Братство. ДМБ 1996

Глава 12

Единственное, что немного омрачило вечер: Газон не понял насчёт крыши, без которой, как он считал, в принципе невозможно работать.

В чём-то он прав, конечно, 90-е же на дворе. Но тут надо придумать, как сделать, чтобы его с этим не подставить. А то с него же спросят, мол, чего не объяснил своим друзьям, как в городе ведутся дела.

Вообще, дело в том, что Налим или любой другой бандит вряд ли даст нам вести бизнес без проблем, даже если бы мы исправно платили за крышу.

В городе, из того, что я понимал по редким намёкам Газона, вроде как раз намечается передел собственности, ещё наезжают братки из области, и местным бандам нужна пехота, чтобы отбиваться. Я же знаю, что к нам присматриваются. И могут захотеть подтянуть людей, кто умеет стрелять. Поэтому отношения с ними надо свести к минимуму и осматриваться.

Но в перипетиях местной братвы, разных городских группировок, и их отношениях с бандами столичной области, с властями, с чеченской диаспорой и с химкомбинатом, на который постоянно наезжают, надо разбираться, там не всё так просто. А то крупнейшая ОПГ Тихоборска хоть и называется «Химкомбинат», но у самого предприятия крыша с некоторых пор явно силовая, а отец Халявы знает и ментов, и депутатов, и даже кого-то из областного управления ФСБ. Но и с бандитами связи тоже есть.

Впрочем, пока же мы только готовимся, изучаем и разбираемся с тем, что нам приготовил следак, который из города не уехал, но от нас пока отстал. Даже к Самовару не приходил. Впрочем, я не удивлюсь, если вредный следователь пришлёт Пашке повестку, чтобы он тащился в прокуратуру. Ну, пусть потом огребает за это от адвоката, которого мы подтянем.

Вечером, когда мы все разошлись и даже не выпили, хотя Халява и Шустрый явно были не против, я зашёл переодеться домой, чтобы заменить спортивный костюм на джинсы и рубашку. Ну и чтобы батя увидел, что я трезвый и не попал в проблемы.

Далее отправился к Даше Тимофеевой, как и обещал. В обитую дерматином дверь я позвонил около половины десятого вечера. Без мобильных телефонов неудобно, нужно заранее обо всём договариваться, чтобы не разминуться, и часто пользоваться стационарным.

— Ой, привет, Старицкий, — в своей манере произнесла Даша, оживлённее, чем можно было бы ожидать. — А я тебя даже не ждала.

Судя по тому, что она накрасилась, сделала причёску и надела белую блузку с цветочным узором внизу и брюки (пик моды, явно с какого-то журнала), как раз меня-то она и ждала.

— Ну что, введёшь меня в городскую светскую жизнь? — с усмешкой спросил я. — А то я уже отвык от всего.

Она-то думает, что я отвык за время службы в армии, но реальный ответ, что для меня прошло почти тридцать лет, она так и не узнает.

Встреча прошла спокойно — просто посидели в кафе в паре кварталов отсюда, поели мороженого. Кафе это стояло там ещё с советских времён, и пусть хозяева несколько раз сменились, убранство с тех пор оставалось неизменным.

Я был здесь до этого аж в 89-м с одноклассницей, и с тех пор даже скатерти кажутся знакомыми, как и тяжёлые массивные стулья. Да и музыка старая, будто никто не догадался заменить кассету с «Ласковым Маем» в старинном магнитофоне «Казахстан 101». Так и играют «Белые розы» до сих пор. Зато чисто и спокойно, да народа мало — завтра рабочий день.

Никто не докопался, никакого знакомого не встретил, да и вообще всё шло на удивление тихо, будто я уехал в другой город и зашёл в кафе там, а не прожил здесь с рождения. Я-то помню, что одно время без мордобоя редко когда обходились. Впрочем, раньше я сам был драчливым, ну а другие драчуны сейчас остепенились или давно в братве, на зоне или кладбищах. Да и доставать «чеченца» — себе дороже, это всякие гопники ещё на «афганцах» уяснили.

Ничего странного в моём поведении Даша не заметила. Конечно, я сейчас общаюсь не так, как вёл бы себя двадцатилетний парень в 96-м году, но она в госпитале навидалась всяких, привычная, и понимает, что состояние у всех разное.

