Гусар

Глава 17

Пока мы всей дружной компанией в лице Ржевского, Давыдова и Уварова стояли в приемной военного министра, я спиной ощущал ледяные взгляды тех самых шляхтичей, которые, так понимаю, явились требовать «справедливости» за смерть погибших товарищей.

Особенно отличился один — седовласый, с орлиным профилем и лицом, словно высеченным из гранита. У них, похоже самые старые — самые злые. Этот седовласый, кстати, был очень похож на того, что заправлял шляхтичами в корчме.

Взгляд поляка я не просто чувствовал, я едва не превратился в горстку пепла под этим взглядом. Он изучал меня настолько пристально и внимательно, что хотелось даже повернуться и показать ему один расхожий жест из будущего. Вернее, один конкретный палец. Средний. Другой вопрос, что вряд ли шляхтич поймет, чего это я ему пальцы демонстрирую.

Его тонкие губы были сжаты в жесткую ниточку, а в глазах плескалась не просто ненависть. Там была холодная, расчетливая ярость хищника, видящего добычу, которая пока ускользнула, но непременно будет поймана. И самое главное — в его глазах было узнавание. Он мало того, прекрасно понял, кто перед ним, но и, судя по той ненависти, что демонстрировал, считал конкретно меня виновником случившегося. Похоже, именно во мне поляк видел того, кто перебил его молодых родственников или друзей в той проклятой корчме.

Отличный подход, ничего не скажешь. Хотя я, на секундочку, вообще был единственным человеком, который никому не хотел смерти. Абсолютная несправедливость!

Я попытался игнорировать излишне пристальное внимание. Сделал вид, что рассматриваю лепнину на потолке. Бесполезно. Взгляд этого треклятого поляка, словно буравчик, впивался в меня.

Рядом с ним другие шляхтичи перешептывались, кивая в нашу сторону. Их позы, их надменно задранные подбородки, их дорогие, расшитые золотой нитью кафтаны, — все кричало о древнем роде, оскорбленной чести и требовании крови. Моей крови. Или нашей с Ржевским. Не важно. Я-то в этом списке все равно есть.

Поляки пришли сюда не просто жаловаться. Они пришли требовать расплаты. И судя по тому, как их здесь принимали, с чаем на бархатном диване, голос шляхтичей имел вес.

Даже Ржевский, с его достаточно простым, легким отношением к жизни и всему происходящему, почувствовав напряжение, тихонько высказался:

— Черт, Бестужев, вон те… Смотрят так, будто мы их любимых коней угнали. Или не коней… — Он не договорил, но смысл был ясен. Столь незамысловатым образом поручик дал мне понять, что тоже понял, какие именно шляхтичи находятся в приемной военного министра.

— Молчи, — процедил я сквозь зубы, сохраняя каменное лицо. — Игра идет достаточно серьезная. Помнишь, что сказал этот… Поликарпыч. Нам только новой стычки с ними не хватало.

В этот момент дверь в кабинет министра отворилась. Вышел адъютант Барклая-де-Толли.

— Господин корнет Бестужев-Рюмин? Господин генерал-лейтенает Уваров? Его сиятельство приглашает вас.

Ржевский, который при появлении адъютанта вытянулся в струнку, подпрыгнул на месте от неожиданности, не сумев сдержать эмоциональную реакцию:

— Как господин корнет⁈ А я⁈ Мы же вместе…

— Поручику Ржевскому и господину полковнику Давыдову велено передать. Вас просят подождать, — отчеканил адъютант, не глядя на моего возмущенного друга.

Давыдов тяжело вздохнул. Ему, похоже, такой расклад тоже не пришёлся по душе. Ржевский только развел руками, изобразив немую сцену обиды и несправедливости.

А вот я немного напрягся, почувствовав, как холодок в солнечном сплетении превращается в ледяной комок. Почему один? Да еще в компании Уварова. Что теперь? Награда? Расплата? Вербовка в те самые «органы», чей представитель так холодно меня отчитал? Неспроста же господин с рыбьими глазами обозначил свое участие в истории с поляками.

— Идемте, граф. — Уваров кивнул мне в сторону кабинета, а затем направился к двери. Я, само собой, двинулся следом.

