Фактор Ч

Глава 5. Так себе оркестр

Мико никогда не ждет от судьбы хорошего. Она пессимист. Поэтому будь на моем месте Мико, она бы совершенно не удивилась, увидев, что на том месте, где еще вчера стоял корабль Освальда, уже нет никакого корабля Освальда. И корабля Клары нет.

Пусто.

Пусто-пусто.

Я тоже почти не удивилась, и едва ли расстроилась. Моя новая жизнь в мире будущего научила меня следовать одному единственному правилу: если не знаешь, на что надеяться, надейся на лучшее. Потому что иначе однажды тебе захочется повеситься, а у Сеньки и так уже две травмы юности. Следующая его окончательно хребта лишит.

— Он улетел еще вчера вечером. А до этого бегал и орал, — поделился со мной Шаман.

С его стороны было очень любезно продолжать таскать с собой коробочку, которая транслировала голограмму манекена. Правда она то ли разряжалась, то ли просто барахлила, так что образ прекрасного воскового юноши в костюме от известного модельера давно уже потускнел, а изредка и вовсе пропадал, оставляя меня наедине с целым роем тараканоподобных жуков. Не знаю, правда, что было страшнее — костюм или рой.

К счастью, еще в детстве я приняла за правило не особо засматриваться на внешность собеседника: лишь бы человек был хороший. Шаман не вызывал у меня восхищения, как Крейг, но и отвращения особого тоже. Единственное, что немного раздражало, это вечный шорох бесчисленных крыльев.

Такой… хитиновый звук. Почти скрипучий. На грани раздражимости. Тревожный.

— Куда бегал? — Спросила я.

— Кругами. Потом пошел к полиции, но… не дошел. Многие не доходят.

— Почему?! — Испуганно воскликнула я.

А вдруг на пути к вокзальному посту полиции местные устраивают засаду?! Ну, чтобы никто никогда ничего не узнал? А полицейские закрывают на это глаза — типа, меньше заяв, меньше работы?

Я уже представила, как Освальда суют в мешок и продают на органы, а его любимую «Ласточку» разбирают на запчасти, но не продают, потому что кому вообще нужна эта рухлядь? Ладони вспотели — то есть как… такого же быть не может! Меня ведь всего лишь обокрали, а Освальд, в отличие от меня, поднаторел в блужданиях по космопортам. И вообще, Шаман бы мне так и сказал…

«Бегал, орал, а потом его догнали».

Жуть.

— Ну, они идут через площадь и любуются на стены, потом вдруг разворачиваются, возвращаются на корабли и уходят. Интересно, почему. — Любезно пояснил Шаман.

— П-покажите п-площадь, п-пожа… жалуйста.

Меня окутало темное облако. Я только обреченно вздохнула, когда чьи-то лапки пробежались по моей щеке, а крылья задели скулу. И еще раз. И еще. Я очень старалась не думать о тех, кто запутался у меня в волосах.

Этим утром техники, чертыхаясь, позаменяли сожранные Шаманом камеры. Судя по тому, как они это быстро делали, такая работка выпадала им далеко не в первый раз. Поэтому Шаман защищал меня от слежки собственными… как бы точнее выразиться? Телами.

Я не была уверена, что такая защита вообще нужна, но Шаман очень настаивал, и я решила не спорить, чтобы он что-нибудь еще не скушал. Ну, на нервах.

Я-то была ближе всего….

Площадь оказалась не очень большой. Площадь как площадь: круглая, крытая, в центре, в белом меловом кругу, сидел мужчина и играл на чем-то струнном, перед ним стояла наполовину полная монетками шляпа. Больше на площади не было ничего примечательного, даже двери бесконечных бутиков и магазинчиков (эта часть космовокзала походила скорее на гигантский торговый центр, чем на вокзал) выходили куда-то в другие коридоры.

Но вот на стенах…

На стенах транслировались бесчисленные лица, рыльца, щупальца и прочие части тела, по которым можно опознать галактических преступников. Бесконечное количество злобных глаз смотрело — и все на меня.

Знали ли вы, что одним из признаков предрасположенности к шизофрении считается привычка рисовать глаза? Нарисуй это все художник, я бы точно сказала, что он псих. И заказчик псих. А по дизайнеру зала психушка точно рыдает, не просыхая.

Со стен смотрели: глаза со зрачком, глаза без зрачка, глаза фасеточные, простые паучьи глазки, пигментные пятна, способные лишь различать тьму и свет, зеленые, синие, фиолетовые, оранжевые и кислотно-лимонные, глаза, глаза, глаза…

И ты — в центре внимания.

Это были всего лишь фотографии, но мне было не легче.

Теперь я понимала, почему музыкант очертил себя меловым кругом: некоторые фотографии были выполнены так талантливо, что казалось, что вот-вот та мохнатая (или склизкая, или суставчатая) нечисть выйдет с плаката и пойдет творить свои злодейские дела. Какие-то фигуры были так фантастичны, что идея отбиваться от них с помощью соли и серебра казалась вполне себе здравой.

То есть круг тоже должен был работать.

Интересно, выдают ли бедняге молоко за вредность? Мало того, что уровень шума повышенный, так еще и обстановка нездоровая… Паранойю в такой подхватить легче, чем насморк.

Освальда я без очков поначалу и не узнала.

Если снять очки с очкарика, как правило, взгляд его становится беззащитным, беспомощным почти. Близоруким.

Но Освальд не казался беззащитным; Освальд вообще никак не выбивался из ряда свирепых галактических убийц. Ему достаточно было продемонстрировать свой цепкий взгляд акулы пера, чтобы его соседи по стенке пустили его в тусовку.