События я не форсировал, время есть, а лишних денег и свободной жилплощади пока нет. Короче говоря — молодость на всю катушку, как тогда. Но это дело поправимое, особенно когда знаешь, в какую сторону двигаться.

Так что просто повспоминали госпиталь, одну из общих тем, которая нам знакома, ведь по факту мы же всего во второй раз увиделись в повседневной жизни. Ну и мне есть повод вспомнить о девушке побольше, и с каждой новой минутой ощущение, что на самом деле видел её тридцать лет назад ещё в первой жизни, уходило.

— А помнишь, как ты радио починил? — вспомнила она. — И только когда вернулся, оно сразу сломалось — уронили опять. И тебя все вспоминали, никто сделать не мог. У тебя руки золотые.

— Что-то умею, — сказал я, показав обе руки ей. — Кстати, мы тут дело собираемся открывать. Компьютеры, техника, всё прочее. Много чего руками придётся делать.

— Ого. Продавать? Дорого же стоит.

— Не только. Когда начнём — приглашу.

— Посмотреть?

— Может, втянешься и поучаствуешь, — я подтащил стул к ней поближе. — Не всё же в том магазинчике торговать. Там ещё такая лестница, что однажды кто-нибудь навернётся.

— Ой, не говори, постоянно боюсь, пьяных-то много ходит.

— А ты не помнишь такого Моржова? — спросил я, назвав человека, о котором говорил Шустрый. — Десантник, лейтенантом был, сейчас в милиции работает, опером в уголовном розыске. В госпитале лежал, говорят.

— Помню! — воскликнула она. — Ты же и сам его знаешь. Это Вася, помнишь? Лысый такой, широкий, вы с ним тогда в курилке в карты играли, когда никто не видел, и на бумажках ещё что-то писали. Кто кому сколько должен.

— А, вспомнил-вспомнил, — я закивал, когда образ тут же всплыл в памяти. — Шутник тот, вспомнил. Я почему-то думал, что у него фамилия Васильев. Всё, понял, про кого ты.

Значит, будет проще, и он меня должен знать, и я его. Хоть и не друзья, и лежали в разных палатах, и он тогда был офицер, но всё же пересекались.

Закончили вечер лёгкой болтовнёй по дороге домой. Она пересказала мне какой-то прошлогодний фильм, который я не видел, так как был в армии, после проводил её до дома и твёрдо сказал, что скоро снова зайду. И зайду, само собой.

Когда вернулся, полез в шкаф, нашёл то, что искал, в старой клетчатой тетрадке, которую привёз с собой с Кавказа. Как раз пригодится: и парни повеселятся, и с Моржовым общий язык найду, раз уж играли с ним.

Моржов, значит, это тот десантник, который ходил на костыле и постоянно шутил. Неплохой парень. Ну, всё будет проще.

А ведь мы пересекались с Моржовым не только в госпитале, но и после. Просто во второй раз некогда было поговорить, да и у всех хватало проблем.

— Да у меня приказ, капитан! — орал сидящий на броне майор-десантник. — Приказ! Ты как не поймёшь?! Приказ у меня!

На щеке у него видно шрам от ожога, уходящий вниз, к шее. Он орал так, что порой срывался на визг, а во все стороны брызгала слюна. Но рёв запущенных двигателей БТР и БМД — боевых машин десанта — у него переорать получалось.

— Хоть раненых забери, — спокойно сказал капитан Аверин, стоя перед машиной. — А то хана всем. У меня трёхсотых много. На руках не утащим.

Я стоял рядом и слышал разговор. Стоял и смотрел на горную дорогу, скрывающуюся в тумане. Мы все ждали, когда с той стороны в атаку в очередной раз пойдут «духи».

Когда мы увидели колонну бронетехники и родные рожи сидящих на броне парней-десантников, то сначала обрадовались. Думали, они здесь, чтобы помочь нам отойти.

Но они и сами спешно выходили из окружения, и никого брать с собой не собирались.

— Да уйди ты, капитан! — заорал майор, покраснев, как помидор. — Свали с дороги! У меня приказ! И вали уже отсюда! Их там много!

— Перебьют же пацанов, — тихо сказал Аверин, думая, что я не слышу, и положил ладонь на броню машины. — Хоть раненых возьми, мы налегке тогда уйдём.

