Братство. ДМБ 1996

Глава 14

Сейчас в кабинете, кстати, в том самом, где толстый опер совсем недавно ел бутерброд, я думал, кого же мне напоминает военный следователь майор Ерёмин. И вспомнил.

Видели мы там одного такого капитана из Генерального штаба — представителя объединённого командования, сидящего в Моздоке. Чистенький блондинчик с располагающей внешностью, но у которого при виде усталых солдат с лица не сходила брезгливость, а наши офицеры смотрели на него с недоумением, как на пришельца из другого мира.

Он был у нас недолго, но запомнился одним случаем. Как-то раз разведчики из нашего батальона попали в засаду у хлебозавода в Грозном, и полковник послал им в помощь танки и БМП.

Парни вернулись, но тот чистенький капитан-блондинчик, который постоянно зажимал нос белым платочком и стыдливо отворачивал глаза, когда видел убитых и раненых, написал рапорт о служебном несоответствии на нашего полковника. Оказывается, полкан действовал, несмотря на прямой запрет отправлять в тот район помощь. Мол, договорённости были нарушены, очередное перемирие из тех, на которые никто не обращал внимания.

Благо, обошлось без серьёзных последствий для полковника.

Но чем мне и остальным это запомнилось? Просто нам повезло больше других — у нас было достаточно грамотных офицеров, воевавших в Афганистане. Начиная с Аверина, в память о котором свечки в церкви ставили даже те, кто не был верующим, и заканчивая нашим комбригом.

Да, было много новичков из гражданских вузов и салаг из военных училищ с погонами на плечах. Были и вредные, были и хитрые, но было мало сук, которые могли просто положить ребят ни за что. И было много тех, кого стоило уважать. Вот поэтому нам повезло.

И вот такой гад нам сразу и запомнился, на контрасте.

Короче, майор Ерёмин выглядел так, будто тот капитанчик повзрослел и заматерел, а ещё научился скрывать брезгливость за толстым слоем цинизма.

Но люди-то видят, кто это такой. Думаю, не только у меня чесались кулаки, чтобы ему врезать. Даже опера, присутствовавшие при допросе, косились на него. Но какая разница, что они думают? Он следователь, пусть и военный, свой, а я — проблемный житель, от которого они не знают, чего ждать. И на всякий случай ждут плохого.

Я сидел у окна, никаких наручников у меня, конечно же, не было, ведь меня и не задерживали. И лампу мне в глаза никто не направлял. Просто пришёл в типичный рабочий кабинет, прокуренный, заваленный бумагами и хламом. Единственное отличие от кабинета любой другой организации этих времён — у здешних сотрудников были табельные пистолеты.

На стене висел плакат-календарь с Рэмбо, вооружённым огромным ножом с зубчиками на обухе.

— А помните фильм про крокодила Данди? — спросил я. — Разве это нож? Вот это нож!

Один из оперов, молодой, носящий свитер, засмеялся. Этот парень со светло-русыми волосами явно устроился недавно, и возрастом не старше Самовара или Моржова. На гладких моложавых щеках видно раздражение от бритья.

Второй опер постарше, одет в застиранную джинсовую рубашку, коротко стрижен, взгляд наглый, как у матёрого мента. На меня он смотрел так, будто записывал в память все приметы. Семёнова и Моржова не было, хотя Моржов периодически заходил в кабинет, чтобы взять какие-то бумаги или позвонить, а вот Семёнов пропал.

— Ну что, — проговорил следак Ерёмин. — Положение у тебя незавидное. Я бы на твоём месте написал чистосердечное и сотрудничал со следствием.

Пока он довольный, но чем больше тянулось время, тем сильнее он раздражался. Мне так кажется, он искренне ненавидит город и хочет как можно быстрее свалить отсюда. Каждый лишний час, проведённый здесь, его бесит. И я не даю ему отсюда уехать. Вот с таким видом он на меня смотрел.

Но чем больше я его вывожу, тем скорее он выдаст что-нибудь полезное. Да и часики тикают, время тянем.

