегу по городу, выкрикивая свою «короночку» в виде хлесткого рэпа.

— Батюшка! Что ж вы наделали-то⁈ — зашептал он, оглядываясь по сторонам. — Это ж позор! Скандал! Дворянина, поручика, при всём народе, словами, как торговку на базаре! Физиономией да прямо в кучу навозную. Да батюшка ваш, граф Алексей Кириллович, как узнает — в Сибирь меня сошлёт за то, что недоглядел! А ежели этот Орлов теперь мстить удумает? Ох, беда, батюшка, беда!

— Успокойся, Захар, — мягко остановил я его. — Никакой беды. Наоборот. — Я снова посмотрел на Антонину. — По-моему, мы просто восстановили справедливость. Весьма элегантным способом.

Антонина Мирофановна наконец улыбнулась — не той задумчивой, а открытой, весёлой улыбкой.

— Элегантным — не то слово, граф. Я бы сказала, неслыханным. Пойдёмте, Пётр Алексеевич. Боюсь, вы стали самым обсуждаемым человеком в городе, и вам лучше на время скрыться от восторгов и пересудов.

Она развернулась и двинулась в сторону дома. Я последовал за ней, жестом велев слугам идти следом.

— Признайтесь, — начал я, поравнявшись со вдовой, — вы ведь ни на секунду не верили, что «чудаковатый граф» сможет победить.

— Я верила, что вы ввязываетесь в очень опасную авантюру, — ответила она, не глядя в мою сторону. — Но я никогда не видела, чтобы человек дрался… так. Ваша дерзость почти пугает. Такой напор я встречала разве что в рассказах о казаках. Говорят, атаман Платов ведёт бой так же — не по правилам, а по наитию, и всегда побеждает.

— Платов? — переспросил я, стараясь, чтобы это прозвучало как можно более небрежно. — Простите моё невежество, Антонина Мирофановна, но книги по тактике Ганнибала и Сципиона занимали меня куда больше, чем современные герои. Кто он?

Вдова остановилась и посмотрела на меня с искренним изумлением.

— Вы и вправду не знаете? Матвей Иванович Платов — это вихорь-атаман Донского войска. Живая легенда. Говорят, он может с горсткой казаков разбить целый полк. Для него нет авторитетов, кроме Государя, и нет преград. Супруг мой покойный знавал его лично. Ну и мне приходилось встречаться несколько раз.

Мы дошли до калитки её дома и остановились. Вернее, остановилась вдова. Она просто замерла в двух шагах от меня, внимательно изучая мое лицо.

Было в ее взгляде что-то этакое… Что-то тревожащее душу. Ну или не совсем душу, если говорить откровенно. Пожалуй, чуть пониже будет. А что? Женщина привлекательная, с огоньком. Я — молод и хорош собой. Хотя… Насчет хорош собой надо проверить. В суете толком даже не рассмотрел новый образ, который мне достался.

Антонина помолчала, а затем добавила тише:

— Некоторые считают его просто удачливым разбойником. Но я думаю, чтобы быть таким, как он, нужна не только удача. Нужна воля. И у вас, Пётр Алексеевич, сегодня я увидела именно её.

Она протянула руку, осторожно провела пальчиками по моему плечу, словно убирая невидимые пылинки, а затем развернулась и вошла во двор, оставив меня наедине с этой мыслью. Воля… Ну что ж. Спорить не буду.

Захар и Прошка почтительно топтались на месте, не лезли со своей заботой. Наверное, поняли, что за короткими, вроде бы обычными фразами Антонины Митрофановны скрывалось нечто важное. И оно там действительно было.

Совершенно случайно я узнал имя одного из главных действующих лиц грядущей войны. Это куда важнее унижения какого-то Орлова, потому как в свете предстоящих событий мне нужно понимать, на кого можно делать ставки.

