Госпожа Смерть

Глава 34

Оставив жителей Локриджа заново обустраивать жизнь, Никки, Натан и Бэннон побрели по узкой старой дороге в глубь гор. Несмотря на то, что мэр Барр был поглощен работой, мужчина подтвердил им, что Кол Адэр действительно находится там, — за горами и широкой долиной. Испытание с Судьей подтолкнуло Натана как можно скорее обрести свои силы любыми средствами.

То, что некогда было широким трактом, по которому проходили торговые караваны, теперь заросло от долгого бездействия. Темные сосны и толстые дубы медленно посягали на это пустое пространство, оставленное человечеством, с намерением его заполнить.

Бэннон был на удивление замкнут, не проявляя особого интереса к их путешествию. Его обычная жажда разговора и позитивное мировоззрение куда-то подевались. Юноша все еще находился под впечатлением от того, что Судья заставил его увидеть и пережить. Никки столкнулась с последствиями своего темного прошлого и уже давно преодолела это чувство вины, но у Бэннона было гораздо меньше опыта в превращении свежих, кровоточащих ран в зарубцевавшиеся шрамы.

Натан попытался подбодрить молодого человека.

— Мы отлично проводим время. Хочешь ненадолго остановиться, мой мальчик? Немного схлестнемся на мечах?

Ответ Бэннона был на удивление непредсказуем:

— Нет, спасибо. Я вполне нахлестался с шелки и работорговцами Норукай.

— Это правда, мой мальчик, — произнес волшебник с натянутой улыбкой, — но упражняясь с мечом, ты можешь позволить себе повеселиться.

Никки обошла покрытый мхом валун посреди тропы, затем оглянулась.

— Возможно он думает, что убивать по-настоящему — вот настоящее веселье, волшебник.

Бэннона как будто ужалили.

— Я делал то, что должен был сделать. Люди нуждаются в защите. Можно не успеть вовремя, но если уж это случилось, то сделать надо все возможное.

Путники достигли стремительного потока, бурлящего по скользким скалам. Никки подобрала юбки и пошлепала по мелководью, не беспокоясь о промокших сапогах. Натан, однако, пошел вниз по течению, где обнаружил упавший ствол дерева и использовал его в качестве мостика. Он осторожно перебрался на другую сторону, затем повернулся лицом к Бэннону — тот едва глядел под ноги, шагая по бревну.

Никки продолжала наблюдать за молодым человеком, все больше беспокоясь о терзающей его душевной боли. Ее спутник, столь озабоченный и апатичный, вполне может подвергнуться потенциальной угрозе, столкнись они с ней, и Никки не желала допускать подобного.

Она встретила Бэннона, едва тот сошел с бревна на мягкий мох отмели.

— Нам нужно разрешить ситуацию, Бэннон Фармер. Нарыв лучше вскрыть, не дожидаясь его нагноения. Я знаю, что ты не сказал правду, — по крайней мере не всю.

Бэннон сразу насторожился и отступил, на его лице читался страх.

— Правду о чем?

— Что показал тебе Судья? Какая вина гложет тебя изнутри?

— Я уже говорил. — Бэннон отступил, словно желая сбежать. Он побледнел. — Я не смог остановить человека, когда тот топил мешок с котятами. Милостивая Мать моря, я знаю, что это выглядит в твоих глазах по-детски, но не тебе судить, как моя вина может на меня влиять!

— Я не судья тебе, — сказала Никки, — и не хочу быть ею. Но мне нужно понять.

Подойдя к ним по берегу ручья, Натан вмешался в разговор.

— То есть, ты хотел бы, чтобы мы верили, будто Судья посчитал потерю котят более достойной осуждения, нежели исчезновение твоего друга вместе с работорговцами? — Волшебник задумчиво улыбнулся, пытаясь выглядеть сострадательным. — Хотя, по правде, я сам люблю котят. Сестры во Дворце Пророков однажды позволили мне завести котенка — четыреста лет назад. Я заботился о нем, он вырос в кошку, и, я полагаю, она была счастлива бродить по дворцу и охотиться на мышей и крыс, где ей хватало места разгуляться. Это было много веков назад... — Голос Натана наполнился грустью. — Кошка, конечно же, давно мертва, и я не вспоминал об этом уже долгое время.

