Братство. ДМБ 1996

Глава 13

— Уже не хромаешь? — спросил я на лестнице.

— Даже бегать могу, — с усмешкой проговорил Моржов, бодро спускаясь по ступенькам. — Работаю без году неделя, а меня уже в область на соревнования хотят отправлять: стрельба по мишеням, бег, всё остальное.

— Так ты же в ВДВ служил. Кому ещё показатели выполнять?

— Ага, и теперь затычка в каждой…

— Моржов! — раздался окрик. — Ты куда это намылился?

Моржов закатил глаза и пошёл отчитываться начальнику, который так некстати заметил его в коридоре. Толстый мужик в милицейской форме и фуражке сверлил молодого опера злющим взглядом.

— Что там по гаражам?! — ревел он белугой, аж щёки раскраснелись. — Нашёл, кто ворота вскрыл и всё вынес?! Скоро конец года, а у нас квартальные показатели горят из-за твоих гаражей! Всю картину обосрал!

— Да не мои это гаражи, Олег Иваныч, — ответил Моржов.

— Умный? Найди этих вороваек уже! На рынок сходи, где запчастями торгуют, в посёлок у химкомбината съезди! Найди! Учить тебя ещё работу работать? Дело выеденного яйца не стоит, а ты чего-то телишься!

Вставив люлей, начальник Моржова важно пошёл дальше, разыскивая, кого ещё поторопить.

— А тут один опер нас в милицию звал работать, — с усмешкой сказал я. — Но мы не пошли. Любят здесь поорать.

— Везде любят. Помнишь майора Кондратьева? Это он тогда колонной командовал. Вот он-то орал, аж уши закладывало. Хотя мужик мировой. Слушай, Андрюха, — Моржов стал говорить тише. — По чесноку… ну, я не обещаю, что он поможет… ну, тот, к кому мы идём.

— Но не просто же так ты его выбрал, да?

— Само собой. Как минимум, если мы его попросим — он сдавать не будет. Это бати моего знакомый, я его с детства знаю, и с сыном его на карате ходили вместе, пока он живой был. Мужик честный, понимающий. Ещё старой советской закалки, опером с семидесятых работает, по мокрухам и остальному тяжёлому. Ты его, может быть, и знаешь.

— Может. Давай посмотрим, что из этого выйдет.

— Особо много не жди, все проблемы не решит, само собой. Но хотя бы подскажет, в какую сторону рыть, чтобы отвязались, наконец. А то действительно, проблем не оберёшься из-за этого следака.

Заглянули в очередной тесный кабинет. Там за столом сидел плотный мужик в белой рубашке и ел намазанный маслом и малиновым вареньем батон, запивая чаем.

Перед ним возвышалась стопка бумаг, телефон обрывался от звонков, но мужик нашёл свободную минутку и по-настоящему кайфовал в этот момент. Даже прикрывал глаза, пока жевал.

— Приятного, Петрович, — пожелал Моржов. — Аркадий сегодня был?

— Я ему долг вернул с утреца, — отозвался мужик, прожевав угощение. — Вот он и пошёл чебурек скушать в столовку. Как раз горячие должны сделать.

Направились туда, и я встретил ещё знакомого.

На улице курил Шустрый, рядом с ним высокий парняга в камуфляже расцветки «талый снег», бронежилете и разгрузке, чуть более тёмной, чем сама форма. На голове чёрная вязаная шапка, которую можно было развернуть на лицо, чтобы получилась маска. Из-под шапки торчали ярко-рыжие волосы, жёсткие, как проволока.

— Смотри, Старый, кого нашёл! — прокричал Шустрый, увидев меня. — Стоит тут, солнышко летнее, глаз радует. Вот кого хоть прямо сейчас в «Иванушки» возьмут!

Рыжий важно заулыбался, увидев меня, и протянул руку. Подзабыл его, и не вспоминал, потому что он из другой роты, но раньше виделись часто.

— О, Рыжий, здорово! — поприветствовал его я. — А я как раз слышал, что тебя в ОМОН взяли?

