Дети, сотканные ветром. 2

Глава 4. Узоры.

Лифт с трудом поднимался, словно протискивался в дымоход.

Страх перед встречей сменился ужасом перед падением. Темнота сопровождала мальчика почти до самого верха, и лишь в последний миг в лифт ворвались лучи красноватого солнца. Закат пронизывал башню сквозь высокие, узкие окна и очерчивал контуры громадного мёртвого механизма с его огромными шестерёнками и маховиками.

Лифт покинул свет, и перед Львом появилась дверь, обитая железом и украшенная серебряными символами. Глубокая тишина дала понять: путь наверх окончен. Напрасно мальчик считал, что за дверью ему станет легче дышать.

В плохо освещённом каменном коридоре сквозило. Лев замер перед развилкой и тут же ощутил, как в спину задул лёгкий ветерок. Точно касанием ладони его бережно вели по коридору без дверей. Путь вился вверх, и в итоге мальчик вышел в просторный зал. Потолок уходил в темноту, кое-где виднелись стропила крыши.

Выше только звёзды, сообразил Лев.

По стенам располагались книжные стеллажи, верстаки и столы из лабораторий волхвов. Длинный разноцветный ковёр делил круглый зал пополам. На другом его конце чернела груда квадратных глыб.

Из-за приглушённых лучин Лев не сразу различил на камне движение.

– ПОДОЙДИ ЖЕ, – прошелестел ветер.

Лев задрожал всем телом, каблук сапога отбил ритм подступавшего ужаса.

– СМЕЛЕЙ!

Сквозняк толкнул в спину, и ноги мальчика сами зашагали по ковру к угловатому старинному седалищу. Там в подушках и шалях куталась старая женщина.

– Так вот кто истоптал сажей весь мой дом! – ворчливо проскрипела Кагорта.

Лев глянул на свои сапоги: один серый от пепла, на другом налипла паутина. Он в безумной лихорадке попытался вытереть носок сапога об пёстрый ковёр.

– Праматери, помилуйте! – поразилась Кагорта. – Сотня лучших прях сотню дней ткали этот кусок тряпки в дар основателям Собора.

Лев припал к пятну и попытался рукавом его стереть. Получилось лишь размазать сажу.

– Замри! – прикрикнула Глава. – Протрёшь дыру и прикажешь заплаты шить? Когда царь наш опять явится за подаянием, хороша будет хозяйка Трезубца с дырявыми коврами?

– Извините, госпожа… – бормотал онемевшими губами мальчик.

– Довольно!

Кагорта махнула рукой и вжалась в мягкий настил и темноту. Лев с опозданием осознал, что сжимает янтарь через сюртук.

– Ближе, – сонно скомандовала хозяйка Собора. – Дай тебя хорошенько разглядеть.

Газовые лучины в зале милостиво засияли ярче, но свет не принёс Льву смелость. За троном на стене висел сплетённый из тысяч металлических колец крылатый змей. В глазницах серебряного черепа горели огоньки.

– Невежливо хлопать зенками по сторонам, когда беседуешь с сударыней.

Лев заставил себя посмотреть на Кагорту. Никогда в жизни он не встречал подобную старость. Её длинные волосы белы, как первый снег. Лицо с глубокими морщинами походило на глиняную маску, неспособную на малейшую мимику. И только веки изредка мутные глаза. Одну руку старуха прятала за мантией, вторая же покоилась на грубом подлокотнике трона, и тощие пальцы скребли камень жёлтыми ногтями.

Вблизи постамента Лев оступился.

– Чего тебя ноги не держат? – удивилась Кагорта и с усилием скинула на пол одну подушку. – Сядь и помни: такой милости мало кто одаривался.

Мальчик послушно расположился на ступенях в шаге от подола мантии Главы.

– И как мне тебя величать, переносчик сажи?

– Я Лев. Лев Трубочист, – опомнился мальчик.

Кагорта, кряхтя, рассмеялась:

– Не такой ты хороший мастер, чтобы к имени приписывать своё дело.

– Простите, госпожа…

– Я привыкла, что Киноварный поставляет нам умелые руки и непустые головы.

– Простите…

– Впрочем, силком тебя под Трезубец никто не гнал. Редко к нам просачивается новая кровь. Все чураются закрытости нашего общества, обособленности от царского надзора и жёсткого соблюдения традиций. Да и Собор не питейный дом. В последние годы повадилось к нам разное отребье. Кто тайны желает поценнее растащить, а кто от длани закона укрыться.

