Фактор Ч

Глава 14. Секретики малых продаж

— И вдруг я подумал: а что от меня останется? Несколько фильмов, которые все забудут через десятилетия? Компания? Куча денег побольше или поменьше? Какие-нибудь дети?

— И решил оставить нас? Думал, мы что-нибудь изменим? Типа… мир? Вселенную?

— Я смотрел в глаза рептилоида, Мико, какая еще вселенная? Я думал: «сейчас он щелкнет челюстью, и от меня вообще ничего не останется».

— Не могу решить, ты трус или кокетка.

— Сам не знаю. Творческая личность?

— Да пофиг. Блин, и куда я сунула эти гребанные говнодавы?..

Книжный развал «все по тридцать пять» у метро.

Типа даже не по пятьдесят. Пятьдесят — это вроде как почти деньги. Пятьдесят — это пачка пельменей по акции. Даже, может быть, приличных. В которых можно найти следы мяса, если очень постараться.

Нет, может, когда-то это и был книжный развал «все по пятьдесят», но потом отчаяние сгустилось над этим местом, как тучка, из общей атмосферы очередного финансового кризиса. И подержанные книги стали уходить за тридцать пять.

Им еще повезло.

Я помню, в подъездах иногда сваливали книжки за просто так. Рядом с ношеными туфлями и подсохшим фикусом, рядом с грудами какого-то тряпья. Разные. Чаще учебники или биографии, иногда эзотерика, редко — художка, но если художка, то чаще классика.

И все — хлам, который уже не вмещается в квартиры. Хлам в картонных коробках или просто так.

Хлам, который всегда вытесняет нехлам. Хлам Непобедимый…

Все за просто так, только, пожалуйста, заберите. Заберите, пожалуйста. Ну пожалуйста-препожалуйста. Пока хлам не выжил из дома нас, заберите его семена в свой дом. Хлам самовоспроизводится — так звучит Первый Закон Хлама…

…о чем это я? А, да. По тридцать пять продавался тоже хлам в основном.

Ну, ассортимент мало отличался от подъездного-бесплатного. В тот раз — как всегда. Было много признанной классики в солидных обложках, много эзотерики в ярких, рецепты и биографии всяких там людей, о которых ты чаще слышал, чем нет, тоненькие детские книжки лежат с краю — это все основное блюдо; детективы встречались редко — наверное, быстро разбирали. Если бы было побольше времени порыться, докопалась бы и до слоя несвежего букера с горочкой лавбургеров и боевичков. Это не совсем дно раскладки, но где-то посередине.

В то холодное утро все было так. Уставшая продавщица безразлично смотрела, как я перебираю книжки, и этот взгляд мне иногда снится.

Иногда во сне у женщины Сенькина голова. Она лупает своими большими сонными глазами, и я откуда-то знаю, что она неделю как на препаратах и не спит, потому что шоу перенесли на неделю назад и все в мыле, и вообще кризис, и я запорола ему (ей?) продажи.

Я тогда ничего не взяла.

Я опаздывала.

Опаздывала на олимпиаду. Будочка меня ждала. Ну, я тогда не знала, что будочка и конкурс космических невест, конечно. Я тогда о шейхе мечтала в комиссии.

Задержись я — сняли бы меня?

Но как у Нильса не оказалось вовремя монетки, чтобы выкупить из плена заколдованный город, так и у меня, школьницы, не было денег. Ну, то есть была сотка на шоколадку, и я могла бы потратить, но жаба душила и вообще.

Я тогда еще подумала — вот книжка про Кеннеди от Стивена Кинга, может, взять? А потом, по пути к метро, подумала еще — а если бы я взяла книжку, а Стивен Кинг вдруг бы узнал, что девочка Таня выкинула на его книжку треть своей шоколадки… Он бы улыбнулся?

Забил бы, наверное. Как я забила на эту мысль. Ну, то есть позабыла про нее. Бдительная тетенька на входе решила проверить мой большой темно-синий рюкзак под экраном, и мы с ней немного пообсуждали, линейка у меня в пенале или строительный нож. Оказывается, в строительных ножах тоже есть дырка, прям как в железных линейках.

Хотя меня пропустили бы и со строительным ножом, подумаешь, строительный нож, строительный нож это все равно, что канцелярский, а канцелярскому самое место в пенале, но мне было важно доказать, что я не несу опасности. Даже вот такой, чисто теоретической.

