Девятый

Глава 15

Смерть — очень странная и непривычная штука.

Мне хотелось есть, пить и в туалет.

Я был настолько уверен, что умер или хотя бы стал бездумным овощем, что несколько секунд размышлял, а не может ли так выглядеть ад?

А потом ощутил своё тело.

Осторожно пошевелил пальцами на руках и ногах.

Ощущения были какие-то непривычные, но, без всякого сомнения, я жив. Вот только как? Не в человеческих силах доращивать тушку быстрее чем на полгода за неделю.

Вот и ответ!

Я открыл глаза.

И сказал:

— Здравствуй, Эля.

Голос у меня был какой-то странный, осип я, что ли? Или лёгочный спазм?

Но я говорил и понимал, что говорю — ура!

Важнейшая часть великого серафима Иоэля, пребывающая ныне в скромном девичьем теле, уступающем даже облику нижнего чина, кивнула и ответила:

— Здравствуй, Святослав.

Это была клонарня, вне всяких сомнений. Одно из многочисленных помещений, видимо то, которое используется для ускоренного доращивания. Я лежал на специальной медицинской кушетке, которая даже сейчас легонько шевелилась, вибрировала, массируя моё тело. В помещении было ещё три таких, две свободные, на одной лежала незнакомая темнокожая девичья тушка, вся в проводах и катетерах.

Ну как и я, собственно.

— Это ведь ты меня дорастила? — спросил я, глядя на Элю.

Выглядела она неважно. Вроде и красивая, как всегда, и улыбается, но какая-то усталость чувствуется. И её одеяние, сшитое словно из загустевшего света, утратило яркость и превратилось в обычные белые одежды.

— Пришлось потрудиться.

Она подняла руки и задумчиво посмотрела на ладони. Горько произнесла:

— У меня есть доступ к силе, способной срывать планеты с орбит и гасить звезды. Но силе приходиться сочиться через песчинку этого тела. И даже крохами этой силы мне безумно трудно управлять, одна неверная мысль — и либо Титан сожжёт в прах, либо меня развеет в пространстве и времени.

— Понимаю, — сказал я.

Мне казалось, что я действительно понимал. Чувствовал за ней напор, способный сдувать планеты как воздушные шарики. Наверное, это подобно нашему дитячеству — когда оживаешь в слабом детском теле, и мозги работают совсем иначе, и все инстинкты, рефлексы, бессознательный опыт меняются, откатываются назад.

Я присел, опершись руками на кушетку.

И оцепенел.

Я больше не был семилетним малышом. И маленьким двенадцатилетним мальчуганом тоже не был.

Я бы сказал, что мне восемнадцать. Или двадцать. Или больше?

Трудно понять, до такого физического возраста я ещё не дорастал!

Но моё голое тело не оставляло никаких сомнений — я уже не дитё.

— Очень трудно управлять силой, — повторила Эля. — Извини. Ты расстроен?

— Не знаю, — сказал я.

И ощутил, что вовсе не расстроен. Скорее, рад. Но ещё и смущён. Спросил:

— Эля…

— Конечно, я принесла одежду из хранилища.

Она отвернулась и отошла от кушетки. Стала разглядывать ледащую по соседству девочку.

А я принялся извлекать из себя катетеры и отцеплять датчики.

Это было странно. Очень странно — большое волосатое тело. И оно моё. Может и не такое волосато-мускулистое, сплошь тестостерон и адреналин, как у морпехов. И даже не такое как у докторов и умников.

Но оно было однозначно взрослым!

Как-то даже не по себе.

Одежда лежала на кушетке, я торопливо натянул трусы, влез в брюки. Всё форменное, но непривычно большое, и даже крой другой, не как у детей.

Я вдруг ощутил странное чувство. Непривычное, то ли забытое, то ли никогда не испытанное. Наше детство прошло в постоянных обследованиях и тренировках, в кабину влезаешь нагим, моешься после полёта в душевых вместе, воскресаешь голышом… мы, наверное, толком не научились стесняться.

Мы — оружие. Меч не стесняется, когда его достают из ножен.

А теперь на меня нахлынуло незнакомое чувство.