Старуха тяжело оторвалась от подушек и склонилась над мальчиком. Её белые волосы ниспали на пол, совсем близко от Льва. На удивление они пахли не затхлостью башни, а летним полем.

– Надеюсь, ты не затем явился в Собор? – прошептала Кагорта.

Голос Льва дрогнул, и он помотал головой. Старуха, довольная ответом, вернулась на мягкие подушки.

– Мне того достаточно. И всё же ты умудрился попасть в немилость двум важным особам в башне. Ключнику за неумелость, мастеру ткачей за наглость.

– Наглость? – промямлил Лев.

– Говорят, с нахалами, которые удумали забрать его посох, Распутин расправлялся весьма изощрённо.

– Я-я не нарочно.

– Ха! Куда тебе тягаться неучёному и пугливому! Вот ведь старух боишься, аж трясёт. Я бы могла вышвырнуть тебя за ворота и наказать Киноварного за скверный подбор слуг. О подобном меня просят пара самовлюблённых мужланов. Тем не менее ты успел обзавестись симпатией с главой Бором и Вапулой.

От напряжения Лев открыто усмехнулся. С трудом верилось в благосклонность вихля, когда тот в обед оттаскал за ухо своего помощника. Трубочист не считал себя повинным в том, что суп Проши успевает остынуть по дороге в котельную.

– Лицо у тебя не расцарапано. Считай, вы дружки с Вапулой, – настаивала Кагорта. – Потому исправно работай в котельной и усерднее учи то, что даёт тебе Собор. Своим пренебрежением ты разобьёшь не одно старушечье сердце.

Хозяйка башни замолчала, вынуждая мальчика бешено вникать в её речь.

– Ну и тугодум, – разочарованно выдохнула она. – Слышала, тебя прямо к воротам моя давняя подруга приволокла. Отчего же она не зашла на чай?

– Баб… госпожа Вежда сказала, что врата перед ней закрыты.

– Вот ведь до рвоты верная она! Сама правила придумала, сама их и придерживается, – покривилась старуха.

Сложно представить двух настолько разных женщин за кружкой чая, подумалось Льву.

Если Баба Яра была неотъемлемой частью уютной светлой гостиной с пахнущей сдобой печью, то Кагорта под стать башне – древняя и мрачная. Баба Яра пылала стариковской бойкостью, Кагорту же отяжеляли оковы возраста.

– Прям тошно от её правильности, – зевнув, повторила хозяйка Трезубца.

Подбородок старухи поник, и волосы укутали лицо. Лев оставался в недоумении пару минут, боясь пошевелиться. Он был готов просидеть всю ночь у спящей Кагорты, только бы не накликать на себя её гнев.

Впрочем, после пробуждения старухи, не вызовет ли присутствие малознакомого слуги неловкость?

Лев робко заговорил:

– Простите, госпожа, могу я идти? Глава?!

Кагорта медленно подняла веки.

– А? Ты ещё здесь? – спросонок изумилась она. – Решил, что у меня дел нет, кроме как нянчиться с тобой? Ступай.

Льва не надо было заставлять. Он неловко поклонился и устремился к выходу. Сердце точно высвободилось из клети, страх отступал.

И чего все боятся старую женщину?

– Хотя постой! – раздалось за спиной Льва.

Голосом, который пробирался под кожу.

Лев обернулся и не поверил своим глазам. Словно наконец-то он разглядел Кагорту, а до того видел её лишь через грязное стекло. Бодрость точно вернулась вместе с парой десятков лет. Лицо наполнилось мышцами, изгладив большинство морщин, а под густыми треугольными бровями глаза прояснились.

– Чуть не забыла, зачем за тобой послала, – Кагорта ловко забивала одной рукой изящную курительную трубку. – Сделай милость – никогда не старей.

Перемены в хозяйке Трезубца вернули во Льва трепет. Старуха дурила его своей старостью.

– Наследил ты в Соборе изрядно, – Кагорта затянулась из трубки, и когда выпустила дым, оскалилась белозубой улыбкой. – Ты осторожен, хотя тебе не хватает выдержки.

– Простите, госпожа, впредь я…

– Молчи!