— Ну что застыли? — Я, обернувшись, посмотрел на слуг, которые всем своим видом демонстрировали отсутствие интереса к нашей беседе с Антониной. Выходило у них, прямо, скажем, хреновенько. — Займитесь, что ли делом. А то ходите за мной след в след. Так можно и несварение получить. Куда не гляну — то один, то второй, а то и сразу оба.

Высказавшись, я направился к дому. Хозяйка уже скрылась за дверью и мне, если честно, вдруг подумалось, а не пригласить ли ее этим вечером на просмотр звезд. Ночь, тихий ветерок, бутылочка вина… Однако, с романтичными планами пришлось притормозить.

Сначала был ужин. В отличие от полуденного обеда, он оказался лёгким и изысканным. На белоснежной скатерти не обнаружилось жирного гуся или многослойной кулебяки. Вместо этого на фарфоровых тарелках подали запечённых до золотистой корочки перепелов, а стол украшали разнообразные закуски: тарелочка с солёными рыжиками, мочёные яблоки, вазочка с густым мёдом. В центре стола уже пыхтел, готовясь к чаепитию, пузатый самовар. Несомненно, в еде здесь знают толк.

Атмосфера была скорее интимной, чем праздничной, и это располагало к неспешной беседе, которую я планировал завершить тем самым приглашением на прогулку.

— Вы очень изменились, Пётр Алексеевич, — заметила Антонина, с лёгкой насмешкой наблюдая, с каким аппетитом я ем. — Прежний вы и от перепелов бы отказались, сказав, что предпочитаете дичи «что-нибудь более утончённое из французской кухни».

— Скажем так, — ответил я, расправившись с птицей и намазывая мёд на румяную ватрушку, — Решил, жизнь слишком коротка, чтобы отказываться от… простых удовольствий. Они зачастую самые искренние. Как вы относитесь к искренности, душа моя?

Наши взгляды встретились, и в её глазах я снова увидел тот самый интерес, который свойственен увлеченной женщине. Отлично. Кажется, моя харизма работает без перебоя. Пожалуй, флирт с красивой женщиной мне не помешает.

Однако ужин оказал на мой организм совсем не то действие, которого хотелось бы. Я вдруг почувствовал сытую, довольную усталость. Очень захотелось добраться до кровати и проспать часов двенадцать.

Моё тело гудело от напряжения, а мозг был переполнен впечатлениями. Победа, новая репутация, интригующая вдова, сведения о Платове…

Я уже представлял себе мягкую перину и сладкое забытьё, решив перенести романтично-эротичную историю на завтра, как события изменили свое направление.

Именно в этот момент в комнату вошёл Захар. Вид у него был суровый и непреклонный. Я сразу заподозрил какую-то гадость.

— Барин, Пётр Алексеевич, пора, — произнёс слуга тоном, не терпящим возражений.

— Куда пора? — я лениво откинулся на спинку стула. — Если спать, так уже иду. День выдался, знаешь ли… насыщенный.

Захар посмотрел на меня так, будто я ляпнул несусветную глупость.

— Как это «спать»? А Грома и Вьюна кто обихаживать будет? Петр Алексеевич, вы же до сегодняшнего дня всех вокруг поучениями мучали. Мол, как правильно да как положено. А сейчас сами отступаете.

— Грома? — не понял я, пытаясь сообразить, что вкладывает Захар в слово «обихаживать». А то мне как-то волнительно.

— Коня вашего, батюшка, Громом кличут. Аль и это из головы вон? — в голосе старика послышались настороженные интонации. Чёрт… За его дуростью и нытьём иной раз скрывается зоркий глаз.— По уставу гусарской службы гусар за своим боевым конём самолично следит. Чистит, кормит, холит и лелеет. Конь для гусара — половина чести. Это ведь не пехота, где можно всё на денщика свалить. Сами прошлого дня все это гусарам вычитывали.

Я уставился на него в полном недоумении. Мой мозг отказывался верить в услышанное. Я, Олег Лайфхакер, блогер-миллионник, победитель поэтического баттла, должен сейчас идти в конюшню и… что? Убирать навоз? А как же расхожие байки о гусарской веселой жизни? Женщины, вино, карточные игры? Среди всего этого конское дерьмо не фигурирует.