— Ого, — я удивился. — А в честь чего я должен такое писать?

Если он говорил с тем человеком, о котором я думал, то тот не может знать все детали, его там не было. Даже если он видел нас в бинокль или через оптический прицел, или слышал чьи-то разговоры, даже если кто-то по пьянке брякнул об этом при нём — все детали он не знает.

Но следователь пытается показать себя всезнающим.

Ладно, что мне известно? Ерёмина сослали сюда в наказание, чтобы он занимался каким-то незначительным делом, а он что-то услышал о том случае и наглеет.

Думает, что это его билет назад, что он вернётся с триумфом и повышением. Поэтому торопится, берёт на понт, лишь бы ускорить события. Думает, что всё будет легко.

— Будто не знаешь, — проговорил следак. — Расскажи, как убивали журналиста.

— Какого? — спросил я. — Листьева? Так мы в армии были тогда, никак в Москву бы не успели приехать для такого дела. Хотя в газетке его траурный портрет видели.

— Хватит паясничать, — с раздражением сказал Ерёмин. — Отвечай серьёзно.

— А я серьёзно и отвечаю. Конкретные вопросы задавать можешь?

— А у тебя работы нет? — следак посмотрел на одного из оперов.

— Есть.

Молодой опер в свитере, который пару раз тихо прыснул в кулак от смеха, начал что-то печатать на серой пишущей машинке. Нажимал он строго одним пальцем. Машинка громко щёлкала при каждом нажатии.

— А у вас компьютеров нет, мужики? — спросил я.

— У начальника стоит, — сказал молодой. — Спонсорская помощь. Мы, правда, не знаем, как его включать.

— Ну если что, — начал я закидывать крючки, — зовите. Подскажу.

— Старицкий, — Ерёмин посмотрел на своё отражение в зеркально полированном портсигаре. — Не отвлекайся. Тебе вопрос был задан.

— Я и ответил. Какой вопрос — такой ответ.

— То есть, ты отрицаешь, что вы пытали, а потом выкинули в окно гражданина Великобритании?

Я не стал этого говорить вслух, конечно, но мы его не пытали, только внимательно осмотрели то, что нам показывал Аверин, включая синяк на плече.

А чего следак не упомянул про гранату в кармане? Забыл, держит при себе или вообще не знает про неё?

— А я думал, ты скажешь, что мы его с вертушки скинули, — я усмехнулся. — Или на танковом дуле повесили. Я и такие байки слышал. А ты же говорил, что тот журналист родом из Прибалтики, да? Мужики, — я посмотрел на оперов. — Там нигде не записано, что тот мужик в белых колготках был? Как раз бы тогда подошёл в тот отряд снайпер, о котором столько говорят. А то следователь всё собирает, я уже все армейские байки от него услышал.

— Да ничего там не записано, — смешливый опер хмыкнул.

— За это межнациональную рознь можно приписать, — добавил Ерёмин.

— Не, это ты мне не припишешь.

Следак начал что-то писать, громко сопя носом. А я думал о том, откуда он это знает. Семёнов мне намекнул про одного человека, совершившего самострел. Не знаю, сколько таких в городе, но одного я точно знаю.

Так что, скорее всего, это Вадик Митяев, больше некому, всё сходится. В своей роте его называли Митькой, а мы прозвали его Крысой.

С Вадиком мы на тот момент не общались точно, чтобы рассказывать ему о таком. Он мог слышать обрывки разговоров от других участников тех событий, тогда ещё живых, или он мог найти тело, или что-то видеть в прицел своей СВД. Он эту винтовку из рук не выпускал, но больше рассматривал, где можно поживиться, чем помогал огнём.

Мы были на пятом этаже, а их рота вообще на соседней улочке, так что мало что он мог видеть. Может, трупак нашёл, остальное потом услышал и сопоставил картинку. И решил использовать, чтобы прикрыться.

— Так и запишем, что отрицаешь, — продолжал Ерёмин. На лбу у него выступил пот, как раз по полосе, которая осталась после того, как он снял фуражку. — А что ты хотел сообщить мне важного?