Кагорта крутила трубку, и пространство вокруг неё начало рябить. Дым скакал по миражу, извиваясь в причудливых формах. Лев не мог остановить мурашки, пробившие его тело, а под толстой тканью сюртука он ощутил, как янтарь бесновался в световом представлении. Старуха улыбнулась шире и костлявой рукой указала на грудь мальчику.

– Достань свою безделушку. И, прежде чем соврёшь мне, вспомни, под чьей ты крышей живёшь. Чьими благами пользуешься.

Лев подчинился и вытянул за тесёмку мешочек Бабы Яры, в котором носил янтарь. Сияние камня просачивалось сквозь ткань. Дрожащие пальцы не сладили с узлом на мешочке.

– Простая, но действенная хитрость, – похвалила Кагорта. – Куль, прошитый металлической ниткой. Подарок из Златолужья?

Лев кивнул. Пот выступил на его лице, узел никак не поддавался.

– Антонина на выдумку горазда. Да только тебе невдомёк, что если воспользоваться блюстителем даже на секунду, то взбаламутишь пространство вокруг. Особенно таким мощным. И часто ты балуешься им?

– Иногда. Когда работаю в темноте.

Кагорта громко рассмеялась:

– Фонарь для трубочиста! Праматери премудрые, вы только послушайте несмышлёныша.

Старуха не сдерживала смех, пока Лев наконец-то не справился с узлом. Свету янтаря было тесно за рогожей, и когда камень освободился, то все лучины в зале померкли.

Кагорта вскрикнула от боли, прикрывая глаза. Наотмашь она трубкой рубанула воздух, и янтарь погас.

Кагорта хихикнула:

– В следующий раз, когда полезешь в трубу, будь любезен, пользуйся шахтёрским фонарём. Даже ткач средней руки, вроде Распутина, рано или поздно унюхает твою игрушку.

Лев почувствовал себя обречённо, тонущим в цветных волнах ковра.

– От кого тебе достался… фонарь?

– От мамы.

– Так ты вымесок пригретый моей подругой?

– Вымесок?– повторил Лев. Незнакомое слово оставило на языке неприятный привкус.

– Твоя мать явно не из знатных, но держала при себе такую дорогую игрушку. Самый простой вывод: ты незаконный сын какого-нибудь князька. Я повидала множество подобных историй. Что скрывать, сама была на столько же безродной, сколь красивой. Бестолковые наследники великих родов, а то и сами их отцы сулили дорогие подарки в обмен на благосклонность. Глупцы с глупыми мамашами, для которых породниться с простолюдинкой равнялось бесславию прошлых и будущих поколений. Твоя мать была красива?

– Да...

– Сдаётся мне, и своего отца ты ни разу не видел. О, представляю, как над твоей грустной историей всплакнула Антонина. Так на что она рассчитывала? Будто выведав всю подноготную, я устрою тебя в страту Огня, где, возможно, бегает твой братик иль сестрица.

Жар в речи Кагорты предназначался не Льву. И он решил, что юлить будет опасно:

– Госпожа, возможно, Баба Яра хотела, чтобы у меня появились все документы, и я стал полезен обществу.

– Ха! У Каспара иное мнение на твою полезность. Мне же нет дела до происхождения слуги, – хозяйка постепенно успокаивалась. – Лишь бы родня твоего любвеобильного папаши не докучала Собору. Что до камня с деревом внутри… то у пары мастерских водятся деньги. Да и Киноварный охоч до разных погремушек. Если поторгуешься с ними, то выбьешь из них златых, чтобы сделать все нужные грамоты и жить годик другой в достатке.

– Нет, – тихо слетело с губ мальчика.

Кагорта увлечено поёрзала на подушках.

– Что-то ветер сквозит, или я не ослышалась?!

– Простите, госпожа, но янтарь мне дорог.

– Смелости перечить мне у тебя в избытке. Хватит ли духу чаровать таким блюстителем? Видел ли ты хоть раз, как плетут узоры подобными инструментами. Как струны прошивают тело…

Лев едва кивнул. Он хорошо помнил руку на своём горле, и узоры, которые исходили от всего, что наполняло маленькую комнату. Потом был взрыв, а за ним освобождение.

– Подобным блюстителем ткутся мощные чары. Приглядись к ковру. Видишь?

Только теперь мальчик начал различать в пёстром полотне примитивный рисунок. Волны пронизывали всё на своём пути. Проходя через людей, цвет нити преломлялся и далее устремлялся в других людей, животных, самоходные механизмы и даже парусные лодки между звёзд.