Никки попыталась смягчить свой суровый голос, незначительно в этом преуспев:

— Ты наш спутник, Бэннон. Может, ты преступник? Я не собираюсь тебя наказывать, но мне необходимо знать. Ты можешь являться препятствием для нашей миссии и угрожать безопасности страны, в которой находишься.

— Я не преступник! — огрызнулся юноша, и зашагал вдоль ручья, стараясь держаться в стороне. Никки пошла за ним следом, но Натан положил руку колдунье на плечо и слегка покачал головой.

— Как бы то ни было, я не осуждаю тебя, — окликнула она молодого человека. — Я могла бы месяцами перечислять людей, которым причинила боль. Однажды даже поджарила заживо одного из своих генералов, прямо посреди деревни, чтобы показать ее жителям, насколько я безжалостна.

Бэннон обернулся и уставился на колдунью одновременно с удивлением и отвращением. Никки скрестила руки на груди.

— Ты не смог помешать кому-то утопить мешок с котятами. Может, это и правда. Но я не верю, что Судья осудил тебя на веки вечные из-за такого пустяка.

Бэннон плеснул на лицо прохладную воду, затем отошел от ручья и стал подниматься по склону, усеянному луговыми лилиями.

— Это долгая история, — вздохнул он, не глядя на Никки.

Натан, стоя за его спиной, произнес:

— Этот разговор может подождать, пока мы не разобьем лагерь. Также стоит поискать что-нибудь поесть.

Бэннон, пробираясь через кустарник, спугнул пару рябчиков. Две упитанные птицы, кудахтая, заковыляли быстрыми шагами и сорвались в полет. Никки, сделав небрежный жест рукой, выпустила магию. Недолго думая, она остановила птичьи сердца, и рябчики замертво упали на землю.

— Вот теперь можно поужинать, к тому же здесь хорошее место для ночлега. Пресная вода из ручья, дрова для нашего костра — и подходящее время для историй.

Бэннон выглядел побежденным. Не говоря ни слова, юноша взялся за сбор сухих веток, Натан принялся ощипывать птиц, а Никки использовала свою магию, чтобы разжечь огонь. Пока готовилась еда, колдунья наблюдала за парнем: тот уходил в свои воспоминания, как рудокоп, разгребающий кучи камней, сортируя щебень и пытаясь решить, что оставить.

Чуть позже Бэннон обглодал дочиста свою часть трапезы, сбегал обратно к ручью, чтобы умыться, и вернулся. Он поднял подбородок и тяжело сглотнул. Никки видела, что молодой человек готов.

— На острове Кайрия… — начал он. Его голос прозвучал надтреснуто. Юноша глубоко вздохнул. — Вернувшись домой… В общем, я сбежал не оттого, что моя жизнь была слишком тихой и скучной — эта жизнь не была счастливой.

— Жизнь иногда такой и бывает, мой мальчик, — произнес Натан.

— Точнее, только такой и бывает, — Никки была более категорична.