— Не буду я никого брать! У меня приказ! У меня своих трёхсотых полно! Со своим штабом связывайся! Пусть сами тебя вытаскивают! Не буду я ещё за это ответственность брать!

— Да связи нет, пойми. Мы тут стоим до сих пор, хотя нас ещё вчера должны были отвести назад. Но если так пойдём, без брони, без прикрытия — перебьют пацанов по дороге. Вот и сидим. Высунемся — всё, пропали.

— А я-то при чём?! У меня приказ! Уйди с дороги!

Десантники прятали от нас глаза, а майор орал как бешеный, так и брызгая слюной. Аверин покачал головой и отошёл. Колонна двинулась дальше, запах выхлопных газов двигателей ударил в нос.

Майор сидел на передней машине, как каменное изваяние, и смотрел на нас, а потом заорал на подчинённого, когда тот к нему обратился.

Аверин махнул на него рукой и отвернулся с мрачным видом. Мимо нас проехала одна БМД, вторая, третья, четвёртая… мы провожали их взглядами, думая, что всё — больше никто нам не поможет…

Но проехав пару десятков метров, все машины как по команде остановились. Люки открылись почти одновременно, а майор на командирской машине кому-то кивнул, поднял руку и показал пять пальцев.

— Быстрее своих трёхсотых заносите! — взревел лейтенант-десантник, бритый наголо крепкий парень, и спрыгнул на землю. — Тяжёлых внутрь, лёгкие на броне поедут! Быстрее! У вас пять минут!

Я же с ним тогда в госпитале лежал, это он, точно. Но времени на дружеские разговоры нет.

— Погнали! — крикнул я сразу, не раздумывая. — Шопен, Шустрый! Газон! Живо за работу, пока не уехали. Самовар, кончай тупить! Быстро! Быстро! Муха, Ваське помоги дойти! Халява! Сюда!

У десантников было полно своих раненых, да и их бронемашины не особо вместительные, но они как-то потеснились, помогли разместиться нашим. Всего за несколько минут мы уложили всех штабелями, кого как, лишь бы убраться отсюда поскорее. Люки закрылись.

— Ну а вы чего? — крикнул лейтенант-десантник и кивнул на майора, молча наблюдающего за происходящим. — Живо, пока командир не передумал.

— Спасибо, мужики, — только и сказал Аверин.

Высокий десантник, сидящий на броне, протянул мне руку, я забрался наверх и помог залезть остальным. В тесноте, опасаясь засады, но мы покинули это место.

А по дороге хмурый Слава Халява протянул мне то, что успел собрать: несколько металлических жетонов, ещё старых советских, которые раньше выдавали только офицерам, а теперь — всем. На каждом надпись: «ВС СССР», буква и шестизначный личный номер…

Утром я пришёл пешком в столовую неподалёку от Тихоборского ГОВД. Посторонние посетители сюда приходили редко, обычно здесь обедали только милиционеры. Судя по запаху, сегодня на кухне готовили тушёную капусту или щи. Огромный бак с инвентарным номером, будто кто-то украл его из больницы, стоял на газовой плитке.

Здесь не особо вкусно и достаточно дорого, но зато милиционеров кормили в долг до получки, поэтому они сюда и ходили.

Но пока ещё слишком рано, все придут на обед, поэтому место пустовало, если не считать наших, сидящих в углу под телевизором: зевающий после ночной смены Царевич, бодрый Шустрый и задумавшийся о чём-то Шопен.

А по ящику, на канале ОРТ, показывали старую добрую «Угадай мелодию». На столе стояло четыре стакана чая — один ждал меня.

— Ну что, парни, — я сел перед ними и показал тетрадку. — Кто угадает, что у меня, с трёх нот?

— А что там? — поинтересовался Царевич.

— Ваши долги, — я усмехнулся. — Время платить по счетам.

— В смысле, а чё такое? — Шустрый уставился на меня.

Я положил на стол тетрадку и раскрыл: в ней были стопочки вырванных листков, неровно разрезанных на прямоугольники, и на каждом из которых была написана сумма и подпись.

— А-а-а, это когда мы в карты играли и расписки делали? — Шустрый посмотрел бумажку со своей подписью на свет, как купюру, будто искал водяные знаки. — Едучий случай, в натуре, я уж забыл. И сколько я должен по итогу, Старый?