– Многие в Соборе мечтают увидеть подобные узоры наяву, – продолжала Кагорта. – И у немногих хватает дерзости плести волшбу. Теперь ступай, сегодня я не позволю тебе забрать тайны ткачей.

– Госпожа…

– Ступай! И скажи Каспару, чтобы выдал тебе сменные сапоги. Впредь не желаю видеть отпечатки твоих ног там, где бродили величайшие умы древности.

Неожиданной свободой Лев воспользовался не задумываясь. Кажется, он бежал до лифта, и Кагорта смеялась ему вслед.

Трубочиста никто не ждал внизу башни, что утешило его. Ключник будет в ярости от просьбы о сапогах. Сам то он, вероятно, уже празднует увольнение нерадивого трубочиста.

Весь путь до котельной мальчик провёл в раздумьях. То, что Кагорта прознала про янтарь, мало его волновало.

– Вымесок, – раз за разом Лев вертел горькое слово на языке.

Неужели янтарь был не более чем откупом отца. Плата за то, чтобы более не видеть сына. Ведь недаром мама жила за Пеленой.

– Мы были так противны тебе?

– С тобой всё в порядке? – спросила Есения.

Лев долгие секунды хлопал глазами. В потёмках и тяжких думах он не заметил у двери котельной княжну. Есения сидела на сумке, закутавшись в шерстяную пелерину. На коленях небольшой холст, а в руках уголёк. На бумагу девочка успела набросать первые штрихи человека на лестнице. Вылитый соборный трубочист.

Заметив интерес Льва к рисунку, Есения поднялась на ноги и засунула холст в сумку.

– Кажется, я не ко времени, – сказала она. – Что-то произошло?

– Ничего особенного, – попытался бравировать Лев, но даже сам уловил упадничество в голосе. – Кагорта вызывала к себе.

– Ого, сама Пряха, – поразилась княжна. – Так тебя выгнали из Собора?

Лев нервно рассмеялся:

– Мне дали срок исправиться. Неужели все считают меня плохим трубочистом?

Есения неловко замялась:

– Не все. Лель упоминал, что его брат равняет должность трубочиста с тратой денег на позолоту для… ночных горшков. Извини.

От Аскольда Миронова другого не ждёшь, подумал Лев.

Вспомнив встречу с Зеницей и Виселицей, он почувствовал слабость в ногах.

– Не всё же потеряно, – взволновалась Есения, когда мальчик облокотился на стену.

– Только стоят ли все старания того, чтобы оставаться здесь трубочистом?

– Знаешь ли, – рассердилась княжна. Насупив брови, она смотрелась вполне властно. – Помню, как в день царского юбилея, у стен дворца в Златолужье раздавали еду и осыпали простолюдинов грошами. Дедушка тогда взял меня с собой на первый мой приём. На мосту перед Царским оплотом нас окружила толпа. Горожане прорвались к нашей карете. Охрана оказалась бессильной. Как и мощь парового двигателя, колеса кареты увязали в людских телах. Толпа срывала серебряные гербы на дверях, бархат занавесок. Руки тянулись к нам…

Есения часто заморгала, и Лев отвёл от неё взгляд.

– Сильнее всего запало мне в память лицо моей сверстницы. Она хотела бы убежать от кареты, спрятаться, но толпа не отпускала её. Она рыдала вместе со мной, – княжна чуть перевела дух и продолжила спокойнее. – Царские опричники с отрядом военных автоматонов поспели вовремя. Мало кто хотел встречаться с клыками барсов и сталью машин. Дед мне тогда ничего не говорил, но я подслушала своих нянек. В давке у дворца в тот день погибло много людей. Не знаю, что тебе приходилось терпеть до Собора, но есть участь пострашнее служения в Краю, где ценится людская жизнь и свобода ума.

Лев выпрямился и зачем-то стряхнул с рукавов порцию сажи.

– Так... тебе нужны краски?

– Ах да, – Есения расслабилась, и даже щёки заалели. Просить, похоже, было ей в новинку. – Не найдётся ли капелька масла и малость чего другого?

«Малостью чего» сумка княжны забилась до краёв. Уголь, сажа, склянки масла и растворителя – завалы мусора в хозяйстве Вапулы предоставляли неиссякаемый запас материала для художника.