— О военном преступлении, — сказал я. — И даже больше — это вообще серьёзная ситуация. С международными последствиями.

— И какая же?

— У нас как-то в части начал готовить какую-то странную кашу на обед, — доверительным голосом сказал я. — Вроде и вкусная, даже с мясом, хотя каким-то кисловатым. И запашок своеобразный. И вот покормили нас такой однажды, а на следующий день в туалет уже было не зайти без противогаза. А это же вполне нарушает конвенцию о запрещении химического оружия, да? Ты бы там был, так сразу нашего повара к расстрелу бы приговорил.

— Ты допрыгался, Старицкий, — начал угрожать Ерёмин, пока молодой опер тихонько ржал. — Вот, один из ваших, Шапошников, дал показания, что ты лично пытал журналиста и сам выбросил его из окна. И пока ты тут сидишь, он показания против тебя даёт в соседнем кабинете. Стучит на тебя!

Он взмахнул исписанным мелким почерком листом. Я присмотрелся к бумажке, но следак ожидаемо её спрятал.

— Не, он бы такое не написал, — расслабленно сказал я. — Он пишет левой рукой крупными буквами, ещё и с ошибками. Но не левша, просто привык так почему-то.

— Не, Старицкий, ты не понимаешь, — Ерёмин приподнялся. — За это вам всем светит расстрел! Всей группе! Ты не обращай внимания на эти моратории, про которые по ящику говорят, они ещё не действуют. Это статья 102 пока ещё действующего УК РСФСР! Совершённое группой лиц! С особой жестокостью! Вас видели!

— А кто видел? — спросил я.

— Ну ты посмотри какой! — возмутился следак. — Кто надо — тот видел!

— Так ты говоришь — показания Шапошникова есть, — подловил его. — А потом — кто надо, тот и видел. Это разные люди? И как он тогда видел?

— Наблюдал за вами и всё под запись сказал! — произнёс Ерёмин.

— И кто? Скажи ещё — в оптику за нами смотрел издалека.

Он дёрнулся, сощурив глаза. Ага, уже лучше. Ничего он не видел, и показаний нет, но источник сказал именно так.

Теперь можно вести серьёзный разговор безо всяких шуток.

— Нас туда направили в декабре. Сначала даже стрелять запретили, мол, мы идём освобождать республики от бандитов, и они сами сдадутся, как нас увидят. Потом про это забыли, когда уже полгорода разнесли в щебень.

— Ты к чему это? — спросил Ерёмин.

— Мы не брали вокзал, дворец Дудаева или площадь «Минутку», но нам и без этого хватило дерьма, — невозмутимо говорил я. — Но мы стояли или шли вперёд, как требовали обстоятельства. Обычная сибирская махра — пехота. А вот человек, который, как ты говоришь, что-то там мог видеть — стукач, крыса и бросил нашего на минном поле. Человека, который его туда спасать пришёл. Без ног и без руки оставил его там. Знаю я, кто это тебе напел. Он один только так мог.

Опера переглянулись. Я откашлялся и продолжил:

— После того случая он сочинял, каким храбрым там был. А когда его ловили за его косяки — он всегда начинал кричать: а я-то чё? Смотрите лучше, что вон тот сделал! Это человек, который за счёт других хочет сам выплыть. И звали мы его крысой. И что он тебе напел — всё враньё или фантазии. Где сам наврал, где пересказал сплетни, а где додумал. Так что ты теряешь время, товарищ майор. Ничего тебе здесь не светит.

Смешливый опер больше не смеялся, мрачный смотрел на меня, не отводя взгляда.

Ерёмин вздохнул и убрал все бумаги в папку. Некоторые при этом смял, но будто не заметил этого.

— В изолятор его, — распорядился он.

— А за что? — сказал взрослый опер, неодобрительно посмотрев на него.

— Да закинь его уже туда, чё споришь? — прошипел Ерёмин. — В дежурку в обезьяннике пока закрой, потом санкция будет от прокурора, оформим нормальный арест. И остальных погнали допрашивать. Кто-нибудь да расколется.