— Захар, ты в своём уме? — возмутился я. — У меня есть вы с Прошкой. Зачем я пойду в конюшню? Это не графское дело!

— Это дело гусарское. — Упрямо повторил Захар. — И ваша первая обязанность. Негоже офицеру от долга отлынивать. Прошка вам поможет, покажет, что к чему, раз вы запамятовали. Но сделать вы всё должны сами, вы же такой лошадник. Идёмте, батюшка, не позорьте седины отца вашего. И без того отличились так отличились.

Стало понятно, споры ничего не дадут. Взгляд у Захара был такой, что им можно рубить гвозди. Настырный дед…

Тяжело вздохнув и мысленно проклиная гусарский устав, Наполеона и всю историю XIX века, я поплёлся за ним.

Конюшня оказалась не просто сараем как мне, наверное от неожиданности, померещилось утром, а длинным, просторным помещением, где в свете нескольких фонарей кипела жизнь.

На вечерние процедуры явлся не только я. Вдоль прохода стояли ещё несколько офицеров, в расстёгнутых мундирах или просторных рубахах, и без всякой спеси, с деловитым видом чистили своих коней. Конюшню наполняли их негромкие разговоры, фырканье лошадей, запах сена, кожи и конского пота. Это была обыденная, рутинная работа, и только для меня она выглядела как изощрённая пытка.

Захар подвёл мою графскую персону не к одному, а к двум стойлам, расположенным рядом.

— Вот, батюшка, ваше хозяйство, — проворчал он.

Вот тоже какой-то непостоянный тип этот Захар. То ему не нравится, что барин слишком умничает, то не устраивает, что барин отдохнуть хочет. Стоит тут, кислой рожей крутит.

В первом стойле находился уже знакомый мне конь.Огромный, угольно-чёрный жеребец с белой звёздочкой на лбу. Надо признать, это был чистой воды аристократ: сухие, точёные ноги, мощная грудь, умные, чуть диковатые глаза. Конь для парадов и для боя — живое оружие. Он посмотрел на меня свысока, будто оценивая, и тихо фыркнул. Во взгляде читалось явное сомнение: «И это мой хозяин?»

Рядом с ним с ноги на ногу переминалась его полная противоположность. Второй конь, Вьюн, был заводным, то есть запасным. Это мне пояснил Захар. Причем пояснил сам, не дожидаясь вопросов с моей стороны.

Вьюн оказался пониже ростом, шире в кости, не такой изящный, но чувствовалась в нём неутомимая сила. Масть у него была гнедая, а глаза — маленькие и хитрющие. Чистый бес в конском обличае. Мне в какой-то момент показалось, он сейчас подмигнет и человеческим голосом спросит:«Не желаете ли продать душу, сударь?»

А общем, если Гром был генералом, то Вьюн — опытным и ушлым интендантом. Не успел я подойти, как он тут же ткнулся мне в ладонь бархатными губами, явно выпрашивая угощение.

— Ну, с Богом, — вздохнул Захар, вручая мне скребницу. — Начинайте с Грома, он главный. А Вьюн потерпит, он парень простой.

Я с тоской посмотрел на два конских крупа. Работы было вдвое больше, чем предполагалось. Это, наверное, бонус такой, за успех. Хотел быть круче остальных? Держи две огромные лошадиные задницы.

— Эй, граф! — донеслось от соседнего стойла. Со мной заговорил тот самый рыжеусый гусар, что не так давно видел у колодца вместе с Орловым. Он с лёгкостью орудовал щёткой, и его конь стоял смирно, явно наслаждаясь процессом. — Вы его покрепче трите! Он не барышня, не растает!

Я попробовал последовать совету, но стоило мне посильнее нажать на скребницу, как Гром недовольно мотнул головой и переступил с ноги на ногу, едва не отдавив мне ногу. Я отскочил, пока моя новообретенная жизнь не закончилась под копытами коня. Это было бы очень тупо.

