Госпожа графиня (СИ)

28

Я налила бульон в глиняную миску. Отыскала в ящике медную ложку. Она хоть и была меньше деревянной, зато с удобным зауженным краем, чтобы кормить больного.

Уже собралась отнести обед Морейну, как он сам вышел из-за печи. Босой и без рубашки, с перевязанными лоскутом моей сорочки рёбрами. Ноги шлёпали по деревянному полу, а ладонь вела по шершавому боку печки, отпускать которую Морейн не решался. Всё же он был ещё слаб.

— Ты зачем встал? — я старалась говорить строго, смущаясь его полураздетого вида. Хоть бы одеяло на плечи накинул, что ли.

— Устал лежать, — легкомысленно ответил он.

Если бы при этом Морейн не передвигался маленькими шажочками, выверяя каждый, я бы даже поверила. А так почему-то обиделась. Я тут старалась, бульончик ему варила, ложечку выбирала, чтобы с неё болезного кормить, а он… Добрался до стола и с явным облегчением опустился на лавку. Спиной упёрся в бревенчатую стену, обретя наконец устойчивое положение. И сразу же приободрился, поглядывая по сторонам и поводя носом.

— Ну тогда ешь сам, — интонация вышла не слишком гостеприимной.

Миску перед ним я тоже поставила резковато, ложка звякнула о край. Впрочем, Морейна смутило не это, а содержимое тарелки.

— А больше ничего нет? — поинтересовался он с такой интонацией, что мне захотелось надеть миску ему на голову. Мужчина не испытывал особой благодарности, что я прислуживаю ему. Напротив, воспринимал это как нечто совершенно естественное.

Это одновременно и злило, и при этом будило внутри меня какое-то новое ощущение, похожее на ответственность. Да, наверное, это потому, что я спасла Морейна и теперь за него отвечала.

— А чего ты ещё хочешь? — интонация, тем не менее, миролюбивой не получилась, что опять было проигнорировано.

— Ну… — протянул он, — чего-нибудь посущественнее. И ещё хлеба. Побольше.

Я растерялась. Посущественнее — это что?

— Ну… — ответила с его же интонацией, взглядом обегая плиту. — Есть мясо, — Морейн одобрительно закивал, — фасоль, — ещё кивок, — и сосновый отвар.

Выражение лица у него стало удивлённо-обиженным, будто я обидела его в лучших чувствах.

— И всё? — изумился он.

— А ты думал, у меня тут столичный повар готовит из королевских запасов?

Моё терпение заканчивалось. Морейн неимоверно раздражал. Прежде я не испытывала такого к другим мужчинам. Опекуна опасалась. Гиберта боялась и ненавидела.

Ну разве что в далёком детстве, когда играла с крестьянскими мальчишками. Мы все тогда были на равных. И я могла разбить нос любому, кто косо посмотрел на моё розовое девчачье платье. За что я пользовалась уважением среди младшего населения Дубков.

— Извини, я не подумал, — прервал мои воспоминания полный сожаления голос. — У тебя, наверное, негусто с припасами?

— На тебя может не хватить! — отрезала я. Но положила фасоли во вторую миску, добавила сверху варёного мяса, которое всё равно оставалось немного жёстким, и поставила перед Морейном.

— Спасибо! — он просиял, словно на столе была не варёная фасоль с недоваренным мясом, а обед из трёх блюд. Хотя если подумать, то блюд действительно три — бульон, мясо и фасоль.

И сосновый отвар. Прямо-таки королевский пир получается. Себе я готовила только одно блюдо.

Я отошла к плите и вылила в кружку остатки отвара. Пусть пьёт, мне не жалко, заварю ещё.

Обернувшись, я наткнулась на растерянное выражение лица. И взгляд у Морейна был такой жалкий, затравленный, как у обманутого в лучших чувствах. Наверное, я бы долго не смогла понять, что ему не нравится, если б он, с трудом прожевав и проглотив кусочек мяса, не возмутился:

— Это же есть невозможно! Кто тебя учил готовить?

Это стало последней каплей, упавшей в чашу моего терпения. Она переполнилась, и из неё хлынул настоящий поток, грозя утопить в себе забывшего о вежливости гостя.

— Знаешь что, меня никто не учил готовить. Потому что у меня была сначала кухарка, потом повар. И ещё прислуга, которая исполняла мои пожелания. Стирала мою одежду. Чистила снег перед домом. Я ничего этого не умела раньше, но учусь. Потому что мне пришлось. И если тебе что-то не нравится, дверь — там! — я указала пальцем направление.

Пусть это было совсем неаристократично. И ещё невежливо. Но он ведь первый начал.

Высказав всё, что накипело, я вздёрнула подбородок и ушла за печь. Забралась на свою лежанку, решив, что уже достаточно с ним возилась. Дальше пусть сам о себе заботится.

Мясо ему моё не нравится. Ишь ты, какой привередливый. Пусть тогда сам готовит.

Я перевернулась на спину, сложила руки на груди и уставилась в закопчённый потолок. Кухню наполнила давящая тишина. Только потрескивали угольки в печи.

А потом зашевелился, завздыхал Морейн. Мне было всё равно. Даже если он сейчас грохнется в обморок, не двинусь с места. Пусть на полу лежит. Может, когда заслонку буду закрывать, одеялом его накрою. На большее пусть не рассчитывает!

Потом я услышала, как зазвякала ложка. Меня затопило торжество. Значит, оценил мою еду! Не так уж она и плоха, если положить руку на сердце. А учитывая очень скромный опыт готовки, вообще восхитительна.

Я даже не пыталась прогнать улыбку с губ. Так и лежала, наполненная довольством. А потом услышала осторожные шаги. Морейн шёл обратно.

Я повернулась на бок, почти уткнувшись лицом в печную стенку, и натянула одеяло по самые уши. Сплю уже. Не беспокоить.

Вскоре за спиной завздыхали. Но это не произвело на меня ни малейшего впечатления. А может, сплю уже давно. И ваши вздохи, господин Морейн, меня не волнуют.

— Оливия, — позвал он негромко. — Оливия, — осторожно коснулся моего плеча.

Я с трудом сохраняла неподвижность, продолжая усиленно «спать».

— Оливия, прости меня, я дурак, — в этой простой фразе было столько смирения и признания своей вины, что я с трудом сдерживалась, чтобы не повернуться. Но тут Морейн продолжил: — И даже съел твою жуткую стряпню.