Я даже на секунду задумалась, что более жестоко: преследовать какую-нибудь влюбленную парочку весь их медовый месяц, освещая вспышкой особо пикантные моменты уединения, или просто прирезать по-быстрому. Не самый простой выбор.

— О! Он так же застыл на этом самом месте! — Сообщил Шаман, — Объяснишь, почему?

— Тут его портрет.

— Где?

Я постучала по стене. Кажется, Шаман воспринимал цветовые пятна на ней просто как цветовые пятна.

— Портрет?

— Изображение… человека? Существа. По которому можно его опознать.

Гудение чуть усилилось: за то недолгое время, которое я была знакома с Шаманом, я уже поняла, что это он так думает.

Шаман мучительно пытался приглядеться. Отдельные жуки с разгоном влетали в то место, куда я указала, стукались о панель и отскакивали, оглушенные.

— А нас можно было бы узнать по портрету? — Спросил Шаман, когда стук уже напоминал барабанную дробь.

Вместе с виолончелью музыканта, не обращавшего на нас ровным счетом никакого внимания, получался какой-то задорный альтернативный фолк-рок. Я даже поймала себя на том, что притопываю ногой в такт.

Все-таки зря я задала переводчику множественные местоимения. Про себя я никак не могла перестать считать весь рой… или колонию, какая разница? Одной личностью, несмотря на то, что жуков было много.

— Вряд ли. Вы не придерживаетесь одной формы, — сказала я, немного подумав, — а по одному рисовать каждого жука в колонии — дело неблагодарное. Все равно что человека вырисовывать по клеточке… Каждый волосок — отдельно. Попробуй, узнай, как целый человек выглядит!

— А если бы придерживались? — Еще громче загудел Шаман.

— Просто портрет, — попыталась объяснить я то, что и сама толком не понимала, — он… ну, там обычно одно существо нарисовано. — Тут я посмотрела на фотографии — «нарисовано» явно было неверным словом, — То есть, изображено тем или иным образом. Ну, два может быть. Накрайняк… три? Но вас много… И при этом вы одна личность. И то, вы можете меняться… ну, отдельными жуками, и образовывать, ну… Эдди и прочих. Общих.

— Мы бы хотели портрет, — опечалился Шаман, — кажется, это красиво. Почетно. А это — портрет твоего друга? А почему портрет плоский, друг же был не плоский?

— Если изображение не плоское, то это фигурка называется. Или статуя. Многие могут соотнести плоское изображение с настоящим существом, — я вздохнула, — но, похоже, не все. Мне жаль.

— Нам тоже. — Загудел Шаман, — Жаль не понимать.

Рой… понурился.

Я не знаю, как это описать. Что-то в шелесте крыльев, в траекториях полета отдельных жуков, в тональности гудения наводило на мысль, что Шаману и правда очень хотелось бы понять — но не дано. Ну, это как в пьесе для фортепьяно, сначала бодрое стаккато, а потом вдруг легато и пьяно, пьяно-пьяно, и плавненько так кончается все…

— В общем, — я перевела тему, пока Шаман не исполнил крыльями похоронный марш или вроде того, — Освальд увидел, что его разыскивают, и в полицию не пошел.

— Но за ним не следили! — заметил Шаман.

— Ага. Зато за мной следили, — вздохнула я.

— И мы съели твой смартфон! — Заявил Шаман так гордо, будто собственными телами закрыл меня, как минимум, от саблезубого тигра и даже мамонта за это не попросил.

Есть такие существа, которые делают добро как бы просто так, потому что считают себя хорошими и стараются поступать правильно; но если копнуть поглубже, то выяснится, что на самом деле они очень ждут одобрения. Все, что им необходимо — это немного внимания, чуточка благодарности. Казалось бы, такая малость!

Но я не могла заставить себя ее продемонстрировать, потому что вместо волшебных слов «молодцы» и «хорошие мальчики» на язык так и просился многоэтажный русский мат. Боже, да он даже сожрал мою последнюю кредитку! Теперь за мной не следят, связаться с друзьями я не могу, зато вот отлично поболтала с разумной колонией жуков. Замечательно!

Подождите-ка… и как мне это раньше в голову не пришло?

Я так надеялась, что Освальд меня найдет, что совсем забыла про других моих друзей…

— А тут есть… коммуникатор? Общего пользования? — Спросила я несмело, — Чтобы в сеть выйти?

— Есть сеть-кафе, но оно платное. Это поблизости. А так их очень много, но все платные. А с кем ты хочешь связаться?

Я хотела написать Мико. Адрес ее почты я почему-то помнила куда лучше, чем номер. Конечно, Мико проверяет почту раз в столетие, и то по большим праздникам, но раз Освальд скрылся в космических далях, альтернатив у меня не слишком-то много.

— С подругой.

— Мы стащим тебе денег!

И куда только делась понурость? Кажется, жуки от одного слова «стащить» воспряли духом и совершенно забыли о недостатках своего чувственного восприятия. Прямо-таки воспарили, я б сказала.

Я не хотела думать, почему Освальд меня бросил, всего лишь посмотрев на стенку со своим портретом. Как будто его кто-нибудь узнал бы, в очках-то!

Я даже не была уверена, что он меня бросил. Может, поехал за подмогой? За поисковой собакой какой-нибудь, или за гениальным сыщиком, или чем-то в этом роде…

Лучше предоставлю роль обвинителя Мико, а сама буду его защищать. В споре рождается истина, но я очень хочу представлять позитивную сторону, даже если истина вдруг окажется не очень.

— Пойдем, — сказала я, — и это… зайдем в какую-нибудь кафешку с мороженым по пути? Очень хочется.