— А то, — немного высоковатым голосом для его комплекции отозвался Рыжий. — Приехали тут к вам порядки наводить, — и добавил шёпотом: — пока по всяким клубам и кабакам не шляйтесь. Работаем вечерами по таким местам, ещё под раздачу попадёте ни за что.

— Благодарю за совет. Пока не ходим.

— Но если что — сразу на пол, как при обстреле, и не дёргайся. И права не качай. А я вас увижу — прикрою. Ладно, с вами, пацаны, весело, да работать надо, — он кивнул в сторону стоящего у здания милиции автобуса. — Отоспаться надо и по новой.

— Хорошая у тебя работа, — я хмыкнул. — Заходи, пока в городе. К любому из нас, мы сейчас вместе часто собираемся.

— Зашибись делаете, пацаны, — Рыжий поднял большой палец и не торопясь пошёл к автобусу.

Шустрый помахал ему рукой, а потом показал в сторону киоска, мол, что-то купить себе хочет. Там ещё стояла какая-то девушка в коротком пальто, и это могло быть основной причиной, почему парень пошёл туда, задвинув шапку ещё дальше на затылок.

— Ща я приду! — предупредил он.

— Мы в столовке будем, — я показал на неё и повернулся к Моржову. — Парень это с нашего батальона, с другой роты, — пояснил я, кивнув на автобус с ОМОНом. — Тоже там был.

— Сразу понял, но не встречался. Они тут из области приехали, операцию проводят: оружие изымать во время всяких мероприятий. Всё из-за снайпера этого. Вот, кстати, идём к человеку, который тоже его ищет.

— Не Семёнов ли? — я вспомнил фамилию опера, который тогда приходил к Шопену.

— Он самый.

— Ладно, поговорим, раз рекомендуешь. Вроде нормальный мужик.

— А тот парень, кстати, хороший совет тебе дал, — сказал Моржов, пока мы с ним переходили дорогу в стороне от пешеходного перехода. — У нас своего ОМОН нет, конечно, он в области сидит, как и СОБР. А сейчас приехали, чтобы устраивать налёты на злачные места и хватать всех методом бредня. Так что кафе, клубы и кабаки — первые на очереди.

— Киллер так вряд ли попадётся, — заметил я.

— Конечно, зато начальство отчитается, что приняты все меры. Ну и заодно изымут всякие выкидухи, самопалы и косячки. Показатели-то рванут! — он засмеялся и поднял руку, будто демонстрируя рост показателей. — Ща, я отлить отойду, — Моржов направился за угол столовой. — Подожди или…

— Да я сам начну.

Я открыл дверь и вошёл в столовку. Ничего не изменилось, разве что ушёл Шопен, но пришёл новый гость. Тот самый усатый опер Семёнов, который был в общаге, сейчас сидел за столом рядом с Царевичем. Никак продолжает допрос?

Я сел к ним за стол. Опер мне кивнул, а Руслан подумал и продолжил:

— Вот сам посуди. Это они в Грозном ходили в зелёных повязках и форме привозной, сразу видно, что «дух». Вопросов нет, всё понятно. А потом? А потом хреново стало. Вот, представь себе. Видишь в прицел «духа». Но он в гражданском, сидит в жилом доме, и из окна по пацанам стреляет.

— И что дальше? — спросил Семёнов.

— И вот, смотрю в прицел. «Дух» пострелял, автомат спрятал — и всё, мирный житель теперь. Руки поднял, мамой клянётся, что пастух, баранов пасёт, оружия в жизни не держал, даже ружья. Стрельнёшь — всё, под трибунал пойдёшь без разговоров. Не стрельнёшь — пацанов убьёт в спину. А сам он — не старше тебя, такой же пацан, ещё не бреется даже. Вот такая вот ситуёвина, — закончил Царевич.

— Мда-а, — протянул Семёнов и расправил усы.

Перед ним стояла кружка пива, за которую он взялся, но пока не пил. А Руслан чего-то разговорился, обычно он так много о тех временах не рассказывает посторонним. Значит, мент ему чем-то понравился.

— Ну, — Царевич пожал плечами, глядя на меня, будто догадался, о чём я думаю. — Он сам меня попросил про войну рассказать. Ну, истории — это не по мне, красиво говорить не умею, чтобы что-то героическое рассказать. Как уж получилось.