Котельная сегодня вечером стихла до сонного ворчания. В одной кузне случилась поломка парового пресса, и мастерские Собора остановили работу до выяснения причины. В часы безделья Вапула, как обычно, куда-то запропастился, потому трубочисту и его гостье никто не угрожал. В непривычной тишине котельной голос Есении звенел. Она рассказывала о красках, какие удалось вывести из подручных пигментов. Княжна говорила много и в то же время мало, а Лев её слушал.

– Как у тебя с учёбой? – неожиданно поменяла тему Есения.

Лев указал на сваленную Вапулой кучу из хитроумных устройств, которыми, судя по пособию трубочиста, он обязан был пользоваться.

– Как и с работой. Возможно, Каспар прав: я бездарен.

Есения приняла его слова за шутку и весело рассмеялась.

– Спроси любого мастера, и они скажут то же самое про нас подмастерьев. Особенно про тех, кто в страте Огня.

– Я видел тебя на омовении. Кажется, у тебя почти получилось.

Есения скромно пожала плечами и достала из-под пелерины кожаный футляр. Изящным движением она словно из ножен вытащила прекрасное перо. Очин его был закован в серебряную рукоять, по опахалу сыпались крошечные искры.

– С моим блюстителем я бы справилась быстрее, – похвалилась княжна. – Он настроен для меня лучшим мастером в Златолужье. Говорят, с ним никто не сравнится даже в Соборе. Хочешь поддержать?

Лев отскочил, когда Есения протянула ему перо.

– Ой, прости, – встрепенулась девочка. – Позабыла, что с тобой случилось из-за посоха Распутина.

– Так, ты тоже слышала, – трубочист стыдливо потупился.

– Не волнуйся, мой блюс не такой злой.

Есения без предупреждения провела пером по щеке Льва. Приятное тепло и щекотание всколыхнули все чувства мальчика. Теперь он словно горел изнутри, а Есения не отводила от него свои смеющиеся глаза.

Перед уходом княжна подарила трубочисту дорогие краски: нежный голубой и дождливый зелёный цвет.

– Есения, – позвал Лев.

Княжна повернулась на каблуках, и трубочист осёкся. Видимо, встреча с Кагортой совсем размягчила его мозг, раз он позабыл, что перед ним барышня с дворянским титулом. И она сама не придала тому значения.

– Да?

– Если понадобиться ещё сажи, просто попроси.

– Непременно, – улыбнулась Есения и выскочила за дверь.

Насыщенный событиями день закончился долгим скучным вечером, в который мальчик одиноко бродил из угла в угол своей каморки. Найдя в мусоре старый чертёж, Лев расправил лист чистой стороной. Под тусклым светом лучины мальчик открыл голубой пузырёк. Он зажмурился, вытесняя темноту и серость окружения. Воображение накатывало яркими цветами ковра в башне Кагорты, золотыми волосами Есении… карими глазами мамы.

Пережитый день сам подсказал, как двигаться пальцам, Лев вырисовывал ими узор, который видел однажды. Он спас ему жизнь, избавил от хватки душегуба.

Это было плетение струн, о которых говорила Кагорта. Лев их видел и чувствовал.

Об вентиляционную решётку засвистел ветер и разбавил тишину. Лев подставил под него запачканные в краске руки, холодный воздух приятно обтекал пальцы. Ему показалось, будто он сможет ухватить ветер за хвост. Тогда мальчик развязал узел на мешочке янтаря. Словно в тумане он одной рукой держался за камень, а другой пытался покорить своему желанию потоки воздуха.

Ветер поддался. Сгусток воздуха оказался заперт между пальцами, и перед глазами плёлся рисунок крошечных нитей.

Вот чего желают чаровники. Значит, я ничем от них не отличаюсь, воодушевился Лев.

Неуклонно толстея, узоры вились из янтаря и заполняли комнату.

Льву хотелось кричать об этом на всё подземелье. Пусть все знают, что он более достоин быть в башне, чем многие из них!

Где-то в углу прозвенел заброшенный колокольчик.

Поздно трубочист понял, что совершил глупость. Ветер отпустил руку мальчика, и нити узора рвались одна за другой. У Льва закружилась голова, его стошнило. Он испугался, как никогда в жизни, и еле добрёл до кровати.

"Неужели всё закончиться тут в одиночестве!" – такая мысль раз за разом повторялась в голове, пока Лев не потерял сознание.