Переступив порог кабинета, я очутился в другом мире. Просторный зал, залитый светом из высоких окон, стены, увешанные картами невероятной детализации, тяжелые дубовые столы, заваленные бумагами и донесениями. И в центре этого царства военной мысли — Михаил Богданович Барклай-де-Толли.

Он стоял у карты, на которой булавками был утыкан весь западный край империи, и что-то помечал карандашом. Министр выглядел…каким-то уставшим, что ли. Глубокие морщины у глаз, чуть ссутуленные плечи под темно-зеленым мундиром свидетельствовали о бессонных ночах. Но когда он поднял голову, взгляд его серых глаз показался мне острым и очень сообразительным.

— Корнет Бестужев-Рюмин? — Голос был спокойным, чуть хрипловатым, без лишней пафосности. — Подойдите.

Я вытянулся по струнке, щелкнув каблуками:

— Так точно, ваше сиятельство!

При этом Уварову достался лишь короткий кивок в знак приветствия. Впрочем, генерала это не очень расстроило. Он спокойненько встал в сторонке, наблюдая за мной и министром со стороны.

Барклай отложил карандаш, обвел меня оценивающим взглядом, от парадного доломана до начищенных сапог, задержался на сабле.

— «Сокол»… Хорошая сталь. Помнится, у вашего батюшки был такой же клинок. — Он махнул рукой, указывая на кресло. — Садитесь. Не церемоньтесь. Долгий день предстоит всем.

Я сделал еще пару шагов вперед и осторожно опустился на край кресла. Уваров последовал моему примеру. Правда, устроился он не в соседнее кресло, а чуть на расстоянии. Это хорошо. Иначе мы бы с ним напоминали нашкодивших школьников в кабинете директора, которые плечо к плечу ждут расплаты за шалость.

Барклай прошелся по кабинету, остановился у окна, глядя во двор.

— Рассказали мне о вашей… ночной прогулке, корнет. И о том, что предшествовало. — Он повернулся ко мне, в его глазах мелькнуло что-то, отдаленно напоминающее… одобрение? — Смекалка. Решительность. Готовность действовать, когда промедление смерти подобно. Редкие качества, особенно для юного корнета. Выявить заговор, перехватить оружие, уничтожить предателей… Да еще вшестером против семерых. Это не просто храбрость. Это — талант.

Я чуть не поперхнулся воздухом. Талант? У меня? У того, кто несколько дней назад путал эполет с аксельбантом и боялся седлать лошадь?

— Мы… просто выполняли долг перед отечеством, ваше сиятельство, — выдавил я. — Боялись упустить момент.

— «Боялись упустить момент», — повторил Барклай, и на его усталом лице появилась едва заметная улыбка. — Именно так. Момент в войне решает все. Порой важнее приказа — инициатива на месте. Разумная, конечно. — Он подошел к столу, взял лист бумаги. — Полковник Давыдов представил вас и ваших товарищей к наградам. Генерал Уваров поддержал инициативу. Но с этим чуть позже. Когда вся история, наконец, подойдёт к благополучному финалу. Однако, по решению генерала, вас ждёт еще кое-что. Лично вас. Это — повышение по службе… Все честно, не находите? Особенно для вас, корнет. — Барклай посмотрел мне прямо в глаза. — Приказом по армии вы производитесь в поручики лейб-гвардии Гусарского полка. Поздравляю, поручик Бестужев-Рюмин.

Я сидел, не двигаясь, и глупо хлопал глазами. По крайней мере, мне так кажется, что глупо. Потому что подобный поворот реально оказался для меня неожиданным.

Поручик? Меньше, чем за неделю, из корнета — в поручики гвардии? Ничего б себе…Это — головокружительный скачок в карьере военного.

Однако радость моя под угасла буквально через пару секунд. Что-то в тоне Барклая, в его усталых глазах, говорило, это не просто награда. После его слов о награде в воздухе повисла такая многозначительная пауза, после которой непременно должно было последовать «но». Хотя бы в качестве намёка. И оно последовало.

Министр положил лист на стол и снова подошел к карте. Он ткнул пальцем в точку, обозначавшую Вильно.