'Спокойно, Олег, перед тобой просто большая корова с гривой, — убеждал я себя, чувствуя, как по спине течёт пот.

Скажу честно, попытки аутотренинга не особо помогали. И вообще… В Москве у меня клининг раз в неделю приходил, а тут я сам как клининг… для лошади весом в полтонны.

Естественно, чтоб не привлекать внимания, страдать приходилось молча. Спина начала отваливаться, а мозг в панике прикидывал, на какой конкретно лошади я отдам концы. Ладони горели, руки ныли, в голове крутились слова матерные и неприличные.

Почему-то в фильмах и книгах этого не показывали. Там жизнь гусар выглядела веселой, задорной, увлекательной.

Другие офицеры переговаривались, смеялись над своими же шутками.

— … а он ему и говорит, мол, твоя Амалия так же горяча, как ствол пистоля после выстрела! — доносился до меня обрывок разговора. — Так Ржевский за это его на дуэль вызвал!

Я, в отличие от сослуживцев, которые успевали и дело делать и шутки шутить, молча ковырял копытный крючок, пытаясь вычистить грязь из-под подковы Грома, и думал о том, что тоже готов вызвать на дуэль. Захара. Мог бы, сволочь упрямая, Прошку отправить по-тихому и все. В конце концов, я считаюсь товарищем чудаковатым. Вряд ли кто-нибудь удивился бы новой странности.

— Слуга, блин… — Тихо бубнил я себе пол нос, искоса поглядывая в сторону деда, который отирался неподалеку.

Он будто контролировал меня, чтоб не дай бог я не профилонил.

Вообще, конечно, отношения у графского сына со слугой несколько загадочные. То есть, с одной стороны Захар каждые пять минут едва ли не лбом о пол бьётся, образно выражаясь. А с другой — может позволить себе барина поучать.

Еще, как назло, Гром, чувствуя мою неуверенность, вёл себя отвратительно: то дёрнет ногой, то попытается укусить за плечо. Он определённо тестировал меня, и есть ощущение, я этот тест с треском проваливал. Возможно, лошадь, в отличие от людей, полагалась не на внешнюю оболочку, а интуитивно чувствовала — царь-то ненастоящий! Ну или граф, ладно.

Вьюн, в отличие от него, стоял смирно. Однако спокойствие этой хитромудрой лошади было корыстным. Каждые полминуты он тыкался носом в мои карманы, и его наглючие глазки будто говорили: «Давай сахар, и я, так и быть, постою спокойно. Нет сахара — нет спокойствия».

Спустя бесконечно долго тянувшее время, я, наконец, закончил. Потный, грязный и совершенно измотанный, прислонился к стене, глядя на двух чистых и сытых коней. В этот момент я ненавидел гусарский устав больше, чем налоговую инспекцию.

Другие офицеры тоже заканчивали свою работу. С усталым, но довольным видом они похлопывали своих коней, переговариваясь вполголоса.

— Ну, господа, долг чести исполнен, — громко произнёс рыжий гусар, вытирая руки ветошью. — А душа теперь просит праздника! Не продолжить ли нам славный вечер за бутылочкой венгерского?

Идея была встречена одобрительным гулом. Здоровья у этих гусар — позавидовать можно. Только что наяривали коней два часа, а теперь у них, оказывается, появилось желание прибухнуть.

Я, в отличие от остальных, ничего радостного в подобной перспективе не видел. Моей единственной мечтой была кровать. Я уже собирался незаметно выскользнуть на улицу, пока гусары обсуждали, у кого могут быть запасы вина, но Ржевский неожиданно обернулся ко мне.

— Граф! — весело крикнул он через всю конюшню. — А вы с нами? Хватит с вас на сегодня подвигов. Вы сегодня заслужили стакан доброго вина, как никто другой!