— Мои родители были не совсем такими, какими я их описывал. Ну, разве что моя мать. Я любил ее, и она любила меня, но мой отец… мой отец… — Его глаза метались взад-вперед, как будто искали подходящее слово, а найдя, смело его использовали: — Он был подлецом, и достойным всяческого порицания. — Бэннон поймал себя на том, что, будто-то бы боится духов, которые сейчас поразят его, пока он расхаживает тут взад-вперед. Затем тот странный взгляд снова возник на лице юноши, словно он пытался раскрасить свои воспоминания. — У моей матери была кошка окраса «тэбби», которую она очень любила. Кошки обычно спят возле теплого очага, но эта предпочитала свернуться калачиком на коленях матери. — Бэннон сощурился. — Мой отец был грубым пьяницей и жестоким человеком. Свою жалкую жизнь он не считал собственной ошибкой, напротив — делал нашу жизнь несчастной, считая, что мы несем за это ответственность. Он бил меня: иногда палкой, но обычно кулаками. Мне кажется, ему это нравилось. Хотя, я всегда являлся его запасным вариантом. Я мог и убежать, а отец не желал прилагать много усилий и поэтому вместо меня отрывался на матери, загоняя ее в угол у нас дома. Бил ее всякий раз, когда проигрывал в азартную игру в таверне, или, когда у него заканчивались деньги и он не мог купить вдоволь выпивки, или прикладывал руку, потому что ему не понравилась еда, которую она готовила, или потому, что приготовила мало. Он заставлял мою мать кричать, а затем наказывал ее за крик — за громкие крики, которые могли слышать соседи — хотя все знали, как он жестоко с ней обращался в течение многих лет. Но отцу нравились крики матери, и, если бы она терпела боль, отец избивал бы ее еще сильнее. Поэтому матери пришлось пройти по этой узкой дорожке ужаса и боли, чтобы выжить — что бы мы с ней могли выжить.

Бэннон опустил голову.

— Когда я был маленький, я просто не мог противостоять отцу. А когда стал постарше, когда мог защититься от него, я просто был не в силах это делать, потому что этот человек научил меня его бояться.

Юноша так тягостно сидел на упавшем стволе дерева, что казалось вот-вот упадет.

— Кошка была особым сокровищем моей матери, ее отдушиной. Мать гладила животное на коленях и тихонько плакала, когда уходил отец. Кошка как будто принимала в себя ее боль и горести. Каким-то образом это помогало матери, как ничто другое. Это не было магией, но явно исцеляло.

Натан закончил есть рябчика и отбросил кости в сторону, затем склонился вперед, внимательно слушая. Никки не двигалась. Она наблюдала за выражением лица молодого человека, его нервными движениями, впитывая каждое слово.

— У кошки случился приплод из пяти котят: мяукающие и беспомощные, и такие славные. Но мама-кошка умерла при родах. Мы нашли котят в углу на следующее утро, сосущих уже холодный, окоченевший трупик, пытаясь согреться теплом материнского меха. Они так жалобно мяукали. — Бэннон сжал кулаки, его взгляд устремился в воспоминания. — Моя мать, подняв мертвую кошку, выглядела так, как будто что-то сломалось внутри нее.

— Сколько тебе было тогда, мой мальчик?

Бэннон смотрел на старого волшебника, как бы пытаясь сформулировать ответ на вопрос.

— Это случилось меньше года назад.

Никки была удивлена.

— Я хотел спасти котят, ради моей матери. Они были такими крошечными, с самым мягким мехом и острыми коготками. Когда я их держал, они постоянно вертелись. Мы напоили их молоком из наперстка — о них надо было заботиться. Эти котята нам с матерью стали утешением… но мы даже не успели дать им имена — ни одному — как отец все же их обнаружил. Однажды ночью он пришел домой в ярости. Я понятия не имел, что его так разозлило. Хотя причины, по-моему, никогда не имели значения — нам с матерью не нужно было их знать, ведь в каком-то темном уголке его проспиртованного разума виноватыми всегда оказывались только мы. Он знал, как причинить нам боль — о, он знал, как это сделать. Отец ворвался в дом, схватил мешок с луком, висевший на стене, и высыпал содержимое на пол. Несмотря на то, что мы пытались оградить его от котят, отец хватал их по одному и пихал в пустой мешок. Котята жалобно мяукали, взывая о помощи, но помочь им было никак — отец нам не позволил.

Лицо Бэннона потемнело. Юноша не смотрел на своих слушателей.