Свет охлаждал огонь, который раздирал разум. У дерева сидела женщина, взгляд был строг и так непривычно холоден.

– Мама? – неуверенно прошептал Лев. – Прости меня.

***

Порядочных фонарщиков не жаловали в Сточных водах. К тому же за гроши мало находилось добровольцев рисковать своей головой. Зажжённый фонарь не в том месте и времени, как говаривали жители, обязательно притянет падающий с крыши кирпич. Тёмные делишки не любят быть засвеченными.

Мужчина с перемотанным бинтами лицом с высоты взирал на ночь Сточных вод. Он чувствовал копошение в тесной улочке, ощущал россыпь чувств.

– Воры, – с омерзением выговорил мужчина. – Стерегут сегодняшнюю жертву, скрасив ожидание дешёвой медовухой. Желают наживы, но и кровь ныне прольётся.

– Мелкие вредители, – без эмоций произнёс он. – Капля крови. Настоящие грабители и кровопийцы любят блистательный свет и старое вино.

– Воистину.

Если бы кто услышал разговор мужчины, то непременно подумал, что под навесным мостом, переброшенном между высокими зданиями, притаились двое. Тем не менее человек в уродских бинтах был один, потому как его дело требовало тишины.

Внизу появилось яркое сияние. Автоматон городовых проворно разрезал нищие улочки. Головой-прожектором он освещал потаённые углы района. По слухам, устройство способно запечатлевать лица людей и выискивать преступников. Это было новое изобретение Совета цехов, за которое они стребовали кучу золота с царской казны.

Бесполезное изобретение.

Автоматон наскочил своим плетёным шаром на гарпуны, вбитые в мостовую. С размахом он треснулся об камень. Прожектор потух и звонко разлетелся кусочками. Выскочившие из засады воры навалились гурьбой и умело растащили автоматон по деталям. Грабители оставили лишь пустой остов, как напоминание городовым, что улицы Сточных вод не признают их власть.

– Глупцы, – бросил мужчина под мостом.

Когда грабители скрылись в дальнем переулке, на крышах началось движение. Отряд особых стражей перелетел на другую сторону улицы. Плащи на них за секунду превращались в подобие парашюта, а их ноги, облачённые в механические сапоги, могли подбросить крепкого мужчину на десяток метров вверх. Законники будут следовать по нескончаемым крышам Сточных вод до притона, где грабители намериваются сбыть детали автоматона.

– Всё же в начальниках стражи не все купили себе должности, – оценил мужчина.

Наконец-то путь свободен. Почуяв ранее засаду, мужчина решил её переждать. Он без труда бы скинул летучий отряд с крыш, но бой всегда вызывает ненужный шум.

Лёгким бегом мужчина преодолел квартал. Нечеловеческое чутьё вело его по безлюдным тропам крыш. В Сточных водах беспорядочная и нагромождённая постройка образовала многоуровневые трущобы. Старые красивые дома облепляли уродливые наросты. За последние десять лет район разбухал, будто тесто у стряпухи.

– Когда-нибудь земля не выдержит, и город обвалится в пустоту, – предрёк бесчувственный голос мужчины. – Растущая тяжесть бедняков давит сверху, а алчность хозяев каменоломни подтачивает корку снизу.

Мужчина достиг окраины трущоб к полуночи, когда луна залилась густым светом. Здесь дома мельчали и спускались на толстых сваях в реку, точно тянулись к престижным улицам и их сытной жизни на другом берегу. Разорённые рыбные фермы приняли беглецов из Дальних Осколков. Кого гнало из родного края беззаконие, кого голод, а кого глупая мечта, будто в царствующем граде они обретут лучшую долю. Теперь Сточные воды крепко поймали их в сети.

– Придётся спускаться, – насторожился мужчина. – Кругом вода, продуваемое ветром. Хорошее место для ловушки.

– Тогда мы их всех отправим на дно, – без какой-либо злобы сказал он.

По мостикам, раскинутым над вонючей водой, мужчина переходил от здания к зданию. Если кто и замечал его из окна бараков, то с замиранием сердца надеялся, что нежданный гость не постучится в их дверь.

Трёхэтажное ветхое строение на сваях оказалось конечной целью путника. Он уверенно зашёл внутрь через главный вход. Ночной гость в темноте незнакомого помещения ориентировался как при свете дня. Первый этаж пустовал. Второй забит барахлом и испорченной едой, что неожиданно – в таком районе воры непременно бы облюбовали пустующее здание.