— И что ты делал? — спросил Семёнов, щуря глаза.

— Ты про что? — удивился Руслан.

— Ну вот, индеец, как ты говоришь, пацан этот сидит, а ты его в прицел видишь. Стреляет, а потом прячется. Что ты делал в таких случаях?

Царевич потёр лоб и закрыл глаза, будто у него снова начались головные боли, а потом внимательно посмотрел на Семёнова усталым, но открытым взглядом.

— А что бы ты сделал? — спросил он. — Можешь не говорить. Себе ответь, только честно. Вот в этом ответе и суть.

Опер Семёнов с мрачным видом отпил пива, вытер усы и пододвинул кружку к Руслану, предлагая присоединиться. Тот помотал головой.

— На философию потянуло, Руся, — сказал я.

— Э-э, — протянул он, морщась сильнее. — Башка заболела, не выспался же ещё. Посижу немного, отпустит скоро, — Царевич опустил голову на руки. — Я не сплю, если что, слушаю.

Замолчали. По телевизору переключили канал, показывали «Дорожный патруль» с какими-то разборками, но звук убавлен, слова почти не разобрать. Зато слышно, что где-то этажом выше, где располагались обычные жилые квартиры, кто-то слушал Шуфутинского:

— Я календарь переверну, и снова третье сентября, — распевал он.

— О-о-о, постригся наконец! — вскричал Васька Моржов, заходя в столовую. — За пострижку ставим шишку!

— Ну блин, блюститель правопорядка нарисовался, — Семёнов оживился и провёл рукой по короткой стрижке. — Бэтмент, блин, морж-десантник. Когда с гаражами уже разберёшься? Все показатели горят, — добавил он с усмешкой. — Шишков аж охрип, пока орал на тебя.

— И ты туда же, — молодой опер притворно махнул рукой и посмотрел на нас с Царевичем. — Уже познакомились, значит.

— Да вот, к пацанам подошёл поговорить, — ответил старый опер. — О всяком-разном, пока не работаю.

Руслан ненадолго поднял голову, чуть улыбнулся краем губы, увидев вошедшего, и снова опустил. Сам Моржов понимающе кивнул.

— Знаешь, много чего видел за свою службу, — Семёнов полез за сигаретами. — Но хуже всего — когда у молодых пацанов взгляд, как у мужиков в возрасте, причём повидавших всякого. Вот у вас всех такой же. Ладно чё, позняк метаться, надо дальше как-то жить.

— Надо бы, — сказал я, положив обе руки на скользкую клеёнку на столе. — Да не дают, — я кивнул Моржову.

— Смотри, Трудыч, какая байда, — начал тот.

— Трудыч? — Царевич снова поднял голову. — У тебя папу Труд звали?

— Да, Труд Федотыч, — Семёнов закивал. — Он уже в возрасте был, когда я родился. Двадцать пятого года рождения, считай. Вот и я теперь — Аркадий Трудович. Это ладно — брата-то у него звали Сталет — по первым буквам от «Сталин, Ленин, Троцкий», — старый опер засмеялся. — Дед политическую линию не угадал, хах! Документы потом менял, писал Стален.

— Понятно, — Руслан потёр виски и сел, подперев голову кулаком, как пьяный, хотя вид у него совершенно трезвый. — Подышу немного, — сказал он, накинул куртку и вышел на улицу.

Через окно видно, что к нему подошёл Шустрый, закурили. Борька щёлкал семечки и что-то оживлённо рассказывал, а потом снова торопливо отошёл. Руслан посмотрел на меня через стекло и пожал плечами. Опять, наверное, девушка какая-то показалась в поле зрения Шустрого.

Опер внимательно на них посмотрел, и по лицу у него будто тень прошла. Что-то это ему напоминает.

Ну а теперь пора приступать к сложному, потому что то, о чём мы будем говорить, оперу не понравится точно. Но надо пробовать разные варианты, ведь на кону многое.

— Короче, — продолжил Моржов с серьёзным видом. — Видел же этого Ерёмина из военной прокуратуры? Командировочный. Ты же с ним ходил тогда. Пацанам нашим жизни от него совсем нет. Он вспомнил какой-то случай с войны, приехал, достаёт теперь. И фотку тебе подкинул, чтобы их со всех сторон обложить.