Обычно люди (и не только люди) это с первого взгляда на меня понимают, поэтому тетенька в то утро немножко поколебала мое сонное спокойствие.

Может, это был знак, не знаю. Может, это значило, что я спускаюсь в опасность.

Освальд рассказал мне все, что знал, и заставил упражняться до самого вечера. На следующий день болели даже те мышцы, о существовании которых я раньше и не задумывалась. Я потянулась — и окончательно проснулась, осознавая, какая это была плохая затея, двигаться.

Посреди комнаты стояла желтая палатка: в ней, оказывается, Освальд заряжался. В общем и целом, на самом деле, это была вовсе не палатка, и я чуть лучше теперь понимала, почему он везде ее с собой таскает и ставит даже тут, в мотеле.

Зарядка для киборгов — почти сон. Освальд мирно спал, отгородившись от мира тонкими желтыми стенами. Я некоторое время вслушивалась в звуки вокруг, пытаясь услышать электрическое гудение или тонкий шелест, с которым течет по проводам ток. Конечно, ничего я не услышала.

Я осторожно обошла палатку по кругу, сняла со спинки стула свою огромную серую толстовку, и прокралась мимо него к выходу.

У меня было непростое время, и справлялась я с ним отвратительно. Тогда я только осознала, что не то что толком не понимаю никого из своего окружения, но даже не пытаюсь понять. Пропускаю мимо ушей, глаз и нелюбопытного носа все лишнее, все, что не вписывается в тот удобный образ, который я придумываю каждому своему другу.

«Ты чо, дура? Это же очевидно!» — только не голосом Мико, а моим собственным внутренним голосом, все повторяла я себе и повторяла, и это занимало все мои мозги, не оставив ни единой извилины на подумать.

Все было очевидно и раньше, до того, как провода-из-плеча бросились мне в глаза и открыли их широко-широко, — но я не хотела видеть. Я, вся такая понимающая, чувствующая, эмпатичная, дока в налаживании контактов… На самом деле ничегошеньки не наладила бы, если бы мне все не поддавались. Если бы мне все не прощали. Если бы со мной не носились.

Вот она, харизма секхе — харизма маленького зверька. Какая из меня татци, если все, что я могу — это садиться на чужие шеи, не разбирая даже, кто такой их владелец?

Это было довольно трудно… пережить. Не сказать, что я тогда поступала очень разумно, но теперь, узнав столько от самого Освальда, я просто должна была увидеть портрет Освальда еще раз. Я хотела знать, за что его разыскивают. Хотела честно говорить ему, от всего сердца: «подумаешь, такая фигня».

Я должна была сделать это сама.

В то утро меня совершенно не волновало, что меня ищут все на свете ищейки двух противоборствующих сторон, потому что это было и неважно. Куда важнее было — разобраться. Татци или ецци? Ецци или секхе? За что ищут Освальда?

Я вообще собиралась сначала дойти до интернет-кафе и просто прогуглить все, что можно, но подумала вдруг, что не хочу знать и слишком много. Страничка в соцсетях, о которой тебе никогда не рассказывали; первые статьи; все это так легко ищется… Все это так трудно не открыть, когда найдено.

Все это слишком личное.

Да, оно открыто всем интернет-ветрам, но оно все еще личное, пока это не открыли лично тебе.

А портрет я вроде бы уже видела. То есть я не искала специально. Мне казалось, что на портрет я имею право взглянуть еще раз именно потому, что его я не искала. Вроде как разрешение от судьбы, да?

— Шаман, подскажи, как добраться до площади, — сказала я.

Я бы и сама справилась, я немножко разобралась уже в местных указателях, но Шаман не оставлял меня, и мне казалось невежливым его игнорировать.

— Прямо три квартала, — прошелестел мне в ухо незаметный жучок, — потом налево четыре.

И снова спрятался где-то под капюшоном.

Дорога обещалась долгая, и я решилась на светскую беседу.

— Откуда ты взялся? — спросила я, — Вы… Ты эндемик на Йе-4, Шаман?

— Нет. — прошелестели в ответ, — Нас принес Эдди. В банке. И оставил здесь. Давно… мы не помним материнский Рой.

— Но вы помните Эдди.

— Всегда будем помнить. — согласился Шаман. — Он подарил нам планету.