— Две тыщи баксов у тебя накопилось, — я хмыкнул. — Да шучу, держи на память. У меня тут от каждого расписка есть. Я же всё собирал.

— Да, были времена, — Царевич осторожно разгладил несколько листочков ладонью. — О, Шопен, ты же тут больше всех проигрался тогда?

— А? А, ну я и играть-то не умел, — он взял свои расписки, но не убрал, а смотрел на них с лёгкой улыбкой, будто вспоминая другие времена.

— Ты-то не умел? Да кто бы говорил, — Руслан убрал свои в карман. — Самый первый шулер на деревне. Но вообще, я уж забыл про них. И ты сохранил.

— Кстати, я вспомнил Моржова, про которого Шустрый говорил, — сказал я. — Фамилию спутал, а вот его самого я хорошо помню.

— Вот, я же говорю, — закивал Шустрый. — Меня-то он сразу узнал, и тебя тоже вспомнит.

— У него вот, — я положил руку на тетрадь, — пара расписок есть, мы с ним в госпитале как-то после отбоя поиграли несколько раз. Вспомним, контакт будет проще наладить. Знал бы тогда, что вы с ним пересекались, больше бы общих тем было. И тогда ещё он был, помните, когда Аверин ещё жив был. Помогали они нам выйти.

— Когда? — спросил Шустрый.

— Ну, помнишь, тогда колонна десантуры мимо проезжала? Сначала хотели дальше ехать, а потом передумали. И там как раз Моржов погрузкой раненых командовал.

— Точно! — Боря аж соскочил с места. — Он это был! А я даже не помню. Совсем не до этого было. Надо проставиться, он же того майора-то, видать, уболтал. И остальные, значит, там были. Подарок, может, купить?

— Кстати говоря, о деньгах, — Царевич подсел ко мне ближе и что-то протянул под столом. — Мой вклад в общее дело.

— Это общее дело, но не значит, что всё своё надо отдавать, — сказал я.

Он мне сунул пачку шершавых купюр, тонкую, но тем не менее денег там было достаточно. Тут тысячи полторы долларов. Явно больше, чем он получает на железной дороге.

— Ничего-ничего, — Руслан оживился. — Мне вот понравилась идея… что вот все заняты там будем. Как там, но чтобы спокойно. И вот, мой посильный вклад.

— К отчиму ходил? — спросил Шустрый, разглядев, что он передал.

— Ну а что такого? — он посмотрел на него в ответ. — Сам понимаешь — бабки нужны. Вот и пусть профинансирует со своей деятельности. Будет справедливо после того, что было.

— Он же тебе не просто так отдал, — сказал я.

— Мне, а не на фирму, — упрямо сказал Царевич. — Чтобы потом проблем не было, если что не срастётся. Да я и не объяснял для чего, просто сказал, что в дело, для меня. Под залог батиной машины, если что. Я-то всё равно верну потом.

— Отдадим, — поправил я. — Рассчитаемся за тебя, не боись, Руся, доходы будут. Тачку отдавать не придётся.

Это он крепко загорелся, раз даже пришёл к отчиму, которого, мягко говоря, избегал. Но ради других он через себя переступал.

— Лишь бы выгорело, — с волнением сказал Шопен. — А то ещё немного, и придётся ходить, опять бутылки собирать и сдавать.

— С работой туго, — согласился Шустрый. — Уже все ноги стёр, пока по разным конторам ходил. Никуда не берут. О, уже пора, — он посмотрел на часы, висящие на стене. — Девять часов. Моржов должен явиться, сто пудов.

— Погнали, — сказал я.

Вообще, мы собрались не для того, чтобы всей толпой идти в милицию. Сначала я хотел поговорить с Моржовым, чтобы понять, сможет ли он нам подсказать что-то дельное. Туда мы пошли вдвоём с Шустрым.

После этого мы сообща хотели прогуляться по городу, прикинуть, где будет помещение, а заодно — пообщаться с афганцами, которые держат компьютерный магазин. Но пока не озвучивать что нужно, а просто уточнить цены, чтобы знать, плюс-минус, сколько потребуется для старта. Ну и убедиться, что у них так и нет ко мне вопросов по той старой истории.

Интернета под рукой нет, как и компа, поэтому всё надо или узнавать самому, или выискивать в газетах и спрашивать. По старинке, короче.