— Да как-то, — опер задумался. — Ну… это как-то…

— Слушай, — следак повернулся к нему. — Ты или делай, или…

Договорить он не успел. Дверь открылась без стука, и внутрь вошёл седовласый мужчина в длинном чёрном пальто поверх делового костюма и с шёлковым платком на шее. На лице у него большие затемнённые очки. В левой руке он держал тонкий кожаный портфель.

— Не знаю, что вы там и куда оформляете, — медленно сказал он густым баритоном, — но без моего участия все эти протоколы будут признаны недействительными.

Понятия не имею, кто это такой, но мне хватило мельком увиденного в коридоре Халявы, который мне улыбнулся и показал большой палец.

Ну, продержался, вот и пришло подкрепление.

— А ты кто? — спросил Ерёмин, медленно поднимаясь со своего места.

— А ты кто? — адвокат посмотрел на него поверх очков. — Новенький? А-а-а, ты из военных? Ну, я ваших плохо знаю. Ну ничего-ничего. Военный следователь, гражданский следователь, — адвокат повернулся ко мне, усмехнулся и пару раз похлопал ладонью сверху по кулаку, — за нарушения вас всех одинаково сношают. Ну так что, уважаемый, — он глянул на Ерёмина, — будем сотрудничать или я официально начинаю искать с лупой любые нарушения? А их здесь будет навалом.

Ну, адвокаты в эти дни влиятельнее, чем когда-либо будут, и Славик как раз нашёл подходящего, судя по тому, как переглянулись опера, которые явно уже встречались с ним. Должно быть, самый наглый из тех, кого можно нанять в городе. Тем лучше.

— И в какой ты это изолятор хотел его отправить? — спросил седой.

— Больше не задерживаю, — Ерёмин бросил в мою сторону недовольный взгляд.

Ну, показаний свидетеля нет, как и самого свидетеля. И теперь это известно всем, а без участия Трофимова, прибывшего адвоката, парней никто допросить не сможет.

Но Ерёмин может решиться идти дальше и заставит Вадика стать свидетелем. Больше не будет брать нас на понт, опираясь только на слухи, чтобы кто-то написал чистосердечное. Легко не вышло, придётся воевать. Ставки выросли, и сейчас ему надо или отступить, или играть до конца.

В самом худшем варианте следак заставит Вадика сочинить что-нибудь, и с Митяева это станется. Но ему и самому придётся что-то отдать, потому что возможный свидетель — довольно жадный, чтобы делать что-то без вознаграждения. Правда, если Вадик в чём-то заляпан, то у следователя будет хорошая возможность на него повлиять.

В суде всё может рассыпаться, вот только есть нюанс: доводить до судебного процесса нельзя — такое давление начнётся, что всем будет плевать, что обвинение висит на соплях. Дело может выйти резонансное, сразу подключится целая грядка тех, кто будет рад нас утопить.

Поэтому надо отбиваться сейчас, или будет поздно и сложно.

Следователь ушёл, а адвокат двинул за ним, показав мне большой палец. В кабинете остались мы втроём. Молодой опер хмыкнул, а тот, что постарше, посмотрел на меня, щуря глаза.

— Пиво будешь? — вдруг предложил он.

— Не, голова ясная нужна.

— Ну, смотри. Ты главное — не расслабляйся. Он вредный, ещё бы чего не учудил. Кто-то же ему напел про всё.

— Да я знаю. Ему напели, а он слушает.

— Вредный, — проговорил опер. — Я сам в Афгане был, перед особистами сидеть доводилось, и тоже там всяких хватало. Но нашего брата так не грызли, как ваших сейчас.

Я надел куртку, решил, что схожу за новой на днях, а то холодно, и надвинул поглубже вязаную шапку. Распрощался с операми и вышел. На улице ждал Царевич, о чём-то думая, остальные сидели в машине — БМВ отца Халявы, на котором приехал сам Славик.