— Я попытался ударить отца, но тот отмахнулся. Мать его умоляла, но тому нужны были лишь котята. Он знал, что от этого матери будет гораздо больней, чем от его кулака. «Их мать мертва», прорычал он, «и я не желаю, чтобы вы тратили молоко». — Бэннон сказал это с отвращением. — Его слова о трате нескольких наперстков были таким абсурдом, что я не мог найти ответа. И тут отец хлопнул дверью и исчез в ночи. Мать всхлипывала и рыдала. Я хотел бежать за ним, и даже драться, но остался, чтобы успокоить ее. Она охватила меня руками и рыдала мне в плечо. Отец забрал последнее, что она любила, последнюю память о ее любимой кошке. — Юноша тяжело сглотнул. — Но я тотчас решился что-нибудь предпринять, так как знал, куда он направится. Неподалеку протекал глубокий ручей, и отец, видимо, решил бросить мешок туда. Котята могли утонуть — мокрые, холодные и беспомощные, если им не помочь. Уже не думая о своих действиях, я знал, что получу побои — но отец бил меня и раньше — а у меня никогда не было шанса спасти что-то, что я любил, спасти то, что любила моя мать. Поэтому я выбежал в ночь за отцом. Я хотел его преследовать, кричать проклятия, обзывать грубым чудовищем. Но мне хватило ума молчать. Я не посмел ему сообщить, что иду за ним следом. Ночь была темной и облачной, и отец был настолько пьян, что ничего не замечал вокруг. Он даже не мог представить, что я смогу ему противостоять. Я никогда не делал этого прежде. Достигнув ручья, я видел мешок в его руке — тот извивался и корчился. Отец не злорадствовал, он даже не думал о том, что делает. Безо всяких угрызений совести он просто бросил завязанный мешок из-под лука в бурную воду. Под тяжестью камней тот пару мгновений качался, уносимый потоком, затем ушел под воду. Я был уверен, что слышал плач котят. Милостивая Мать моря…

Голос юноши словно сдавило в тисках.

— Времени у меня было мало: котята вот-вот могли утонуть, все решали минуты. Я не мог рисковать и позволить отцу поймать меня, ведь подойди я слишком близко, ему лишь стоило протянуть руку, и он бы меня схватил своими ужасными лапами за рубашку или за руку. Тогда уж и избил бы до потери сознания, может, даже сломал бы мне пару костей — но, что хуже всего, он помешал бы мне спасти котят! Я прятался в темноте минуту — долгую, мучительную. Сердце бешено колотилось. Отец даже долго не стоял, чтобы насладиться своей жестокой работой. Постояв у ручья с дюжину вдохов, он скрылся в ночи, туда же, откуда и пришел. Я помчался вдоль ручья так быстро, как мог, постоянно натыкаясь о камни и ивовые кусты. Рыскал глазами по холодному течению, пытаясь разглядеть в тусклом лунном свете какие-либо признаки бултыхающегося мешка. Бежал по отмели, спотыкаясь в брызгах, но мне нужно было спешить. После весенних дождей вода поднялась, и поток стал заметно быстрее, каким я его помнил. Я не мог видеть, как далеко унесло теперь котят, но впереди, вдоль изгиба ручья, я на мгновение заметил, как мешок всплыл, прежде чем снова ушел под воду. Споткнувшись о поросшие мхом камни и скользкую грязь, я упал в воду, но мне было все равно. Зайдя в глубину, я пробирался вперед и греб руками, пытаясь схватить мешок. Хватался за водоросли, порезался о ветки, но мешок все уплывал, оставаясь под водой. Я больше не мог слышать котят, и знал, что прошло слишком много времени, но попыток своих не оставлял. Затем бросился вперед и нырнул, пока, наконец, не поймал его, ухватив пальцами вокруг за складки грубой ткани. У меня получилось! Смеясь и плача, я выдернул тяжелый мешок из воды. Едва его поднял, как с него потоком хлынули ручейки, я споткнулся и растянулся на берегу. Своими окоченевшими, кровоточащими пальцами долго не мог развязать мокрый узел, стал рвать его ногтями, и, наконец, ткань разошлась. С потоком воды выбросило котят. Я помню, как снова и снова повторял «Нет, нет, нет!» Эти бедные, хрупкие существа вывалились, скользкие и влажные, как рыбы из сети. И они не двигались. Ни один. Я поднял их, мягко надавил, их маленькие язычки были высунуты, я дул в их крошечные мордочки, пытаясь заставить их пошевелиться. В моей голове постоянно слышалось как они зовут на помощь, жалобно мяукая, пытаясь набрать воздух, увлекаемые под холодную воду. Они были такие маленькие и даже не знали своей мамы. Я знал, что они звали меня и мою мать, но мы их не спасли — мы их не спасли!