В ГОВД попасть оказалось легко — двери открыты, нет даже вертушки, заходи кто хочет. Разве что толстый усатый мужик в милицейской рубашке, сидящий за стеклянным окошком с надписью «Дежурная часть» с недоумением посмотрел на нас, когда мы прошли мимо.

— В 204-й, — уверенно сказал Шустрый, и дежурный тут же потерял к нам интерес.

Здание милиции внутри выглядело не ахти: тут и стены требовали побелки, и штукатурка на углах осыпалась, и линолеум давно протёрт насквозь во многих местах, и видно грязный бетон.

Свет тусклый, будто никто и никогда не вытирал пыль с лампочек, а на лестнице так вообще была полная темнота. Прокурено, но в 90-е курить в кабинетах не запрещали, да вполне могли выпить в рабочее время, на это смотрели сквозь пальцы.

В 204-м кабинете на втором этаже знакомых не оказалось. Там стояло четыре стола, заваленных бумагой. За одним, где была серая пишущая машинка, сидел мрачный мужик в джинсовой куртке, а к ободранной трубе отопления был прикован какой-то алкаш с разбитым носом. Пьяный мотал головой, будто постоянно засыпал.

На стену на металлические кнопки были прилеплены какие-то листы с записями, графики, один календарь с голой женщиной, один с Жириновским, всё висело без всякой системы. За спиной опера стоял выкрашенный в белый стальной сейф с кактусом на нём. Стены отделаны деревянными панелями, но они уже потемнели от старости.

— Не спать! — рявкнул опер и продолжил что-то набивать на широкой писчей машинке одним пальцем.

Алкаш вздрогнул и открыл глаза. Опер продолжил печатать.

— Моржов на месте? — спросил я.

— В красном уголке посмотри, — не глядя на нас, сказал мент и рявкнул пьяному: — Не спать!

Красный уголок был недалеко, и больше он напоминал склад, куда стащили всё ненужное: сломанные столы, шкафы-пеналы, лавки, стулья, стоящие друг на друге, пачки бумаг и картонных дел, связанные бечёвкой, газеты, журналы, плакаты про советскую милицию и откуда-то здесь взявшееся пианино. В углу из-за потёртого шкафа, накрытого красным флагом, выглядывал большой белый бюст Ленина, который будто укоризненно смотрел на этот бардак.

В красном уголке было два человека. Одному лет двадцать, молоденький пацан, совсем щуплый, как Шопен. На скуле у него ссадина, губа разбита, но уже заживала.

Второй постарше, крепкий широкоплечий парень в рубашке, стриженный под машинку почти под ноль. Он и в госпитале казался широким, а сейчас будто ещё сильнее вымахал и расширился.

— Ну ты если чё, — по-свойски говорил старший, — дай ему в рыло. А если не дойдёт, то… о, здорово, Борька, — он заметил Шустрого, — там твой тёзка, говорят, чёт не скопытился недавно. Слыхал?

— Сердечко пошаливает, — философски заметил Шустрый. — Тяжело ему.

— А кому сейчас легко? — Моржов пожал плечами, а потом его взгляд скользнул по мне. Лицо прояснилось, губы расплылись в широкой улыбке. — О, так вот про кого он говорил. Андрюха! А я думаю — что за Старый?

— Здорово, Василий! — я поднял руку в знак приветствия. — А я тут вспоминал тебя вчера, с Дашкой, медсестрой нашей. Помнишь её?

— Она тоже сюда приехала? — Моржов обрадовался ещё больше. — Ща, пацаны, закончу, — он повернулся к тощему. — Слушай, Игорёк, дай ему просто в хавальник сразу, как полезет. А если чё — меня подтянешь. Он меня ссыт. Они там все только на словах дерзкие, а как по чушке получат, так сразу съезжают.

— Понял, — робко промычал тощий.

— Не ссы, косой, будет день другой, — «подбодрил» парня Моржов.

— Я в сортир, — объявил Шустрый. — Тут Старый с тобой побазарить хотел, насчёт… сам знаешь чего.

— А чё не побазарить? — мент развёл руки в стороны.

Тощий ушёл, Шустрый тоже, ну а мы с Моржовым остались наедине.

— Ну что, товарищ лейтенант, — я шагнул к нему. — Как мирная жизнь на гражданке складывается?