Я замер. Теплая, удобная постель, фигурировавшая в моих мечтах, стремительно начала растворяться дымкой.

Это было прямое приглашение в круг сослуживцев, и я понимал, отказаться — значит перечеркнуть всё, чего добился за сегодняшний день. Однако прежде чем успел ответить, рядом материализовался Захар.

— Куда ещё, господа? — занудным голосом начал он, неодобрительно глядя на офицеров. Ну вот прям чисто сварливая жена, которая не хочет отпускать мужа с мужиками в гараж. — Барину нашему отдых нужен. Видите, он с ног валится от усталости. Негоже это, после таких трудов да сразу за вино браться. Здоровье-то не казённое.

Рыжий гусар и другие гусары дружно рассмеялись.

— Эх, Захар, натура твоя — старая, казённая! — хлопнул его по плечу поручик. — Гусарская душа вином лечится, а не периной! Не отнимай у графа законный отдых!

Я оказался между молотом и наковальней: с одной стороны — измученное тело и ворчание Захара, с другой — шанс окончательно стать «своим». Выбор был очевиден.

— Не волнуйся, Захар, — сказал я, стараясь, чтобы мой голос звучал бодрее, чем себя чувствовал. — Поручик прав. Небольшой стаканчик вина мне не повредит. Я с удовольствием присоединюсь, господа.

Захар только тяжело вздохнул и покачал головой, но спорить не стал. Видимо, все же красные линии ему понятны. Есть моменты, когда лучше примолкнуть и не настаивать. Вовремя прогулки я узнал, что рыжего гусара зовут Ржевский, и ему подходило.

Комнаты поручика Ржевского выглядели типичным холостяцким жилищем военного: походная кровать, стол с разбросанными бумагами, пара сабель на стене и неизменная семиструнная гитара в углу. Бутылка венгерского вина быстро перекочевала на стол, и её тут же разлили по стаканам.

— Ну, за вас, граф! — поднял свой бокал Ржевский. — За ваш поэтический талант! Ей-богу, я до сих пор под впечатлением. «В голове твоей — пустота да бумага!» Это же гениально!

Все дружно загомонили, наперебой вспоминая лучшие моменты дуэли. Я быстро вошёл в роль и начал импровизировать, рассказывая, что в высших поэтических кругах Петербурга сейчас модно то, что зовётся «ассоциативным анализом». Моя псевдонаучная чушь произвела на них колоссальное впечатление. Впрочем, как и слова «псевдонаучный анализ». Никто ничерта не понял, но прониклись все.

Потом кто-то взял гитару, и полились то заунывные романсы, то лихие гусарские песни. Разговоры перетекли на другие темы: обсуждали нового полкового лекаря-немца, перемывали косточки знакомым барышням из Вильно. Я слушал, поддакивал и вставлял свои «философские» комментарии, которые имели оглушительный успех.

Гусары хохотали и называли меня «Сократом в ментике». Я был для них диковинным зверем, которого они по глупости сначала не оценили. Я с удовольствием играл эту роль. Пожалуй, это настоящая удача, что меня именно в чудаковатого графенка закинуло. Многое простят, многое спишут на природные странности.

Ближе к полуночи Ржевский снова поднял свой стакан. Он посерьёзнел, а затем глянул на меня очень внимательно.

— Знаешь, Бестужев… Мы ведь все считали тебя… ну, не от мира сего. Книжник, философ… А сегодня я рассмотрел твою суть. И знаешь, что увидел? Я увидел гусара. Странного, ни на кого не похожего, но настоящего. В тебе, оказывается, чёрт сидит, да ещё какой! Так вот, я хочу выпить за этого чёрта! За то, чтобы ты, граф, почаще выпускал его на волю из своих пыльных книг! За настоящего Бестужева-Рюмина!

Все дружно закричали «Ура!» и осушили стаканы. В этот момент, окружённый пьяными, шумными, но по-своему искренними людьми, я впервые почувствовал, что нашёл здесь своё место. Я был принят.