Дети Лепрозория

#6… ведь мы сами ее выбираем

— Когда я была молоденькой хорошенькой девушкой, — начала кукольница и, заметив, как изменился в лице юноша, хрипло рассмеялась и погрозила пальцем. — А я была, хоть вы и не верите. Когда я была в вашем возрасте, я вырезала обычных кукол и шила им платья. Они были не так уж плохи, но всегда найдется кто-то талантливее тебя, кто может лучше, чьи работы стоят дороже и ценятся выше. И я сиротой едва могла прокормить себя своей работой. На последние деньги я купила место на этом самом рынке, и мы на нем сидим, м-м-м?

Нойко недоуменно огляделся, совсем не понимая, к чему идет рассказ.

— Наивная была до кумо! — махнула рукой старуха. — И я бы разорилась до тенши, не приди однажды на рынок господин Мерур. Он удочерил маленькую дочь своего покойного друга и хотел побаловать ее подарком, но не знал, что она любит. И она бегала здесь весь день, чем очень меня раздражала, — паучиха обвела рукой ряды разных мастеров, и Нойко оставалось только поверить ее словам, потому что сейчас тут никто не смог бы побегать, народу стояла тьма. — И я в сердцах подставила подножку, а она, налетев на меня, принялась хохотать. Потом увидела в моих руках недоделанную куклу и инструменты. Спросила, смогу ли я сделать такую куклу, которую она захочет. А Мерур, заметив ее интерес, пообещал очень крупную сумму за заказ. И я согласилась, — кукольница, кряхтя, поднялась и ушла в подсобку, оставив Нойко наедине с рассказом, сути которого он не улавливал.

— Вот, гляди, — вышла она уже с бархатным мешочком и, сев, осторожно вынула из него темную куклу, местами погрызенную короедами. Кукла отдельно, нелепые, неумело высеченные из дерева, крылья отдельно. — Она заказала ангела, и я его сделала, — старуха, улыбаясь, протянула обломки цесаревичу. — Этот, первый, был не очень удачным, крылья отломались через месяц. И я сделала ей нового. Он так с ней и остался, потому что отдать последнего, точнее — последнюю, я не успела.

— Почему? — недоуменно хмыкнул цесаревич, принимая старую куколку. На ней тоже не было ни одежды, ни волос, ни лица. Но отчего-то она не казалась пустой. На предплечье были выцарапаны цифры — сто восемь. Или восемьсот один. Как посмотреть. На лодыжке буквы, но не разглядеть, часть съедена.

— Это ее имя, — заметив замешательство юноши, торопливо бросила женщина. — Тереза.

— Тереза? — Нойко удивленно перевел взгляд с одной куклы на другую, потом на кукольницу.

— Я разве не сказала? Эта темная лошадка в зеленом платьице была Терезой, — паучиха пожала плечами.

Нойко глубоко вдохнул и выдохнул через нос. Знал бы с самого начала, что кроме чуши ничего не услышит, и не останавливался бы. А так только время потратил. Хорошо хоть охотницы наверняка пробежали мимо, пока он тут сказки слушал. Не хватало еще и к ним попасть, и узнать все, кроме правды — день тогда провален напрочь.

— И что странно, жеребенка эта боли совсем не чувствовала, будто отродясь не знала, что это.

Голову как обожгло.

— Что, простите?

— Тереза боли не чувствовала, — медленно повторила паучиха, заглядывая цесаревичу в глаза. — Наверное, поэтому ее ангелы и забрали. И я не успела ей третью куклу отдать — она уже отправилась с ними, а Мерур как с цепи сорвался — выгнал меня, чуть не убил топором.

Нойко едва ее слушал, опустив глаза на крылатых кукол. Боли не чувствовала всего одна ангелица в империи — Люцифера. Она не была ни темноволосой, ни лошадкой, и уж точно не носила платья, да к тому же зеленые. Но ведь имя в Имагинем Деи ей дали совсем другое. И она впрямь была приемной дочерью Быка.

— А эта? — цесаревич кивнул на куклу Люциферы.

— Это и есть третья, которую я не отдала. Говорю же, не смогла. Вторая сгорела небось, а эта — память. Я знаю, что Тереза стала Люциферой, и поэтому третьего ангела потом сделала из старой заготовки похожим на нее саму. Наверное, так правильнее.

Крылатая кукла смотрела хитро, словно знала что-то, о чем не подозревали ни ее создательница, ни любопытный цесаревич. Подумав с несколько мгновений, Нойко вернул ее владелице.

— Я могу забрать первую вместо нее?

— Можете, — кивнула кукольница и, помедлив, осмелилась уточнить. — Позволите вопрос?