Мужчина достал из-за пазухи предмет, извивающийся чернотой. Тьма из рук гостя слилась с ночью и наводнила всё здание. Она искала разум и нашла его подобие на чердаке, где одиноко горела свеча.

– Как странно, – искра удивления проскочила в голосе мужчины.

Вход, ведущий на чердак, оказался заперт. Гость надавил на дверь темнотой, и та оглушительно слетела с петель. Никто из существ в комнате не испугался. Их стеклянные глаза безразлично отражали ночного гостя. Мужчина оторопел на миг, что с ним давно не бывало. Комната была заставлена чучелами созданий, невиданных на Осколках. На балках крыши сидели мёртвые птицы, которые летали в ином мире. Мире, где правят полые.

– Довольно занимательная коллекция.

Мужчина обошёл этаж: ни отклика чар, ни ловушек он не чувствовал. Лишь нечто похожее на разум выжидало.

У задней стенки чердака располагалась крепкая чудская кровать, рядом на столе горела обыкновенная свеча, а стерёг чей-то сон высокий свирепый зверь.

– Койка Нам не по размеру, – пожал плечами мужчина.

Он присел рядом со столом, чтобы вытащить из-под кровати цепь с кандалами.

– И ЖЕЛЕЗУ НАС НЕ УДЕРЖАТЬ! – голос без эмоций отскочил от углов комнаты под стропила крыши и заставил встрепенуться одну из птиц.

– В народных поверьях вы олицетворяете мудрость, – мужчина обратился к филину. – Ты же поступил опрометчиво, не улетев до моего прихода.

Пугач поправил перья, прежде чем ответить:

– Предрассудки. Род/деспотов/убийц. Возможен ли/тиран/стать/мудрецом.

– По крайней мере, ты птица учёная, раз мы ведём позднюю беседу. Не слышал о дивах подобных тебе.

– Нет равных/под луной.

– И чтобы так оставалось впредь, ответь на мои вопросы. Почему все нити, по которым я шёл, ведут сюда? Отчего шёпот твердит о сарае посреди вонючей реки? Что меня здесь ожидает? Ловушка иль ответ?

– Поздно/силки ставить, – произнёс филин. – Рано/загадки разгадывать.

Мужчина вновь прошёлся вокруг кровати. Он не мог понять, что упустил. К чему эти чучела иноземных зверей? Ведь доставить их в сердце Златолужья опасная и неприбыльная затея. Полный дом еды, кровать для пленника и лежащая под чучелом медведя одежда для подростка.

Мужчина одним рывком перевернул кровать. Филин встрепенулся, его глаза метили на приоткрытое слуховое окно.

– Не вздумай! Полёт твой будет кратким! – грозно предупредил Миазм. – Для кого это всё приготовлено?! Какую игру задумали твои хозяева?!

Глаза пугача перестали метаться, его перья распушились.

– Не рабу/упрекать/хозяевами, – надменно сощурился филин.

– И золотая клетка птице не потеха, – произнёс второй бездушный голос мужчины.

Миазм извиняющее приложил руку к груди.

– Бедное диво. Твой создатель поступил жестоко, сотворив тебя. На ум приходят пару чаровников, способных на новое диво. И все они мертвы. Так кому ты отныне служишь, птица?

Филин на вопрос лишь злобно прищурился.

– Есть два преступных союза, и мне только необходимо понять, что нужно одинокому противоестественному созданию. Власть денег или же мощь чар? Зачем гадать, когда я могу вскрыть твой поддельный разум и найти нужные ответы.

Тьма из предмета мужчины облепила стены и перекрыло пути бегства. Филин задрожал и едва не сорвался с балки. Гость тянул к нему правую руку, а в левой пульсировал комок темноты.

– Кто твой хозяин… Ах! – бесчувственный голос сломался, и мужчина рухнул на пол.

Тьма выкатилась из рук. Боль раздирала Миазма, словно раз за разом ядовитое жало пронзало его левую ладонь. Дайте топор, и он отрубит её.

Под стоны страдания гостя филин пришёл в себя. Большими глазами пугач хлопал в изумлении и постепенно осознавал, что за случай спас его.

Мужчина от боли раздирал бинты на лице, оголяя чёрно-белый лик.

– Я умру? – мальчишеский голос вырвался из-под маски.