Бэннон сгорбился и всхлипнул.

— Я бежал так быстро, как только мог. Я пытался достать мешок из воды — пытался что есть силы! Но все котята оказались мертвы, все пятеро.

Натан слушал с сострадательным видом. Он поглаживал свой подбородок, сидя на камне возле костра.

— Ты старался изо всех сил. Больше ты ничего не мог сделать. Ты не можешь постоянно нести в себе эту вину. Это убьет тебя.

Когда Бэннон плакал, Никки пристально за ним наблюдала.

— Это не то, отчего он чувствует за собой вину, — вполголоса сказала колдунья.

Старый волшебник был поражен, но Бэннон взглянул на Никки, с, на удивление, взрослым взглядом.

— Ты права, — хрипло ответил он. — Не из-за этого.

Он сплел пальцы, затем разъединил, снова найдя в себе смелость продолжить.

— Я нашел мягкое место под ивой возле ручья и голыми руками выкопал ямку. Похоронив котят, я накрыл их мокрым мешком, словно одеялом, которое могло бы согреть в ту холодную ночь. Поверх могилы положил камни, чтобы потом показать матери это место, но я не хотел, чтобы о нем знал мой отец. Затем долго там стоял, оплакивая их, а после пошел домой. Я знал, что не смогу скрыть от отца следы слез и мокрую одежду. Он, вероятно, избил бы меня за это, а может просто посмотрел бы с самодовольным выражением. Тогда, с гибелью котят, я не думал, что он может причинить мне большую боль, к тому же я порядком измотался. — Молодой человек сглотнул. — Но я пришел домой, чтобы обнаружить нечто гораздо худшее.

Никки почувствовала, как напряглись ее плечи, и тут же одернулась. Бэннон продолжил говорить мрачным голосом, словно у него больше не осталось никаких эмоций.

— Утопив котят, отец вернулся домой, где его поджидала мать. Она решила, что с нее хватит. После всей боли, страхов и страданий, причиненных ей, убийство этих невинных животных стало для нее последней каплей. Когда он, шатаясь, вошел в дверь, мать его уже ждала. Позже, увидев эту сцену, я догадался, что произошло. Как только отец вошел в дом, мать, держа наготове топор за дубовое топорище, словно воин свою булаву, напала на него с криком, ударив по голове. И ведь ей почти удалось, но удар прошел вскользь: этого хватило, чтобы выступила кровь, возможно, даже треснул череп — и, конечно, оказалось достаточно, чтобы отец зашелся в гневе. В бесполезных усилиях мать пыталась ранить его, возможно даже убить. Но отец, увернувшись, вырвал топор у нее из рук… — Бэннон сглотнул и зажмурился. — И избил ее до смерти. К тому времени, как я вернулся домой, похоронив котят, мать была уже мертва. Он разбил ее лицо так, что на нем не осталось живого места, и я даже не мог ее узнать: левый глаз был сплошным месивом, сломанные части черепа выступали наружу, обнажая мозг. Ее рот стал просто рваной дырой, и вокруг лежали разбросанными зубы. Некоторые из них впились, будто украшения, в то, что когда-то было лицом…