— Да, конечно, — он принял из вторых рук паучихи бархатный мешочек и аккуратно сложил обломки в него. Поверить не мог, что держит в руках игрушку матери, это казалась сном.

— Почему она вам так интересна? — паучиха развела третьей парой рук и наклонила голову к плечу.

— На это ответить я не могу, — Нойко запнулся. Нет, и правда не мог, а вдруг она кому расскажет. — Я ищу родную мать, но понятия не имею, как ее найти. Думал, узнаю что-то здесь… Спасибо.

Женщина рассмеялась хриплым старческим смехом.

— Милый господин, я паучиха, но не провидица. Вы ошиблись — я всего лишь кукольница, — ответила она и вытерла выступившие на глаза слезы.

Нойко осекся. И как сразу не подумал?! Провидица! Это же как Ева! Провидица знает все!

— А провидицу-то я где найти могу? — замялся он, прижимая мешочек с подарком к груди. Обломки как будто грели.

— В западной части города живут пауки, спросите у кого — там покажут, — кукольница указала рукой в сторону выхода с рынка и площади. — Пока идете — сформулируйте вопрос правильно! Иначе ответ будет не тем, что вам нужен.

— Да, спасибо, — Нойко благодарно кивнул и, выбежав из лавки, огляделся и осекся. Повернулся к паучихе. — А тут девочка была, коза визгливая, она же мне не померещилась?

— Она ушла, цесаревич.

— … и яблоки мои забрала, — Нойко задумчиво глянул на корзину у лавки, полную персиков. Перепутала со страху что ли?

Где-то в глубине души Нойко надеялся, что встретит в Паучьем районе Еву. Умом он прекрасно понимал, что провидица, играющая с ним в кошачью колыбель в детстве, отвечающая на любые вопросы и утешающая даже после крохотных поражений, не могла быть здесь. Она улетела, оставив империю, своих друзей и свое прошлое. Обещала вернуться, но теперь и это казалось просто сном. Прекрасным, теплым сном.

Нойко не мог отделаться от воспоминаний и с легким недоумением вспоминал предсказания Евы. Ей они давались легко — она сосредоточенно расплетала паутину на пальцах, вертела ее, будто ловя свет, внимательно разглядывала, от усердия покусывая бесцветные губы. А потом кивала сама себе, поворачивалась и улыбалась — я знаю ответ. А знала она все на свете. Но как ребенку, Нойко казались вечностью ее разглядывания плетений паутины, он скучал, считал блики в ее восьми паучьих глазах, разглядывал черные суставы пальцев в панцирных перчатках, гладил бархатные платья и осторожно, несмело, летал вокруг.

Это казалось вечностью! Но на шатком стуле самой лучшей провидицы города Нойко сидел уже пять с лишним часов. Мозг устал думать о заданном вопросе, тело изнывало от одной и той же позы. Крылья повисли, а царственную осанку удавалось сохранить лишь благодаря годам мучений.

Паучиха сосредоточенно водила руками над своим замудренным на вид творением — еще в самом начале, получив вопрос, оплела ладони и пальцы цесаревича паутиной, да покрепче, будто боялась, что убежит. Растянула от запястий нити, подвязала у свечей, выплела крупную паутину, раскапала черный воск на узлах, и теперь только и делала, что бессвязно мычала, водила руками и периодически качала головой. Оставалось только разглядывать ее, но и это утомило на исходе третьего часа. Черное платье в пол, три цветастые шали поверх, совершенно непонятно к чему — паучий домик отлично топился. Разве что можно было разглядывать узоры на платках, пытаясь не уснуть и не уронить голову на горящие свечи и сложную конструкцию из паутины. Рассмотрев их все вдоль и поперек, Нойко даже попытался разгадать секрет прически — черные крупные кудри были собраны странным образом, частично заплетены в косы, частично зализаны, где-то вообще торчком, и как все это держалось — уму непостижимо. Пытался уследить за всеми шестью руками в панцирных перчатках, как и у всех пауков, но запутался и в этом. А время все тянулось, хоть вешайся на этой же паутине со стола.

— Море. Я вижу море, — наконец тихо-тихо прошептала провидица. Ресницы подрагивали, пот ручьями сочился по вискам и щекам.

Нойко недоуменно поднял брови. Паучиха остановилась, опустила руки и открыла глаза.

— Это все? — осторожно спросил он, не решаясь убрать руки.

— Все, — женщина кивнула и вытерла краем шали лицо.

— Я спросил, дословно «где моя мать?», а вы мне сказали — «море»? Это ответ? Она что, утонула?! Или что? — нервно задергался глаз, но цесаревич проигнорировал это.