– Что? Что вы наделали?! – ярился мужчина.

Его маска вскипела, вбирая боль из руки. Филин не стал испытывать внезапную удачу и перелетел к окну.

– Вот тебе загадка на закуску, – съехидничал он цельной фразой.

– НАС НЕ СБИТЬ С ПУТИ, – бесчувственный голос заглушил тяжёлое дыхание мужчины.

– Одна голова/на два/ума/однако/в тесноте/одурели.

Миазм, переполненный гневом, вскочил на ноги, но филин был готов.

– Мышь в кладовке/схватить, – приказал он, вылетая в чердачное окно.

Скрежет и пар вырвались из-под швов чучела у кровати. Медвежья шкура изорвалась на лоскуты, и из неё выступил человекоподобный автоматон.

– Стой! – воскликнул мужчина. – Замри!

Приказы, наполненные мощной волей, отскакивали от брони. С нечеловеческой скоростью автоматон набросился на мужчину. Механическая рука припечатала жертву к стойке крыши и смяла на нём кирасу. Обездвиженный Миазм рычал от боли, удар сломал ему пару рёбер.

– Машина Раскола, – без тени мук раздалось из-под маски.

На любое сопротивление автоматон сильнее вдавливал жертву в каменную колонну. В нескольких шагах валялся таинственный блюститель Миазма, его затухающая тьма напрасно тянулась к хозяину.

Мужчина терял сознание, и тогда цвета маски пришли в движение. Чёрно-белый водоворот закрутился на его лице.

За меньшую долю секунды пространство между человеком и автоматоном удлинилось и стянулось обратно. Механическую руку срубило, а кладка стойки разлетелась, изрешетив кровлю и стены. Ветхие стропила заскрипели, и крыша начала рушиться. Камень и дерево завалили автоматона и чучела зверей, но Миазм остался стоять внутри шара преломлённого пространства.

Сияние ночного светила теперь обтекало мужчину, пока водоворот на маске не затих.

– Его так легко не одолеть, – сухо предупредил голос.

– Мы ведь даже не старались.

Миазм потянулся к извивающейся из-под завалов тьме, и та перетекла в его руку. Как раз вовремя: однорукий автоматон выбрался на лунный свет. Его движение стали более дёргаными, а передняя пластина брони отвалилась, открыв нутро. Вместо обычного баллона с сервомаслом, в его груди красно заливался огненный шар.

– Так, значит, это оружие Праотцов, – сказал мужчина. – Бесчувственная машина.

– Гибель чаровников, – сухо произнёс он.

– Только слабых и бесполезных. Именно такое оружие мы ищем.

Автоматон надвигался на мужчину. «Схватить! Схватить!» – отголоски мысли кружили по искусственным венам.

– Обещаю, я найду того, кто вселил в тебя ложную жизнь. И отомщу.

Миазм устремил щупальца темноты к автоматону и разорвал его на куски. Последовавший взрыв воспламенил развалины дома.

Пожар, вспыхнувший в одном здании, перебрасывался по деревянным мостам на другие. Редкий житель пытался бороться за свой дом. Большинство просто хватала скудные пожитки и мчалась вглубь Сточных вод. Люди, жившие здесь, привыкли к постоянному бегству. Они понимали, что пожар привлечёт око закона.

Миазм покинул рыбные фермы и теперь наблюдал с вышины крыш, как толпа беженцев рассасывается в переулках Сточных вод. Сломанные рёбра замедляли бег, но нужно двигаться. Скоро крыши привлекут зевак.

– Что ж, им удалось Нас заинтересовать, – обдумал сегодняшнюю ночь мужчина.

– Маленькая ловушка, дабы заманить нас в большую, – сделал вывод другой голос.

Миазм подставил под лунный свет изувеченную руку. Страх и нерешительность обуревали его. Чувства, какие он позабыл.

– Ничему Нас не сбить с пути? – вопросил бездушный голос.

Вместо ответа Миазм оглянулся на пожар. Вновь огонь завершил его дело. Колокол с далёкой башни возвестил о том, что огнеборцы спешат к пожару на своих воздушных шарах. Если они сработают слаженно, то Сточные воды обойдутся малыми потерями. Если же нет…

– Никто не всплакнёт, когда берег покроет пепел, – бесчувственный голос подхватил ветер.

– Воистину, – с сомнением произнёс мужчина.