Голос Бэннона стал более тихим и дрожащим:

— Отец подошел ко мне с окровавленной, разбитой рукоятью топора, но защитить себя мне было нечем, — меча тогда еще не было. Я все равно с воем бросился на убийцу. Я… я даже не помню этого. Наносил удары, царапал, колотил в грудь… В этот раз соседи, услышав крики моей матери, более ужасные, чем когда-либо прежде, подоспели спустя несколько мгновений после моего прихода. Они меня спасли, иначе и мне настал бы конец. Я кричал, пытаясь драться, стараясь ему навредить. Но соседи оттащили меня и усмирили. К тому времени ярость покинула и отца. Кровь покрывала его лицо, одежду и ладони. Какая-то ее часть была кровью из раны на голове, куда его ударила мать, но большая часть принадлежала ей самой. Кто-то поднял тревогу, и одна добрая женщина отправила своего маленького сына бегом в город, за магистратом.

Бэннон часто дышал и ломал пальцы, уставившись в маленький костер подобно заблудшей душе, прежде чем смог продолжить. Где-то наверху закричала и взлетела с одной из сосен ночная птица.

— Я не смог спасти мешок с котятами. Я не смог помешать отцу утопить их, как бы ни старался. Я бросился в ручей и пытался их поймать, пока не стало слишком поздно. Но знал, что уже слишком поздно, и тратил драгоценное время на то, чтобы похоронить их и оплакать… когда должен был находиться в другом месте — спасать свою мать.

Он посмотрел на своих слушателей, и пустая боль в его карих глазах пронзила сердце Никки глубоким холодом.

— Если бы я остался с матерью, возможно, смог бы ее защитить. Если бы я не бегал за котятами и остался дома, то постоял бы за нее и спас. Мы с ней вместе встретили бы отца и уж как-нибудь от него отвязались. После той ночи отец уж точно никогда бы не причинил боль матери и мне. Но вместо этого я побежал спасать котят, оставив свою мать одну с этим монстром.

Бэннон снова встал, отряхнув штаны. Продолжил он тоном разведчика, доставившего отчет:

— Я оставался в Кайрии до тех пор, чтобы увидеть, как моего отца повесят за убийство. У меня оставалось несколько монет, и из сочувствия жители деревни собрали мне деньги на жизнь. Я мог бы иметь небольшой домик, завести семью, работать на капустных полях. Но дом сильно пропах кровью и кошмарами, и в Кайрии меня ничто уже не держало. Итак, я записался на борт ближайшего корабля, который зашел в нашу маленькую гавань — на «Идущий по волнам». Покинув свой дом, я никогда не собирался возвращаться, в надежде найти лучшее место. Мне хотелось жить так, как я себе это представлял.

— Значит, ты изменил свои воспоминания, прикрыв их тьму фантазиями о той, лучшей, по твоему мнению, жизни, — сказал Натан.

— И ложью, — вставила Никки.

— Да, это была ложь, — сказал Бэннон. — Настоящая правда… слишком ядовита. Я просто старался сделать все лучше. Разве это было неправильно?

Теперь Никки была уверена, что у Бэннона Фармера доброе сердце. В своей голове, и в том, как он описывал свою выдуманную жизнь другим людям, молодой человек изо всех сил пытался превратить мир в такое место, которого не будет никогда.

Когда волшебник положил руку ему на плечо, желая подбодрить, Бэннон вздрогнул, словно внезапно вспомнил о побоях своего отца. Натан руку не убрал, но, будто тисками, усилил хватку.

— Теперь ты с нами, мой мальчик.

Кивнув, Бэннон тыльной стороной ладони вытер слезы. Он выпрямил плечи и ответил со слабой улыбкой:

— Согласен. И это очень хорошо.

Даже Никки вознаградила его одобрительным кивком.

— В тебе больше ста́ли, чем я думала.