Жена ярла

Глава 17

Неделя тянулась мучительно медленно, словно густая смола.

Лера проводила дни в своём привычном уединении, но теперь оно было отравлено едкой и разъедающей душу тревогой. Даже в укромном уголке конюшни, где тёплые и пахнущие молоком и сеном щенки тыкались в её ладони мокрыми носами, она не находила покоя. Её взгляд, словно предатель, сам выискивал в полумраке высокую и мощную фигуру, а уши прислушивались к знакомому скрипу кожаных ремней или звону стали. Но замок, обычно кипящий его присутствием, был пуст.

Ярла Хальвдана будто скрыла сама земля.

Его отсутствие она воспринимала как горькое, но ожидаемое подтверждение. Он нашёл утешение в мягких объятиях Рагнхильд, а строптивая жена, осмелившаяся бросить ему вызов, ему более не интересна. Эта мысль жгла изнутри, как раскалённый уголь, подпитывая её гнев и давая ложное ощущение правоты.

Но постепенно она начала собирать иную мозаику. Стоя в прохладной тени амбара и прижавшись спиной к шершавым доскам, она подслушала разговор двух служанок, нёсших корзины с бельём:

— ...словно раненый вепрь в загоне мечется, — донёсся до Леры сдавленный шёпот первой служанки. — Слышала, что он вчера в оружейной двое тренировочных чучел в ярости в щепы разнёс? Жалко смотреть.

— Да уж, — вздохнула вторая. — Чего чудит-то, сходил бы к Рагнхильд, облегчил бы... душу...

Служанки захихикали, но смех их прозвучал нервно.

— От Эльги, подружки её, сегодня утром слышала, что та совсем уж в слезах, дурить начала. Работу кинула, лишь в окно смотрит, как девица несчастная.

— ...злость в себе копит. Завтра в поход, а он с невыпущенным гневом в бой пойдет. Прямо на копья вражеские сам кинется, лишь бы подраться.

— Ох, не говори... Легко голову сложить в таком-то состоянии...

— Ладно, пойдём быстрее. Наше дело до вечера управиться.

Слова "голову сложить" вонзились в Леру, как отточенное лезвие, и на мгновение перехватило дыхание.

Он... не ходил к Рагнхильд?

Вся её ревностная и выстраданная уверенность вдруг пошатнулась, дала глубокую трещину, из которой хлынули сомнения. Вместо ожидаемого злорадного удовлетворения её накрыла новая, куда более сложная и тревожная буря.

С одной стороны Леру охватило мелкое, горькое и постыдное торжество. Он не нашёл утешения у другой женщины. Его ярость была настолько всепоглощающей и настолько личной, что даже этот привычный мужской выход оказался для него закрыт. Он был в ярости на неё, и только на неё. Эта мысль странным образом согревала и пугала одновременно.

Но следом пришло жуткое и пугающее осознание. Его гнев был не просто обидой воина, оскорблённого в своём достоинстве. В нём была какая-то иная, более глубокая и опасная причина, которую она не могла понять. И теперь, благодаря болтовне служанок, она знала, что завтра он ведёт своих людей в бой. С невыпущенной яростью, с этой чёрной тьмой, клубящейся в его душе. Пойдёт ли он в сечу осторожным и расчётливым воином, каким она видела его на тренировках? Или же, как слепой, бросится под вражеские секиры, ища на острие копья избавления от своих демонов?

Эта мысль парализовала, леденила душу.

Она не знала о походе. Он ей ничего не сказал. Ни слова.

Почему?

Потому что после их ссоры она снова стала для него пустым местом? Или потому что их последний разговор, её отравленные слова всё ещё висели между ними непроходимой стеной, выше и крепче любой каменной кладки?

Мысли путались, сплетаясь в тугой и болезненный узел.

Её гнев, такой жгучий и праведный всего день назад, таял, как иней под утренним солнцем, уступая место холодному тошнотворному страху, сковавшему внутренности. Она все ещё помнила ту первую ночь, его холодность, ту глубокую рану, что сидела в ней занозой. Но мысль о том, что он может погибнуть из-за этой их ссоры, из-за её колких слов, из-за его собственного неумения или нежелания просить...

Эта мысль была острее любой физической боли.

Она сидела в своей комнате, уставившись в потухающие угли камина, но видела перед собой его лицо в ту роковую ночь. Искажённое не просто гневом, а немой и всесокрушающей яростью. Он не пошёл к Рагнхильд. Он носил свой гнев в себе, как носил бы в теле обломок вражеского копья, отравляя нутро. И завтра он мог истечь из-за неё кровью на каком-то безымянном поле.

И в этот миг с мучительной и ослепляющей ясностью Лера поняла, что её собственный гнев бесследно испарился, смытый леденящей волной одного-единственного чувства.

Всепоглощающего страха.

Не за себя.

За него.