— Хотите, я тоже возьму вас в банку? — спросила я после невероятно долгой паузы. — Или вам не надо? Наверное. Вы бы могли сесть на любой корабль, да…

— Нет. Невежливо, — ответили мне, — Эдди сказал: «невежливо без спроса, невежливо спрашивать».

— И вы следуете этим заповедям…

— Мы Его дети. — Шаман подумал немного. — В какой-то степени.

Мы еще немного помолчали.

— Мы посоветуемся. Про банку, — сказал наконец Шаман, после того, как на моем плече сменилось два или три жука, — мы не единственный Рой на Йе-4.

Я пожала плечами.

— Как хотите.

Я почти ступила на площадь и немного отвлеклась от диалога. И вообще уже не была уверена, что вообще стоило это предлагать. Надеялась, что на обсуждении все и заглохнет.

— Тот мужчина со скрипкой — как Освальд, — сказал вдруг Шаман.

— То есть?

— Пластиковый.

Мужчина со скрипкой? Виолончелист, что ли?

Я бросила взгляд на музыканта, который как раз раскладывал свой футляр посреди площади. Было раннее утро, и он был единственным… человеком здесь.

Правую руку его обвивала татуировка змеи. Красивая.

Я пожала плечами.

— И что с того? Не съест же он меня. — я помедлила, — но… прикрой мое лицо, если не сложно, Шаман.

Я постояла, уже привычно дожидаясь, пока меня обнимет знакомый хитиновый кокон. Мирный гул и шелест крыльев: я так быстро к этому привыкла.

— Почему ты помогаешь мне, Шаман? — спросила я вдруг, пересекая площадь под внимательным взглядом виолончелиста.

Конечно, когда ты идешь с Роем, ты привлекаешь внимание, но то, что он киборг, было не так просто выбросить из головы. Спина чесалась от его взгляда.

И я пыталась отвлечься.

Кажется, я уже об этом спрашивала? Но ответ на вопрос зависит не только от самого вопроса, но и от времени. Как-то так это работает.

И я переспросила.

— Ты приняла нас без лишних вопросов, — сказал Шаман, — и не настаиваешь на ответах.

— Но вы ведь рассказываете.

— Потому что хотим.

Я приблизила портрет на стене.

«Кража топлива, ОРЛОВР-67». В общем-то, как Освальд и говорил.

И лицо его — узкое акулье лицо с подбородком, которым можно нарезать тортики. Неудачная фотография. Только на ней он мне напоминал акулу, а не человека. На ней он был страшный.

Шаман загудел громко, предупреждающе.

Я медленно повернула голову в бок: не вскрикнула, потому что ожидала его увидеть.

Такие же хищные глаза, как у Освальда. Только у Виолончелиста. И татуировка змеи обвивается вокруг руки.

— У вас интересная вуаль, девушка.

— Татци, — сказала я зачем-то, — я идентифицирую себя как секхе. Уважайте это.

— Татци. Мы нигде раньше не встречались?

— Это подкат такой неудачный?

— Это захват. — мягко сказал киборг, — захват подозреваемой. Уберите Рой и покажите лицо, татци.

— У меня есть право хранить молчание.

— У меня есть право испепелять на месте.

— Что ж, от любопытства кошка сдохла. Буду считать это кармой. — я пожала плечами. — испепеляйте.

Он замешкался. Фразеологизмы — грузят протоколы; сложные философские идеи — грузят протоколы; плюсом у каждого киборга стоит утилита на спасение человека от суицидальных мыслей.

Освальд мне много чего рассказал. И это в том числе.

У меня было несколько микросекунд, пока он подвис.

И я убежала. Надо было успеть на раз-два-три.

Ничего бы, конечно, не получилось, если бы Шаман под шумок не обглодал Виолончелисту ногу, но я все равно справилась.

Что же, я и правда научилась опасаться киборгов. Встретилась с лицом к лицу со вторым — и не погибла. Правда, дома меня ждал самый опасный киборг в моей жизни, который явно не порадуется моей самодеятельности…

Но теперь я знала, какое топливо он спер, и это странным образом добавляло мне уверенности.

Я наконец чувствовала себя готовой к приключению, в которое случайно попала. Я взяла Шамана за просто так, я докажу Освальду, что тоже могу быть опасной…

…и я надеялась, что обойдется без скандала и я не обрушу Сеньке продажи. Очень надеялась.