— Ну и чё? — взгляд Семёнова стал жёстче. — Это его работа, а у меня своя.

— Помоги пацанам, — попросил Моржов. — Из-за него им покоя нет. И так в жизни досталось, так ещё и не отпускают, проблем добавляют.

— Не надо что-то прям серьёзное делать, мы же не просим вмешиваться в следствие, никакого подлога, ничего, — сказал я. — Мы же понимаем, чем это грозит, и подставлять не будем. Просто сам он повсюду ходить не будет, ему надоест, вас припряжет. Нам надо понимать, что у него есть против нас.

Семёнов молча смотрел на нас. Слышно, как заскрипели у него зубы.

— Мужики, вы не догоняете, — отрезал он, будто моментально огородившись стеной. — И не понимаете о чём просите. Как там было, так всё и выяснят. А как там было? Там…

— Там как надо, так и было, — мрачно и очень тихо сказал Моржов. — Иначе там нельзя, сам понимаешь. Там одно, но здесь другое. Два разных мира, реально. И всё равно, пацаны там вели себя по совести и продержались. Из таких людей гвозди делать можно, как говорится. А сейчас пришли ко мне — чтобы помог им управу найти, потому что здесь беспредела ещё больше, чем там, но сами они его плодить не хотят. Они понимают, что старые методы не работают, зато такие как Ерёмин могут нарисовать что угодно, лишь бы выгодно было. И что там было, и что там не было.

Как Моржов вступился за нас. Я даже не ожидал этого от человека, которого мы совсем не знали. Но он прекрасно понимал, кто свои, а кто чужие, что такое боевое братство, и как работает мирная и военная жизнь. Десантник сам бы хотел, чтобы кто-то его прикрыл, окажись он в такой ситуации.

Так что такую помощь мы не забудем, даже если это ничем не поможет. Он нас выручал и там, и здесь, мы тоже будем.

— Он-то фотку подкинет, то ещё что-нибудь, — сказал я. — Потом провоцировать нас будет, мол, этот сдал, а этот из-за тебя под следствие пойдёт. Начнёт давить и сделает себе палку вообще без всяких доказательств, когда кто-нибудь из нас на себя возьмёт, чтобы остальных не подтянул. Чисто на признаниях.

— На гнилуху не дави, — вдруг проговорил Семёнов. — Не поможет.

— Поэтому мне нужно знать, что у него есть, хотя бы намёки, — продолжал я. — Чтобы понимать, как защищаться. Вот за себя я ручаюсь, что он меня не запутает, но парней наших знаю. Если там этот хитрый гад начнёт за разные ниточки дёргать, что-нибудь упоминать или хитрить, то кто-то решит выручить остальных, признается, на себя всё возьмёт, а этому товарищу командировочному больше и не надо — срубит себе палку. Вот за наших и переживаю, потому что мы все там привыкли, что своих надо прикрывать.

— Так и есть, — добавил Моржов. — Я не с ними служил, но там, знаешь, на это всё иначе смотришь. А тут наши местные пацаны, на которых этот московский тип решил себе жизнь улучшить. А им — окончательно доломать. Но сам подумай, пацаны же не в братву пошли, уголовку никакую не совершают, не бухают, не дерутся, жить хотят. А им не дают.

— На гнилуху не дави, — повторил опер и поднялся. — Разговора не было. Но больше ко мне с этим не подходите.

Он поднялся, накинул кожанку и пошёл на выход. Ну, попробовать стоило. Теперь, значит, будем душить следака через адвоката или другими способами. Это же не один следователь — это система, и если угодишь в её жернова — перемелет. Вместо одного приедет другой. Тут Моржов прав — как там, здесь не работает. Вернее, работает не для всех.

— Ты на него не огорчайся, — сказал Моржов, глядя в окно. Семёнов ещё стоял там, подняв воротник куртки. — Его сыну в этом году должно было двадцать исполниться.

— А что с ним случилось?

— Да как сказать… должен был в армию идти в 94-м, но Трудыч договорился с деканом, пацана в институт устроил, вот и не забрали. И на войну не попал в итоге. Все думали, что пронесло. А осенью, год назад, его пьяный на машине сбил. Насмерть.