Да я же… нет, правда, что ли… стесняюсь?

И не только Элю. Я даже эту незнакомую чернокожую малявку, спящую по соседству, у которой в мозгах ни единой мысли нет, стесняюсь!

А ещё того, что вдруг кто-то войдёт, а я полуодет!

Я торопливо принялся застёгивать рубашку. Потом потянулся за носками. И оторопел — на подошве у меня была выведена маркером девятка! Я же не рисовал её!

— У вас есть привычка рисовать цифры, а на этой не было номера, — сказала Эля. — Я подумала, что тебе будет приятно и взяла на себя смелость пометить клона.

Я откашлялся. Натянул носки. Застегнул утяжелители. Сказал:

— Эля, извини. За внешний вид. Ладно бы я был дитём…

— Ангелы видят иначе, что мне человеческая нагота? — равнодушно ответила она, продолжая стоять над девочкой. — Твоё тело, её тело — ничто перед бесконечностью. Вся плоть — трава.

— Но ты сейчас не серафим, парящий между звёзд, — сказал я и снова поразился своему голосу: грубому, мужскому. — Ты в человеческом теле.

— Потому что ты меня в нём запер, — пробормотала Эля.

— Что? — поразился я. — Ты о чём?

— Неважно, — она повернулась. В её лице было нечто большее, чем снисхождение, скука или раздражение. Что-то совсем огромное и чуждое. — Я вижу, как бьётся твоё сердце, как сокращаются мышцы, как железы выбрасывают гормоны. Как делятся и умирают твои клетки. Как синаптические пузырьки в нейронах выплескивают медиаторы и ферменты. Как ионы проходят сквозь коннексоны. Как рождаются и умирают твои мысли! Это — и есть ты!

— А как же душа? — выкрикнул я. Само вдруг вылетело. — Душу ты видишь? Нам было обещано, что она есть и бессмертна.

— Сто десять миллиардов людей родилось и умерло только на этой Земле. Что для меня твоя душа, подумай сам!

Я растерянно смотрел на Элю. Ничего себе её торкнуло! С чего бы вдруг так?

— И всё-таки извини, — сказал я. — Мне неудобно как-то. И большое спасибо, что спасла меня.

До меня вдруг дошло, что мы стоим рядом и я смотрю на неё сверху вниз. Потому что я банально выше ростом. Потому что я ну почти совсем взрослый, а она девчонка лет семнадцати!

Ну, то есть на самом деле всё совсем не так и ужасно запутано, но если говорить про тушки…

И вдруг Эля рывком подалась ко мне! Уткнулась лицом в грудь. И зарыдала!

Меня охватила какая-то паника. Я стоял, опустив руки, потом неловко погладил её спине. Крыльев сейчас не было. И эти белые одеяния словно расступались под ладонью, есть ли они вообще, или сплошь видимость и Эля стоит голышом…

При этой мысли я как-то весь напрягся.

— Эля… Эля, извини! Эля, если я что-то не так сказал… — пробормотал я. — Тебе нельзя плакать, ты же это… ключевая сущность серафима… темная материя и чего там ещё… устойчивое нарушение топологии, да?

— И… почему… нельзя? — не прекращая реветь, спросила она.

Так однажды ревела Маргарита, её тушка выросла совсем взрослая, и у неё был роман с Максом из третьего крыла, тоже удачливым пилотом, а потом Марго погибла, воскресла и вышла к Максу на взлётку мелкой смешной девчонкой, а тот ей что-то сказал извиняющимся тоном, и Марго начала рыдать и убежала к себе…

Всем, кто присутствовал тогда было неловко, и самому Максу тоже, он разводил руками и жаловался своей эскадрильи, а те хлопали его по плечам и сокрушались…

— Не знаю! Ты сейчас плачешь, а где-нибудь кислотные дожди идут! Или планеты взрываются!

— Пла… плане… планеты не взрываются!

— Совсем?