— Видите этот улей, поручик? Город кишит шпионами, предателями, агентами влияния… как наших «друзей» поляков, — он кивнул в сторону приемной, — так и куда более опасных игроков. Вчера вы отрубили одну голову гидре. Но у нее их… много. — Он обернулся. Его взгляд стал тяжелым, проницательным. — Лейб-гвардия… Элита. Но и там… не все чисто. Не все служат Империи так же самоотверженно, как вы и ваши товарищи.

Барклай-де-Толли сделал паузу, давая возможность своим словам впитаться в мой разум и крепко там обосноваться.

— Мне нужны люди, поручик. Свои люди. В полку. Умные, смелые, не обремененные глупыми предрассудками светского круга. Люди, которые видят суть и готовы действовать. Докладывать. Не обязательно через обычную цепочку… — Министр многозначительно посмотрел на меня. — Вы показали, что способны видеть то, что другие не замечают. И действовать, когда другие колеблются. Я мог бы использовать человека с такими качествами. На благо России.

А-а-а-а-а… Так вот оно что. Вот она, вербовка. Не «рыбьим» агентом из тайной полиции, а самим Военным министром. Мне только что весьма конкретно предложили стать его личным шпионом, его «ушами» в полку. Карьера, доверие высшего начальства, влияние… Все, о чем мог мечтать любой амбициозный офицер в этом веке. Хотя… Почему же только в этом. В любом.

Пока Барклай все это говорил, я быстро бросил осторожный взгляд в сторону Уварова. Тот сидел с каменным лицом. Учитывая, что подобные разговоры министр ведет в присутствии генерала, они, похоже, из одной песочницы. Про то, что Барклая-де-Толли не особо любили, я помнил. Насчет Уварова… Пожалуй, вообще никакой информации у меня нет. Я даже имя его не знал. Но выходит, что генерал — человек министра. Что-то наподобие того. А Давыдов… Очевидно, нет.

Только этого мне не хватало в довесок к тому, что есть. Оказаться между двумя не самым дружным группировками, назовем это так, — поганенькая перспектива. Но… Естественно, сейчас нельзя показывать свои сомнения.

Поэтому я встал, выпрямился до предела и посмотрел на министра открытым, честным взглядом, добавив в него толику наивности. Типа что-то понял из его речи, но не до конца.

— Честь оказанного доверия огромна, ваше сиятельство! — сказал я с максимальной искренностью, какая только была возможна. — Служу Империи! Всегда готов выполнить свой долг!

Барклай кивнул, удовлетворенный ответом. В его глазах мелькнуло нечто отдаленно напоминавшее облегчение.

— Отлично. Детали… позже. Сейчас вам нужно вернуться к полковнику Давыдову, — он протянул руку. — Еще раз поздравляю, поручик. Вы заслужили.

Я пожал его сухую, сильную руку. Внешне — образцовый молодой офицер, польщенный вниманием начальства. Внутри же бушевал ураган противоречий. «Использовать». «Докладывать». «Не через обычную цепочку». Эти слова звенели в ушах.

Для меня, человека из будущего, не по наслышке знакомого с бюрократией и подковерными играми, предложение Барклая припахивало… крысиными бегами. Бесконечными интригами, доносами, необходимостью смотреть на товарищей сквозь призму подозрительности. На Ржевского, на Алексина, даже на ворчливого Браздина… На баню у Антонины Мирофановны, на бесшабашные пирушки, на честный бой плечом к плечу…

— Свободны, поручик. — Барклай-де-Толли кивнул мне. Затем посмотрел на Уварова. — Вас, генерал, прошу остаться.

«А вас, Штирлиц, я прошу остаться…»– пронеслось в голове, пока шел к двери.

Потому как ситуация отдаленно напоминала что-то подобное.

Нет, ваше сиятельство. Я, может, и «поручик» теперь, но играть в ваши шпионские игры не буду. Я и без того не стремился в прошлое, чтоб еще тут такой фигней заниматься.

Очень надеюсь, что меня сюда не для этого отправили. Я, пожалуй, лучше буду драться, пить, ошибаться, спасать друзей и жечь казенные сараи. Мне эти ваши «верха» с их вечными интригами — как та гауптвахта: душно, тесно и пахнет куриным пометом. Я выбираю гусарскую вольницу.