— Вот же блин, — проговорил я.

— И вот, — Моржов смотрел в окно. — Он себя всё терзал в мыслях, думал, может, надо было туда отправить, тогда бы машина не сбила, вдруг бы вернулся живым? Хоть какой-то шанс бы был. Но на вас посмотрел, и теперь думает: а если бы вернулся, то каким? И как дальше бы жить смог? Вот на вас смотрит, и на душе у него кошки скребут. По нему же видно.

Семёнов подкурил сигарету у Царевича, внимательно посмотрев на него, что-то спросил… а потом вернулся в кафе и сел напротив нас.

— Кто вообще тот мужик был, который там пропал? — спросил он. — Вот при Ваське слово даю, что дальше меня это никуда не уйдёт. Но мне нужно знать.

Я посмотрел на него, потом на Моржова. Вот Моржов понимает, он даже не спрашивал, что там случилось. Для него всё происходящее там было просто: или ты врага, или он тебя. И то, что здесь нас преследуют за то, что случилось там, для него было дикостью.

Ему можно сказать. А вот старый опер… Я посмотрел ему в глаза, немного подумал и решился.

— Журналист, — ответил я. — С камерой иностранного производства и «цейсовской» оптикой, калибра 7,62 на 51 натовского образца. И приклад там был ещё такой красивый, гладкий, дорогой, на нём тридцать четыре зарубки. Тридцать четыре пацана. Честный ответ для тебя?

— Вполне, — хрипло проговорил он.

С кухни пахло жареным, приготовили партию пирожков и чебуреков. Скоро сюда придут посетители. А Семёнов всё думал и думал, глядя на меня. Что у него на уме — сказать сложно, но мысли явно непростые. Скорее всего, в голове у него крутился вопрос, который задал Царевич. Но не то, что сделал бы сам Семёнов, а что сделал бы его сын, окажись он там. Или окажись он в прицеле снайпера.

Ну а я уже сделал на него ставку.

— Конкретику этот Ерёмин не говорит, — наконец сказал старый опер. — Но как-то раз обмолвился, что ему кто-то сказал в городе, будто парни Аверина в Грозном поймали то ли журналиста, то снайпера-иностранца, который притворялся журналистом. Поймали и порешили, он пропал. Не знаю, чё-за Аверин, но вам это должно больше сказать. И говорит следак, мол, показаний никаких нет, но надо колоть, потому что на них указали. Если явку напишет хоть кто-то, то можно будет сразу дело в суд передавать.

Хм… то есть, Ерёмин знает, что тут журналист на самом деле нифига не журналист, а снайпер. Но его это не останавливает, и он это даже всем озвучивает. Не считает это проблемой.

Чувствует, что может неплохо подняться на таком. А что, будет позировать перед иностранными журналистами, рассказывая, как восстановил справедливость. И устроят показательный процесс, вроде того, какой проведут над полковником Будановым через несколько лет.

— И для этого он приехал? — спросил я.

— Вот это точно знаю, что нет, — уверенно сказал Семёнов. — Его сюда сослали за какой-то косяк. Он московский, и его, короче, прислали в командировку в наши края, чтобы он расследовал одно дело. Ерунду какую-то.

— Что именно?

— Да это даже без нас он делает, там мелочи, — старый опер задумался. — А вам какие-то медали давали?

— Смеёшься? — я посмотрел на него. — Дадут, потом догонят и ещё дадут.

— Вот-вот, — Моржов закивал.

— А кому-то хотели дать, в городе парнишка живёт, из ваших. Получил ранение, якобы вытаскивая сослуживца. Его комиссовали, медаль приготовились вручать. Но вдруг выяснилось, что никого он не вытаскивал, да и вообще, у него самострел: сам себе ногу прострелил. Вот и следак приехал об этом выяснять, опрашивать, и у кого-то что-то узнал, и всё. Больше ничего не могу сказать.

— А ведь я знаю, про кого он, — сказал я, подумав немного. — Ерёмин же как раз при первом разговоре спрашивал про самострел. Я говорить не стал, но…

— Старый! — дверь открылась, в столовку заглянул встревоженный Царевич. — Подойди, там у Шустрого беда.