— Ну, если их… — она глубоко вздохнула. Рассмеялась, ухитрившись не перестать при этом плакать. — Это ты… извини. У меня истерика! Это человеческое… я не могу сейчас… контролировать себя…

Я не знал, что сказать. Смеяться или плакать. Я обнял её и сел на кушетку, посадив себе на колени. Это вышло само собой, естественно, и ни она, ни я не смутились. Я просто её обнимал и молчал, а Эля постепенно переставала реветь, всхлипывала, терлась лицом о рубашку, и я чувствовал, как она намокает от самых обычных человеческих слёз.

— Я испугалась, — объяснила она вдруг. — Очень сложно было вырастить клон быстро, и чтобы он не взорвался… да и Титан тоже, и я сама. Тут не просто стимуляция роста, надо было превращать энергию в материю, но очень аккуратно, а когда открываешь дорогу энергии, она пытается всё заполнить собой, растечься. Понимаешь?

— Угу, — сказал я.

— Мне нужен был ориентир, я взяла твой настоящий возраст. Решила, что тебе будет двадцать, как могло бы быть. А возраст почему-то плывёт! Как будто ты и пилот Святослав Морозов, и тот лётчик. Я вся выложилась, я над собой утратила контроль, я остановила процесс, но немножко поздно.

Мне стало страшно.

— Сколько мне лет? — прошептал я. — Сколько? Сто лет, да?

— Трид… тридцать два… примерно… биологических.

Легче не стало.

— Это же дофига, — в ужасе произнёс я. — Я теперь самый старый пилот!

— Ну… пока не погибнешь, но постарайся не сразу… я только этого клона вырастила, остальные маленькие. Я теперь боюсь за них браться!

— Мне кажется, мы с ним как-то слились, — прошептал я. — С летчиком Святом. Я порой проваливаюсь в его мысли.

— Вспоминаешь его жизнь? — уточнила Эля. Выпрямилась, вытерла лицо рукавом. На белой ткани остались следы, всё-таки она настоящая.

— Ну да, как бы наблюдаю. Но могу немножко управлять. Изменить какой-то поступок.

— Что? — глаза у неё расширились. Она недоверчиво уточнила: — Можешь изменить?

Я неуверенно кивнул. Торопливо добавил:

— Несильно. Я понимаю, это видимо опасно, да? Я так, чуть-чуть…

— Соннелон, мерзкая тварь… — прошептала Эля. — Они совсем отчаялись, раз на такое решились. Вот почему…

Она замолчала.

— Что «почему»? — осторожно уточнил я.

— Почему и я опасна, — Эля тряхнула головой. — Падшие готовы рискнуть стабильностью мироздания.

Она соскользнула с моих коленей и заходила по комнате, прижав палец к губам и размышляя.

— Значит, ты уже фактор, — пробормотала она. — Становится понятно, почему падшие так себя ведут… и Кассиэль… это имеет смысл… но нет, нет, всё равно не поможет.

Остановившись, она взмахнула рукой.

— Пока бессмысленно строить планы, информации не хватает. Надо восстановиться и обдумать проблему глубже. Но теперь я уверена, что абсолютно права, дорастив клона и спасая тебя! Теперь мы в расчете и…

— Не в расчете, — сказал я.

— Что?

— Ты говорила, что я в любой момент могу тебя позвать и ты поможешь.

— Ну!

— Так я не звал. Ты сама решила помочь.

Вот теперь она разъярилась по-настоящему.

— Святослав Морозов! Из всех ужасных качеств человеческого разума больше всего на свете я ненавижу софистику! Это манипулирование фактами, это подгонка формальных слов под логику, а логики — под слова! Я ангел, Святослав Морозов! И как ангел я не умею врать!

— Только недоговаривать, — согласился я. — Ну тогда как ангел обдумай то, что произошло и скажи — я прав? Честно скажи?

— Я нечестно не умею! Ложь — свойство несовершенного языка и неразвитого разума!

— Ну так ответь, прав я или нет? — повторил я. — И пойдём отсюда, пожалуйста. Мне очень хочется есть и пить. И вообще нехорошо, что я сейчас тут нахожусь, а не докладываю о случившемся.

Роберт Уотс раньше казался мне таким высоким и внушительным. Как и Хуэй Фан с Уильямсом на Каллисто.

А сейчас мы с ним одного роста.