— Завязывай, Андрюха, ты меня на три года всего младше, — он крепко стиснул мне руку. — Там я был летёхой, а ты простым бойцом, но по факту — два пацана напуганных.

Друзьями мы не были, да и как это возможно? Мы там буквально неделю находились в одно время, причём в разных палатах. Тем более, он лейтенант, офицер. Но иногда разговаривали, и в картишки перекидывались, когда никто не видел. Земляки же, когда не надо было соблюдать субординацию, мы общались на равных.

Просто я знаю, что он пытался подкатывать к Даше, поэтому и крутился рядом с ней на нашем этаже, ну и я был поблизости, чтобы ничего у него не вышло. Вот и пересекались.

В итоге, ничего у него и не вышло. Впрочем, злобу он не затаил, так что мы расстались мирно, без всяких проблем. Но в памяти почему-то упрямо засело на все эти годы, что он Васильев, а не Моржов.

Ну а когда виделись во второй раз, там было не до разговоров.

— Вот смотри, парню двадцать лет, — Моржов показал на дверь. — Там какая-то банда дворовая ему прохода не даёт, так и лезут, бабки тянут. Сначала думаю, ну пацан, чего с него взять, не всем же драться уметь? А сейчас думаю: так и тебе сейчас двадцать, а тогда, — он выделил это интонацией и продолжил с грустью в голосе, — всем пацанам по восемнадцать было, и все обычные, никто там крутым Уокером не был до этого. Ровесники с ним… вот только он теперь совсем другой, робкий. И вот, сейчас его гопники задрочили, и мне — разбираться, потому что работа теперь такая… Не понимаю я эту жизнь, короче.

— А кто понимает, Васька? Лучше посмотри, что я вчера нашёл.

Я сунул ему расписки, и он заржал, глядя на свой кривой почерк с обещаниями выплатить большие суммы денег на гражданке.

— Ничего себе, я встрял на бабки, — он засмеялся.

— Да, это так, на память держи. Слушай, — я стал серьёзнее. — Знаешь же, зачем я пришёл?

— Про следака этого расспросить? — догадался он.

— Слушай, подскажи, что конкретно у него есть?

— Да так-то я не работаю с ним, — пробурчал Моржов. — С ним сейчас опера-тяжи работают, кто убийствами и износами занимается, — он вдруг громогласно засмеялся. — В смысле, расследуют, а не делают.

— Ты же здесь, один из них, — напомнил я. — А этот Ерёмин на нас хочет палку срубить или прославиться, мол, раскрыл военное преступление. И вот на нас взъелся. Чё, не знаешь, как это делается?

— Ну слушай, — он присел на скрипнувший стул. — Не просто это будет. А то знаю я их, ради галочки и повышения чего оттуда только не откопают. А там святых не было, на каждого нарыть можно всякого или придумать, лишь бы правдоподобно, кто нам поверит-то? Тебе бы адвоката, и лишний раз помалкивать. Я просто предупредил, чтобы полегче отбиваться было.

— Это понятно, всё будет. И за предупреждение спасибо. Но хотелось бы знать наверняка. Он же хитрый гусь, так и будет подлавливать на мелочах. Ты же не хуже меня знаешь. Мне он одно скажет, Шустрому — другое. Кого-то да подловит. Мы с тобой пересекались в госпитале, но ты с пацанами виделся на передке, и раз они тебя запомнили, то понравился, значит, зауважали. И тогда ты нам помогал на дороге, помнишь? А здесь, в мирное время, на кого нам рассчитывать, как не на своих?

Моржов задумался и потёр затылок. Думал долго.

— Слушай, — он потёр ладони. — Чтобы пробить, что он знает — это надо его под ноготь загонять. А в этом я тебе не помощник, и даже, наоборот — нельзя сейчас так. Это там вопросы решались жёстко, а здесь — другой мир, Андрюха. Я буду против и вмешаюсь.

— Да я понимаю. Я не про это. Он же — следователь, бумагомарака. Не выйдет подтянуть официально — свалит нахрен. Думаешь, он за справедливость и правосудие? Да хрен там плавал, ему вообще неважно, что там случилось или не случилось, ему главное — палку серьёзную срубить. Сам же знаешь.

— Ну вообще… — Моржов задумался. — Слушай, есть у меня мысль, что можно сделать.