— И как всё прошло? — спросил Царевич.

— Действуем, как и договорились. Он знает, в чём суть, но не детали, только обрывки с чужих слов. С этим в суд не пойдёшь. При адвокате так наглеть не будет, но надо понимать, что адвокат всю работу не сделает, а следак упёртый, чтобы так просто отступить. Но адвокат вовремя приехал. Это он на отца Славы работает?

— Не, — окно БМВ опустилось, и оттуда выглянул Халява в тёмных зеркальных очках. — У того зуб болит. Но он номерок дал. Это типа какой-то самый крутой адвокат в городе. Всю братву защищает, от него даже РУОП вешается.

— Оно и видно, как его здесь любят, — я усмехнулся. — Чуть ли не крестятся, когда он мимо едет.

— Хорошо, что Халява у нас зажиточный, — из того же окна высунулся Шустрый, отодвинув Славика. — Приехал, привёз адвоката, который за час берёт больше, чем мой батя за месяц получает. Погнали? Хавать уже охота. Или на допрос надо идти?

— Ща, пока, подумаю, — ответил я. — Но допросов пока не будет. Пока.

Окно закрылось, я бросил взгляд на Царевича, который стоял с таким видом, будто о чём-то хотел поговорить.

— Голова болит?

— Перестала. Спасибо, — внезапно сказал он.

— За что это?

— За то, что сам пошёл и разрулил хоть немного, — Руслан достал сигарету, но подумал и убрал в карман всю пачку. — Сам понимаешь, будь там кто-то другой — раскололся бы, он бы запутал. Я через дверь послушал — чуть не охренел, как он давил.

— В Грозном жёстче было.

— Там было опаснее, — заметил он, — но понятнее. А здесь… Знаешь, Андрюха, я вот вообще думал, что ты уедешь от нас с концами, а ты остался. Значит — я ошибался. И хорошо, что здесь. А то бы он нас дожал рано или поздно.

— Силёнок у него не хватит, Царь Руслан, — я усмехнулся. — Поехали.

— Куда?

— К свидетелю. Который ему всё рассказал.

— Погоди, — Царевич напрягся и снова полез за сигаретами. — Так кто это? Это же не…

— Никто из наших, это я тебе гарантирую. Это Вадик Митяев. Семёнов намекнул, и следак так говорил, как только Вадик мог ему передать. Или слышал он что-то, или за нами следил. Скорее всего — и то, и то. И вот, дождался случая поднасрать.

— Крыса из пятой, — проговорил он. — Почему ты так думаешь? Он, конечно, гад, но…

— Семёнов сказал, — я произнёс это тише, — что следак здесь расследует самострел. Дело гиблое, что ты через полгода догонишь? А у нас же Вадик тогда стрелял себе в ногу, покалечился. Но вот если следак к нему явился, то Вадим мог ему всякое рассказать, чтобы отмазаться. Не помнишь его манеру? Мол, я-то чё? Зато они! Помнишь, как на пацанов взвода Иволгина настучал, когда сам влип?

Сигарета в руках Царевича сломалась. Он отбросил её в переполненную урну у крыльца одним метким броском и кивнул.

— Помню-помню, — пробурчал Руслан. — Когда автомат посеял. Зато настучал, что у пацанов спирт в канистрах, слили себе где-то. И что к чему? Но характер у него такой галимый. Если уж погибать, то не одному, а всем вместе.

Мы расселись в БМВ: Халява за рулём, я впереди, Царевич, Шопен и Шустрый уместились сзади.

— Ещё успеваем съездить, — сказал я. — Адвокат следака всё равно задержит, кровь ему пока пьёт. Так что давайте к Вадику. Он ничего под запись не давал. Но если напишет хоть что-нибудь — так легко не отделаемся. Доказывай потом, что он наврал. Нам-то мало кто поверит.

— Так это он нас сдал? — Шустрый недовольно сощурился. — Не зря я ему тогда по сопатке настучал, когда дембельнулись.