Как только вышел в приемную, на меня сразу ураганом обрушился Ржевский:

— Ну⁈ Что там⁈ Орден? Отправят в темницу⁈ Говори же, черт!

Поляки, по-прежнему сидевшие на диване, тоже напряглись, их взгляды, полные ненависти и ожидания, впились в меня. Даже Давыдов, который в отличие от Ржевского чисто внешне не проявлял сильной заинтересованности, смотрел вопросительно.

Я глубоко вдохнул, стараясь придать лицу торжественно-невинное выражение.

— Ничего особенного, господа. Его сиятельство… просто поздравил меня с производством в поручики. — Я похлопал Ржевского по плечу. — Ну что, господин поручик? Теперь мы с тобой одного чина. Пора отмечать?

Ржевский замер на секунду, его глаза округлились, потом громогласно расхохотался, заглушая мой шепот «Позже все расскажу!»:

— Поручики⁈ Да ты, граф, даешь! Вот это поворот! Значит, будем кутить по-поручицки! Всю ночь! И черт с ними, с…

Ржевский осекся, покосившись в сторону шляхтичей. Видимо, к черту должны были пойти именно поляки. Затем он «чокнулся» со мной несуществующей рюмкой, демонстративно игнорируя ледяные взгляды со стороны дивана.

Давыдов, наблюдавший за этой сценой с привычной сдержанностью, но с теплым огоньком в глазах, наконец подошел. Он крепко пожал мою руку:

— Поздравляю, поручик Бестужев-Рюмин. Повышение заслуженное. Хотя… — Его взгляд стал чуть строже, — … с новым званием ответственности тоже прибавится. Не забывайте.

— Не забуду, господин полковник, — ответил я, стараясь выглядеть серьезным.

В этот момент я краем глаза поймал реакцию тех, кто сидел на бархатном диване. Седовласый поляк не шелохнулся. Его каменное лицо не дрогнуло. Но его спутники…

Один из них, помоложе, с острым, как бритва, лицом, резко вскинул голову. Его глаза, узкие и злые, метнули в мою сторону молнию чистейшей ярости. Он что-то резко прошептал седому. Тот лишь едва заметно покачал головой, словно отгоняя назойливую муху.

«Не сейчас», — прочитал я в этом жесте. «Но потом. Обязательно потом.»

Холодок пробежал по спине. Эта парочка напоминала двух змей, одна — старая, мудрая и смертоносная, другая — молодая, горячая и жаждущая укусить немедленно.

— Однако праздновать будем не только в корчме, господа, — Давыдов прервал мои невеселые размышления, обращаясь ко мне и Ржевскому. Его голос звучал деловито, но с легким, скрытым задором. — Сегодня вечером бал у графа Ожаровского. Знаете такого? Местный столп, большой чин, друг самого государя в прошлые визиты. Его дочь… ну, вы сами понимаете, на выданье. — Полковник многозначительно поднял бровь. — Бал обещает быть грандиозным. Вся знать Вильно съедется. И нас, лейб-гвардейцев, особенно отличившихся, — Давыдов кивнул в нашу сторону, — пригласили особо. Так что, поручик Бестужев, поручик Ржевский, готовьтесь к светскому бою. И никаких сабельных драк в бальном зале, понятно? Хотя с вами… — Он тяжело вздохнул, но в уголках его губ дрогнула улыбка.

Ржевский засиял, как медный таз на солнце:

— Бал! У Ожаровских! Да там же, говорят, шампанское рекой льется, а красавицы — хоть отбавляй! Граф, слышишь? Нам светит не просто попойка, а бал! И… — Он понизил голос до драматического шепота, — … возможностью пофлиртовать с дочкой хозяина! Она, говорят, прелесть!

Мы покидали дворец Барклая под аккомпанемент восторгов Ржевского и тяжелого молчания со стороны польского дивана. Проходя мимо, я невольно встретился взглядом с молодым шляхтичем.

Он не просто смотрел. Он «плевал» мне в душу этим взглядом. Его губы беззвучно сложились в слово, которое я прекрасно прочитал: «Убийца».

Я резко отвернулся, следуя за Давыдовым. Игра действительно только начиналась, и бал у Ожаровских выглядел идеальным полем боя — бархатным, блестящим и смертельно опасным.