И в глазах у него растерянности было больше, чем любопытства.

Как вести себя с пилотом, который настолько вырос? Инструкций нет, опыта тоже.

Ещё рядом с пилотом стоит ангел, который вообще-то в чине серафима, но сейчас выглядит почти как обычная человеческая девчонка.

Уотс встряхнулся. Я, конечно, не ангел, который может видеть мысли. Но я представил, как в голове Уотса перекатываются фрагменты паззла, складываясь в новую картинку. Или как шестеренки смещаются, перестраиваясь в новую конфигурацию и мозги Уотса переходят в другой режим работы.

…Неужели ангелы именно так и видят людей? Жуть. Тогда понятна их снисходительность…

— От имени Небесного Воинства я выношу благодарность за спасение корабля «Гаргантюа», его экипажа и пассажиров… — сказал Уотс.

…Да, буксир уцелел. И две баржи из трёх. Последнюю, к счастью, пустую, размололо в хлам каменюкой, несущейся в Кольце. Пришедший в себя Лефевр и частично восстановившийся искин корабля сбросили баржу, когда выводили буксир к Титану. Сейчас она медленно падает в направлении Сатурна.

— В ситуации полной неопределенности, после вынужденного отзыва группы поддержки, вы проявили свойственное пилотам Небесного Воинства мужество и готовность к самопожертвованию, обеспечив безопасный проход «Гаргантюа» через Кольцо…

…Атака вонючек на базу оказалась фальшивкой. Корабли лишь «обозначили намерения», после чего развернулись и ушли к своим базам (ну разумеется и тут никто не знал, где они базируются). Гиор после этого развернул группу, и они на форсаже рванули назад напрямик, наглотавшись радиации по полной. Но опоздали, конечно. Если бы не взрыв моей «пчелы», корабль бы погиб.

— Властью данной мне Небесным Воинством, за беспримерную храбрость и героизм, осознанное пренебрежение собственной безопасностью, выходящее далеко за пределы служебного долга, за достойный пример, данный всему составу Небесного Воинства…

Я смотрел на зал.

Как обычно в таких ситуациях все собрались на взлётке. Самое большое пространство на базе, особенно когда истребители убраны в хранилища на нижних уровнях.

Здесь были все три крыла пилотов с Титана. А ещё умники, доктора, техники. Все, пожалуй, кроме нескольких дежурных и десятка патрульных в пространстве, да и те смотрели трансляцию. Почти пять сотен человек, взлётка была заполнена.

Только в одном месте народ немного расступился. Там стояла Эля и от неё исходило слабое сияние. Рядом с ней не было никого, кроме Эриха, Анны, Хелен, Борьки и Джея.

Да, именно Джея. Когда с Каллисто отправляли на Титан наши тушки и щенов, Джей попросил перевод. Событие небывалое, но его не стали задерживать.

— Награждаю Святослава Морозова высшей наградой Небесного Воинства — орденом «Звезда Серафима».

Чего?

Я уставился на Уотса.

На взлетке зашумели.

«Звезду Серафима» не вручали ни разу! Это была чистая абстракция, некий высший орден, существующий лишь в теории.

Нас награждали всеми существующими наградами всех государств Земли. Если бы процесс строго не ограничивали, мы бы ходили, позвякивая орденами и медалями, свисающими до пола. Ещё бы сзади пришлось нести, на подушечках, будто на похоронах.

А в Небесном Воинстве существовало пять собственных наград.

«Крыло истребителя» получали все, после первого же боя. Круглая медаль, со взлетающим по диагонали истребителем, за которым тянутся то ли струи огня, то ли сверкающий ангельские перья. Обычно вместо «Крыла» носили шеврон, тут хвастаться нечем.

Орден «За победу над падшим», той или иной степени, хотя бы третьей, «Крест изгнания» или второй, «Звезду падшего» тоже многие имели. Вот первой степени, «Клинок Серафима» был редкостью, да. Но я собрал все три.

«Цепь вознесения» и «Страж Сводов» — вот это серьёзно. У Эриха были оба, у меня ни одного.

Но орден «Звезда Серафима»! Он что, реально существует?