— А кто ещё, как не он? — спросил недовольный Шопен. — К’ыса ещё та. Помните, он у Газона кассетник спёр? И продал танкистам?

Халява скрипнул зубами и завёл двигатель.

— Халявыч, — Шустрый потянулся вперёд. — Давай музончик врубим. Только не свою эту клубную, а нормальное что-нибудь. Или радио, хотя бы?

Славик не глядя нажал на панель. У него магнитола продвинутая, не надо было крутить колёсико настройки для радио, а просто можно было переключать на нужную станцию кнопкой.

— И я, как прямой свидетель тех событий, — рассказывал мужской голос, — могу утверждать, что всё это — лживые слухи! Я в то время находился в Грозном под охраной личной гвардии Дудаева, был в президентском дворце Джохара Мусаевича, ходил по улицам, когда это было безопасно, и никогда не видел, чтобы бойцы армии Ичкерии хоть как-то издевались над нашими пленными. Я с полной уверенностью утверждаю, что все эти слухи — ложь!

— А что вы скажете насчёт опубликованных записей… — начала было ведущая, но мужик её перебил:

— Монтаж! Я неоднократно видел, что с пленными хорошо обращались согласно международным правилам и конвенциям. За ранеными ухаживали, а погибших ребят хоронили по всем обычаям. Как они там говорят? Режут головы кинжалами? Вы и правда в это верите? Это рассчитано на каких-то наивных простачков! — мужчина засмеялся противным смехом. — Просто солдатские байки, которые никогда не подтверждаются. Зато случаев необоснованных зверств со стороны федеральных войск и глумления над мирными жителями зафиксировано тысячами! Тысячи эпизодов, представьте…

Я переключил радиостанцию, пока Халява не обозлился и не врезался куда-нибудь. Ну, какой суд, ведь этот мужик, наверняка какой-то видный общественный деятель или журналист, а то и политик, точно не один в своих суждениях. Они сразу сделают вывод — виновны, даже не выслушав.

На другой станции новости, наши местные. Очередное покушение на какого-то бандита, правда, бандит выжил. В него стреляли утром, пока он сидел в ресторане. Интересно, снайпер это или нет? По радио не сказали.

Я откинулся на кресло, чтобы спокойно подумать.

Да, Вадика Митяева мы не любили. Он наш земляк, и Аверин одно время даже хотел похлопотать, чтобы его перевели к нам из пятой роты. Но потом мы сами от такого отказались. Даже наоборот — отбивались всеми силами от такого соратника.

Дело не в том, что он крысятничал — постоянно что-то воровал из запасов Шопена, когда никто не видел. За это мы ему пару раз разбили морду, и он перестал. Перестал не воровать, а попадаться.

И не в том, что Вадик — старослужащий и пытался строить из себя крутого деда, за что огрёб ещё раз. Это не казарма в тайге, в Грозном всё было иначе, там с такими разговор был короткий.

И не в том, что он обгадился под обстрелом. Как говорил Руслан, там ссались все, но сбежал тогда только он. И не в жестокости над врагом — жестокость мы повидали. Хотя он брал через край, со своей СВД выцеливая такие места, куда мы сами никогда не стреляли специально. Будто ему это нравилось.

И не потому, что он увлекался тюремной романтикой и хвастался знакомыми братками в городе — Газон тоже был такой, но это нам не мешало. И точно не из-за того, что он хитрый, и не потому, что неряшливый.

И даже не из-за того, что случилось с Самоваром, ведь к тому моменту, когда это случилось, мы уже знали, кто это такой.

Так что если подумать, у Вадика не было какой-то одной черты, которая заставила бы нас его презирать.

Но всё вместе, в совокупности, давало понимание, что это за человек, так что мы с ним старались не связываться. У него своя рота, где от него вешались, а у нас наша банда, за которую мы держались и лишних туда не принимали.

Происшествие с Самоваром расставило все точки на ё. Правда, это случилось достаточно поздно. Казалось бы, к тому моменту уже всем стало понятно, что полагаться на него нельзя, да и он из другой роты — не наша забота, нам с ним делить нечего.