— Живая, все было цветным, — задумчиво пожевала губами провидица. — Но море — да. Море. Чем не ответ? Где-то рядом с морем, да, — пожала она плечами и принялась распутывать свою конструкцию.

— Где-то рядом с морем, — пробубнил под нос Нойко и глубоко вдохнул, пытаясь унять гнев.

— Что-то не так, цесаревич? — она поддела кончиком пальца паутину на его запястье, вспарывая ее, ногтей у нее, как и у всех пауков, не было, просто пальцы заканчивались острым.

— Да. Немного, — Нойко кивнул и потер освободившиеся ладони. — Когда-то мне гадала Ева, и я думал, что все будет несколько… иначе, прямо скажем.

Провидица села перед ним за стол и понуро опустила плечи.

— С Евой вряд ли кто сравнится, это правда, — грустно отозвалась она, пряча глаза. — После нее таких провидиц больше не рождалось. Но я могу еще попробовать что-то рассмотреть, милостивый господин.

— Нет-нет, не стоит, — Нойко торопливо подорвался со своего места и, скрипя зубами, выпрямился, от долгого сидения все тело ломило. Хотел было сказать, что еще часов шесть он не выдержит, но пожалел паучиху, вряд ли он первым напоминал ей, что была когда-то провидица талантливее ее. — Море, да? Точно море?

— Точно, — кивнула она и улыбнулась.

— А Люцифера там живет где? Вот прямо у самого моря?

— Кто, простите? — растерялась она. — Вы спрашивали, где ваша мать. Я не понимаю.

Нойко представил, как еще до следующего утра она будет конкретизировать свои поиски, а он задавать все более детальные вопросы, и едва не взвыл. Нет уж! Мама кто? Люцифера. Мама где? У моря. Все сходится. И пусть Кирана подавится своим враньем, жива она, живее всех живых. А значит, он ее найдет. Подумаешь, море. Подумаешь, вся империя посреди моря.

— А там были скалы или вот прям берег? — осторожно уточнил он снова, боясь, что это потребует повторного гадания.

— Ну как. Ну море. Берег. Пирс. Лодочки. Ну как рисуют, — пожала плечами провидица.

Берег — уже хорошо. Всего лишь край Осьминога, растянувшийся вдоль всей береговой линии. Делов-то! Это как иголку в стоге сена найти. Ночью. Посреди поля с парой сотен этих стогов.

— Спасибо и на этом, — Нойко попятился к двери. — Вы хорошая провидица, правда.

Она изящно сложила на коленях все руки и кивнула.

— Удачи вам в поисках, будущий император. Надеюсь, вы не забудете о моей помощи.

— Не забуду, — кивнул он, закрывая за собой дверь. — Никогда не забуду эти несколько часов без движения, — уже под нос, переведя дух.

— Меняться давай! — звонкий голос за спиной заставил едва не подскочить от неожиданности.

Нойко обернулся, уже заранее готовый к визгу.

Перед ним стояла все та же козочка, с рынка. Синее платьице с белыми оборочками теперь было дополнено белоснежной шерстяной шалью. Девчонка держала перед собой на вытянутых руках корзину с яблоками и явно чего-то ждала.

— Ты о чем, егоза? — хмыкнул он, оглядев ее с ног до головы еще раз. Рожки как рожки, белые кудри по плечам, чуть скрывающие козьи уши, насмешливый взгляд.

— Что тебе не понятно, а? — она топнула копытцем и подбоченилась. — У меня твои яблоки. У тебя мои персики. Я у кукольницы-паучихи их перепутала и не ту корзину взяла.

Нойко хмыкнул и сложил на груди руки, пытаясь решить, что делать.

— Ты что, тупой, цесаревич? — девчонка покрутила пальцем у виска. — Персики мои верни, говорю.

— Как? — развел он руками.

— Ну ты совсем что ли глупенький? Молча! Я тебе твое, ты мне мое? Понял? — и настойчиво пихнула корзину под нос.

— Ты персики здесь видишь? Ну хоть где-нибудь?

Козочка недоуменно оглядела его. Прижала корзину к груди и обошла, внимательно вглядываясь.

— Съел, да?

— Оставил у кукольницы, мне чужого не надо, — усмехнулся Нойко, с интересом наблюдая, как шевелятся козьи уши.

— А ну тогда я пошла, — она круто развернулась на копытце и побежала обратно.

— Самая умная что ли? Яблоки верни! — крикнул он вдогонку.

— Я у кукольницы оставлю, завтра заберешь!

— А я сегодня улетаю к морю.