Уотс с хитрой ухмылкой запустил руку в карман кителя. Достал маленькую белую коробочку, открыл. Извлёк из неё сверкающий орден, похожий на пятиугольный щит.

Настоящий!

Их что, на каждой базе хранят, где-нибудь в сейфе?

Уотс шагнул ко мне и стал прикалывать орден к мундиру. Держался он здорово, но руки чуть дрожали. Но всё же, кажется, он искренне радовался этому мигу.

Ну да. Теперь он вошёл в историю не просто как один из командующих базой Титан, но и как первый человек, вручивший кому-то высшую награду Небесного Воинства.

А я — как пилот, впервые её получивший.

Орден был очень красив. Драгоценных камней на него ушло штук пятьдесят. Два крыла — ангельское, выложенное обычными бриллиантами, и крыло истребителя — из изумрудов. Два огненных клинка из рубинов и жёлтых топазов, очень похожие, но обозначают меч ангела и лазер истребителя. И синий сапфировый клинышек, обозначающий Землю. Всё вместе действительно складывалась в звезду: разноцветную, сияющую. Помню, как мы с ребятами разглядывали картинку ордена, и кто-то сказал: «Да ну, мультик дитячий…» И все засмеялись, как будто нам и впрямь не хотелось получить это пятицветное сверкание на грудь.

Но оказалось, что вся вместе эта взорвавшаяся радуга выглядит круто.

Уотс резким движением поднял руку.

Я отдал честь в ответ.

Уотс беззвучно шевельнул губами.

— Служу Ангельской Иерархии, Земле и Небесному Воинству! — выпалил я, опомнившись.

И зал вдруг взорвался аплодисментами, криками, даже свистом и топаньем. Я почувствовал, как невольно вжимаю голову в плечи.

Я же не герой! Это вышло случайно!

— Скажи ещё что-нибудь, — прошептал Уотс. — Так, от себя. Человеческое. Можно глупое.

Он подмигнул, призывая не бояться.

Меня чуть-чуть отпустило.

Я сделал пол-оборота, повернувшись к залу.

— Свят, речь! — выкрикнул Джей.

Он сиял так, словно сам получил орден. А вот Эрих улыбался, но немного натужно.

— Спасибо… — сказал я, скользя взглядом по залу. — Я же тут недолго, мы ещё толком и не познакомились… Но спасибо вам всем, что приняли. Мы, ребята с Юпа, все такие! Но вы знаете, ведь и вы такие же!

Раздалось несколько одобрительных возгласов.

— Я такой же как вы, — продолжил я, почувствовав поддержку. — Мне было страшно, конечно. Но это наша работа. А на корабле были гражданские. Музыканты… кстати, они такие молодцы оказались!

Я как раз нашёл в зале лица музыкантов и девушек из танцевальной группы. Они махали мне руками. После награждения планировался большой концерт. Иллюзионисты тоже тут были, с забинтованными головами, но на своих ногах и в своём уме. И писатель Снегирь стоял, снимая меня на старомодную камеру с огромным объективом.

— Я справился, потому что защищал их, — продолжил я. — Мы же песни их слушали с Луны ещё, помните? «Ангельским крылом укрыты, покидаем плен орбиты…»

Музыканты аж затрясли бородами от удовольствия.

— И книжки читали, — продолжил я. — Я когда истребитель вёл к Кольцу, слушал книжку Александра, «Ущелье на Япете», до самого конца!

Лицо у писателя стало таким, будто я его только что произвёл в главные писатели планеты Земля.

Может и впрямь так?

— Я ведь вырос на его книгах, — на всякий случай объяснился я.

Снегирь так расчувствовался, что уронил фотоаппарат. Хорошо, что сила тяжести тут маленькая и дорогая техника упала медленно и плавно. Пилоты принялись орать и аплодировать, наверное, я слишком долго выступал.

— А вообще-то я просто хотел умереть, — неожиданно признался я.

Но меня, кажется, уже никто не услышал. Кроме Уотса, который вздрогнул, а потом обнял меня, отобрал микрофон и принялся махать всем рукой.

Помахал и я.