Но Самовар не мог бросить кого-то в беде, такой у него характер. В итоге сам остался без ног, а Вадик свалил, бросив его умирать. И если бы мы это не видели, то так бы и не узнали, что тогда случилось.

В любом случае, мы ехали к этому свидетелю, ведь кроме него никто другой не мог рассказать всё это Ерёмину.

А тот случай так и крутился в голове.

— Самовар, — стараясь не кричать, звал я. — Самовар! Пашка! Ты куда?

— Не слышит, — так же тихо произнёс Шустрый, пригибаясь к земле. — Там тот крыс на мину наступил? Или чё?

— Да его бы разорвало уже, — заметил Шопен. — Просто выйти не может. Растяжка, может? Задел проволоку, и стоит, как свечка в жопе.

— Пацаны, помогите! — орал Вадик, размахивая руками. Видно его было даже в сумерках. — Тут растяжки!

— Не ори! — прошипел Халява. — Спалишь!

— Да и хрен бы с ним, с этой крысой, — сказал Газон, лёжа в траве рядом со мной. — Я вот жалеть о нём не буду, отвечаю, — он взял пулемёт на изготовку. — У него где-то там по-любому водка заныкана, или ещё что-нибудь. Вот и попёрся, пока «духи» не нашли. И попал.

— Что там, Царевич? — спросил я, глянув на него.

Тот ответил не сразу, рассматривая окрестности в прицел своей СВД. С той стороны может быть враг, но в сумерках мы его не видим. А Самовар медленно брёл в ту сторону, не слыша нас. Осторожно и тихо, как змея, наступая в старые следы.

— Пока никого не вижу, — сказал Руслан. — Но если бахнет — услышат. Или если так и орать будет… И Самовар уйти не успеет.

— Понял. Ждём. Прикроем Паху, если что.

Я взял холодный корпус бинокля и посмотрел через него вдаль. Самовар уже был рядом, пока Вадик стоял как столб. Хоть перестал орать.

Самовар не сапёр, но он парень умный, как ставить и снимать растяжки разбирается, вот и лезет спасать. Да и Пашка сам по себе такой: весь такой умник снаружи, но в беде не оставит никого. Однажды даже потратил последний укол обезболивающего на раненого боевика.

Пашка подобрался близко и уже деловито копался внизу. Видно, что Вадик зацепил растяжку, но каким-то чудом не сорвал. Наверняка ставил какой-нибудь новичок. Теперь крыс замер как столб, чтобы лишним движением себя не укокошить. Прошло минуты три, и Вадик с облегчением рухнул на землю. Самовар тут же его обругал, матами, судя по всему, и велел выбираться. И они медленно побрели назад, наступая в старые следы. Помимо растяжек там и мины стоят, а с ними так не выйдет. Наступил и всё.

— Встречаем, — сказал я. — И валим уже отсюда. Долго тут сидим.

А дальше стало хуже.

В небо с шипением взмыла сигнальная ракета, а со стороны леса начали стрелять.

Бах! Ухо пронзило болью от резкого звука, когда рядом со мной выстрелил Царевич из своей СВД.

Та-та-та! Пулемёт Газона ударил в направлении врага. Трассирующие пули полетели вперёд.

Та-та! Я пустил короткую двоечку в едва видимый силуэт на той стороне поля.

— Ну же, — где-то рядом кричал Шустрый. — Быстрее!

Парни отходили, но их увидели. Пули ударили рядом с уходящими, поднимая фонтанчики земли. Самовар пригнул голову, но продолжал двигаться.

И вот Вадик запаниковал. Он бросился вперёд, отпихивая Самовара с уже проверенной тропы. Тот по инерции сделал несколько шагов в сторону и…

Бах! Самовара отбросило, а всё вокруг него скрылось в дыму.

— Мляха! — проорал Шустрый.

Царевич громко и прерывисто выдохнул, потом посмотрел в прицел.

— Живой он, — пробормотал он. — Живой Паха ещё.

— Будем вытаскивать, — решил я.