Я вскочил из-за стола, накидывая куртку на ходу, и мы быстрым шагом вдвоём с Царевичем бросились на помощь. Оба мента вышли следом, тоже не понимая, что случилось.

У беды, которая пришла к Шустрому, была фуражка и идеально чистая и выглаженная военная форма, ещё кожаная папка под мышкой. Майор Ерёмин стоял ровно, будто позировал перед фотокамерой.

Судя по всему, Шустрый отходил, но вернуться не успел, буквально десятка метров не хватило, но стоящий снаружи Царевич это всё увидел.

Ерёмин не один, рядом с ним ещё двое незнакомых мне мужиков в гражданке, наверняка оперов из УГРО, которых следак явно привлёк для помощи. Точно для того, чтобы они притащили нас к нему. Ну а Моржов с Семёновым пока не вмешивались, изучали обстановку.

— Все в сборе, — объявил Ерёмин, улыбаясь. — Как удачно вы пришли, коллегам не придётся вас по всему городу искать, — он кивнул на оперов.

— И что случилось? — спросил я.

— Вперёд батьки в пекло не лезьте. Всех вызову повестками в военную прокуратуру, всё будет официально. Я вот по вам ходил, упрашивал, — начал перечислять он, — а вы по-хорошему не захотели. Так бы, глядишь, и полюбовно разошлись.

— Ты главное — драться не лезь, — тихо подсказал Моржов, стоя позади, а Семёнов кивнул. — Адвоката зови, с остальным порешать можно. Только горячку не пори.

— Время потяну, — шепнул я спокойным голосом. — Парней только прикройте.

Не, драться нет смысла. Тогда все сразу решат, что виновен. Нет, попробуем бороться с Ерёминым его же оружием. Но время надо потянуть, да.

— Значит, будем иначе, — тем временем продолжал следак. — Так, Шустов, — он посмотрел на Шустрого. — Давай-ка теперь под протокол. Найдём в ГОВД где-нибудь кабинет и побеседуем, как вы в Чечне казнили иностранца без суда и следствия, вместо того, чтобы его задержать и передать командованию. Это военное преступление, знаете ли. А вы проследите, — он посмотрел на оперов, — чтобы остальные далеко не уходили, и чтобы другие явились. Сразу и закончим сегодня.

Шустрый вздрогнул, Царевич держал себя в руках лучше, ну а я смотрел на следака. Вид у него уверенный, он решил, что милиция так близко, и мы ничего ему не сделаем. Тут и ППС, и омоновцы, и опера рядом.

Опер Семёнов сказал, что Ерёмин у кого-то что-то слышал. То есть, он когда-то расследовал пропажу того снайпера ещё в Чечне, но ничего не вышло, и дело затянулось. Но когда приехал в наш город по другому вопросу, то… тот человек, из-за которого пострадал Самовар, мог ему что-нибудь рассказать. Вот он и дёргает за ниточки.

Но знать следователь мог только обрывки, а не всю картину, как бы не пытался показать себя всезнающим.

А ведь сейчас удачный момент, которым надо пользоваться. Нужно узнать, что именно известно ему, напрямую узнать. Но будет непросто.

И говорить буду только я, потому что следак будет хитрить и подводить всё так, как выгодно ему: чтобы Шустрый или Царевич запутались, раскололись и взяли всё на себя, спасая остальных.

Надо выяснять это самому, отвлекать следователя, чтобы парни подготовились, вызвонили остальных, чтобы даже адвокат Халявы научил их, как говорить.

С этим нужно работать самому, чтобы никого из наших не подставить. Остальное — по ходу дела. Ну а теперь пора привлечь его внимание.

— Брехня, — громко сказал я. — Это же байка старая. Про «белых колготок» слыхал? Мол, снайперши приезжают, наших стреляют. Тебе любой взвод расскажет, как сами поймали такую и что с ней было потом. Но зато я могу тебе кое-что важное рассказать.

— Ну давай с тобой начнём, — неохотно согласился Ерёмин, но взгляд у него блеснул от нетерпения.

Ну что же. Поехали.