Козочка остановилась на другом конце улицы, задумчиво пошевелила ушами, постучала одним копытцем о камень, принимая решение. Глубоко вздохнула и, развернувшись, пошла обратно к Нойко.

— Слушай, цесаревич, а на кой тебе это море сдалось, а? — поставила корзинку ему под ноги и отошла на почтительное расстояние.

— Тебе все расскажи, не твое ведь дело, — хмыкнул он, пересчитывая яблоки. Интереса ради, потому что понятия не имел, сколько их было. По весу ничего не изменилось.

— Просто ты один, без императрицы, без свиты, — пробурчала она, опустив глаза на свои белые копытца. — Все говорят, что полетел империю поглядеть. Мол, учишься народ свой понимать. Но слишком странно ты себя ведешь. Ты сбежал, да?

— Не твое дело, — мотнул он головой и, подхватив корзину удобнее, обошел девчонку.

— Значит, и правда сбежал, — хихикнула она в кулак.

— Пока, егоза, — цесаревич махнул рукой через плечо и внимательно огляделся в поисках места, с которого бы можно было толком взлететь, везде мешали деревья.

— А возьми меня с собой, а? — вдруг спросила она. И голос как-то подозрительно дрогнул. Нойко остановился, сам не понял, почему.

— Куда? На море что ли? — оборачиваться не рискнул.

— Куда угодно. Лишь бы подальше от этого места. Лишь бы подальше от меня самой, — хлюпал козий нос, но резковатый голос звучал твердо. — Подальше от родителей, которые только и делают, что лгут.

Нойко осекся и, сложив крылья, замер.

— Подальше от всех этих правил, условий и запретов. Подальше. Как можно дальше, — она вытирала кулаками слезы и едва не дрожала.

Нойко подошел поближе и закусил губу.

Коза не была похожа на девчонок-охотниц из Имагинем Деи, те не плакали, а скорее рычали. И не была похожа на ангелиц, прячущихся в своих крыльях от обид и насмешек. Козе не хватало стержня, чтобы рычать, и нечем было себя защитить. А Нойко понятия не имел, что ему делать и что говорить.

— Почему тогда ты сама не сбежишь? Раз тебе так плохо, почему не уйдешь? — недоуменно пробормотал он.

Козочка молча стянула шаль, расстегнула платье по крючочкам до самого пояса, обнажив борозды шрамов, расчерчивающие острые лопатки. Полосы изуродованной кожи уходили под пояс, и Нойко готов был поспорить, что кончаются разве что на середине бедер, даже скорее колен, как раз в длину платья.

— Я пыталась. Много раз пыталась, — она застегнула несколько крючков, чтобы платье на упало, и накинула шаль обратно.

— А я тут при чем? Точно так же вернут и… В общем, зачем тебе я? — он развел руками.

Она обернулась, но головы не подняла.

— А все просто. Никто не посмеет перечить тебе. И если я пойду с тобой, то мои родители ничего с этим не поделают, ведь кто они такие, чтобы перечить воле будущего императора? Никто.

— Но ты-то мне не нужна, понимаешь? Без тебя я окажусь у моря быстрее, — Нойко покачал головой. План ему не нравился. Если бы он и впрямь был занят изучением империи, это еще было бы хоть как-то возможно. Но как ей объяснить, что он и сам не в безопасности? И собирается лететь ночью не от больной головы, а от того, что ночью в небе нет патрулей ангелов.

— Я готовить умею. И я много ездила по округам, я же наследница клана, — она подбоченилась и глянула исподлобья.

— У тебя крыльев нет.

— У тебя, считай, что тоже. Ты ведь опасаешься, что ангелы тебя поймают?

— Эй!

— Мы же остановились на том, что ты сбежал. А, цесаревич? — она довольно улыбнулась и покачала головой. — Так что? Я знаю дорогу до конца Оленьего округа, и знаю все таверны по дороге. И знаю, где штабы охотниц. Ну так как? Я полезная?

— Я ни на что не соглашался.

— Ага. Я пойду оденусь, скажу, что хочу лошадь выпасти, и буду снова здесь. Жди меня, — коза ловко стащила одно из яблок и убежала вприпрыжку, цокая копытцами.

— И что с тобой делать, егоза? — фыркнул он, но она уже скрылась в переулках.

Нойко вытащил из-за пазухи бархатный мешочек с куклой и задумчиво повертел.

— Мам, как бы ты поступила на моем месте? Говорят, ты украла Еву из этого края. А может, она сама захотела с тобой пойти. Если бы я спросил тогда Еву, куда ты ушла, так и не сумев убить Изабель, все было бы проще. А без Евы я слеп, как котенок, и так же беспомощен.