Жена ярла

Глава 11

Уединение конюшни стало единственным пристанищем Леры.

Здесь, в бархатной тьме, пропитанной запахом терпкого сена, лошадиного пота и смолистого дерева, пахло простой жизнью. Здесь, в закутке за дальним стойлом, шестеро слепых и тёплых комочков, жалобно поскуливая, тыкались в её ладони.

Брошенную суку позавчера нашли закоченевшей у лесной опушки, а её потомство — чудом живым и ещё хранившим материнское тепло. Лера тайком проносила им глиняную миску с овсяной болтушкой и парным молоком. В этой заботе была её отчаянная попытка выстроить хрупкую плотину против всепоглощающего одиночества. В безоговорочной потребности щенков в её тепле, в том, как их крошечные сердца отзывались на её прикосновение, она находила крупицу спасения. Они не видели в ней ни жену ярла, ни чужеземную душу. В этой конюшне Лера была просто источником жизни.

В ту ночь сон принес ей не забвение, а новую пытку.

Она стояла в своей старой квартире. За окном плыл знакомый гул мегаполиса, на столе громоздились стопки ещё не проверенных студенческих работ, а в воздухе витал знакомый дуэт книжной пыли и остывшего кофе. Она подошла к зеркалу в прихожей, старому, в позолоченной раме, и резко отшатнулась, наткнувшись спиной на вешалку.

В отражении была она, настоящая Лера, в своей застиранной футболке и с растрёпанными волосами. Но глаза... Глаза были не её. Широко распахнутые от испуга... глаза Астрид.

"Кто ты?" — прошептало отражение.

"Нет, кто ты? И что ты сделала с моей жизнью?" — хотела крикнуть Лера, но горло сжалось тугой петлёй, не пропустив ни звука.

И всё же та, по ту сторону стекла, услышала.

"Я должна была уйти, — голос Астрид был тихим, как шелест засохших листьев. В её тонких пальцах возникло лезвие, маленькое, изящное, с костяной рукоятью. — Я всё сделала так, как велела она... Я принесла жертву. Потому что это не моя судьба. Не моя..."

Отражение поднесло острие к своему запястью, и Лера почувствовала на своей коже обжигающе-ледяную полоску боли.

Лера проснулась с криком, застрявшим где-то в горле, и села на кровати, обеими ладонями прижимаясь к вискам, где набатом стучала кровь. Комната тонула в мертвенно-сером предрассветном свете. Она пыталась отдышаться, смахнув с лица липкую паутину кошмара.

И в этот миг её взгляд, ещё мутный от сна, упал на её собственные руки.

Тонкие, уже почти белые линии. Едва заметные, будто следы от карандаша, шрамы. Несколько аккуратных, параллельных надреза на внутренней стороне каждого запястья. Приговор, подписанный отчаяньем.

Лера медленно провела подушечками пальцев по этим призрачным меткам.

Слова из сна прозвучали в памяти с пугающей ясностью: "Я должна была уйти..."

Но куда? Куда можно уйти, вспоров вены?

Охваченная леденящей душу догадкой, Лера, не дожидаясь утренней суеты, накинула плащ поверх тонкой сорочки и почти бегом, крадучись по спящим коридорам, пустилась в библиотеку.

Воздух в каменной темнице был неподвижным и спёртым, пах пылью веков, тленом пергамента и тайной. Она отбросила в сторону привычные свитки с батальными тактиками и сухими законами. Теперь её интересовало нечто иное, тёмное, забытое, сокрытое в самых старых, почерневших от времени фолиантах.

Она искала до тех пор, пока пальцы не покрылись серой пылью, а в глазах не поплыли от усталости круги. Перебирая хрупкие страницы и вглядываясь в замысловатые вязи рун и полустёртые чернила, она, наконец, нашла. Запись была скудной, обрывочной, написанной на архаичном диалекте, который знали лишь посвящённые.

"Худшифте".

"Смена кожи".

Ритуал отчаяния.

Древнее колдовство, позволяющее душе, исполненной великой воли и принёсшей великую жертву, сорваться с крючка собственной судьбы. Покинуть тело в надежде обрести новое, не тронутое болью. Это не было самоубийством. Это был побег. Побег ценой жертвенной крови, на самом острие между жизнью и смертью, когда душа, вырвавшись из оков плоти, могла, если боги не отвернутся, отыскать себе иной приют.

Астрид не пыталась умереть. Она пыталась совершить невозможное. Сбежать. Испариться. И, судя по тому, что здесь оказалась Лера, у неё получилось.

Для этого были нужны лишь жертва и воля.

Тревожные мысли посетили Леру в тот момент. Сможет ли..?

Теперь, зная, как вернуться, сможет ли она взять в руки нож и повторить этот кровавый языческий акт? Её рациональный ум, все инстинкты, сама плоть, помнившая боль из сна, восставали против этого, сжав горло тошнотой. Обряд требовал жертвенной крови. Требовал добровольного шага за грань.

Её взгляд, помутневший от внезапных слез, упал в узкую амбразуру окна, на тёмные, свинцовые воды фьорда, яростно бившиеся о подножие скал. Утёсы вздымались к небу черными зубами. Высота была головокружительной, а вода внизу — холодна, как сама смерть.

Падение с высоты...

Это ведь тоже жертва. Быстрая. Решительная. Не требующая от неё того немыслимого мужества, на которое когда-то отважилась Астрид. Не нужно водить лезвием по собственной коже, чувствовать, как плоть расступается, а жизнь истекает струйкой. Достаточно одного шага. Одного мига свободного падения.

Мысль сформировалась.

Жестокая и неумолимая.

Если "Худшифте" требовал жертвы и воли, то падение станет её жертвой. А её воля... её воля была сломлена вдребезги. Она не могла больше быть вечной изгнанницей, призраком в чужом теле, не могла дышать воздухом, которым должна была дышать другая, не могла носить на своей коже шрамы чужого отчаяния.

Решение созрело. Холодное и твёрдое, как скала.

Это случится этой ночью.