Дети Лепрозория

#3. Со щитом иль на щите

Всполохи огня сгущали тени. Сама тьма леса хищно скалилась, по кругу обходя лагерь. Выжидала, когда добыча уснет крепким сном или хотя бы бросит свою затею. И тогда можно будет накинуться на заячьи тушки, уже успевшие остыть. Можно будет ухать, фыркать и выть над ухом, не давая спать ни часа, ни минуты. Можно будет, дьявольски хохоча, высыпать на голову несчастного тысячи кошмаров.

Берингард медленно поднялся, посильнее укутался в плащ из медвежьей шкуры и отошел в темноту, заслонив спиной огонь. Во мраке лиловые звезды светили ярче. И ярче их всех — звезда Самсавеила на востоке. Если идти строго за ней, то неизбежно попадешь в Райский сад. Так говорили ангелы. Чушь. Но одно было верно — эта звезда указывала дорогу к городу ангелов, к замку императрицы Изабель. Звезда вела в Имагинем Деи. К Берси.

Сверившись с небом, он вернулся к костру, сел на упавшее дерево и принялся дочерчивать круглую карту ножом по земле.

Вроде все было верно — за западе, в краю Осьминогов, бухта. Говорят, солнце всегда садится в море и эту красоту не передать словами. Врут, поди. И про море — воду без конца и края. И про солнце, тающее на горизонте, будто масло на сковороде.

Зато на востоке, тут уж точно без обмана — горы. И стоит только подойти к ним, приблизиться, голову задрать, пытаясь углядеть вершины, как дух захватит. А там, на самом верху, почти в небесах, ангелы. Живут в своем городе, словно муравьи крылатые, посылают своих чудовищ по весне за чужими детьми, вершат дела, судят, Конфитеор треклятый от лепры выдают и думают, что их вера в Самсавеила кого-нибудь спасет.

Раньше было проще. Была Люцифера, и не нужен был никакой Самсавеил, хоть он, будучи богом, и вершил все на свете. Было легче, в «дикую гарпию» хотя бы верилось, она прилетала, по улицам ходила, как обычная женщина, и ничего из-под ее хищного взгляда не могло ускользнуть — где что разрушилось после боев с кошками, где и сколько раненых, больных, изувеченных и искалеченных войной. Ничего от нее нельзя было спрятать. И она казалась настолько живой, взаправдашней, что даже мир вокруг нее был больше похож на сон. Бессмысленный и нелепый.

А потом она исчезла.

Чтобы затем вернуться настоящим адовым проклятием. Чудом, что не дошла до округа Медведя. Чудом. Так недолго и в Самсавеила поверить и его благодать.

Говорят, она обезумела. С кошками спелась, с зачинщиками войны, преступниками, шисаи, с самой Химари, принцесской кошек. Унесла в могилу троих вассалов и едва не перерезала глотку Изабель. Говорят. Лучше бы эта гарпия сделала то, что намеревалась, уж она-то на троне не допустила бы того, что происходит. Она бы закрыла Имагинем Деи, она бы раздала лекарства всем, она бы смогла, победила, справилась. Кто, как не она?! Но она лишь стояла статуей в каждом городе и сторожила покой умерших. Люцифера охраняла мертвых, не живых. И не было ей никакого дела до того, что забирают детей у родителей. Ей было все равно, что люди умирают от лепры. Все равно. Она оставила после себя Изабель, которая, видно, так перепугалась встречи с ней, что разве что перестала сдирать шкуры с диких кошек, да и только. Что-то там упорядочивала у своих охотниц и ангелов, с экономикой разбиралась, ресурсами. И сына завела, будто зверюшку — четырехкрылый мальчишка, цесаревич, наследник. Очередной чей-нибудь детеныш, оторванный от плачущей матери. «Счастливчик», получивший целых четыре крыла, а не два, как все. «Счастливчик», не умерший в стенах Имагинем Деи.

Повезет ли так Берси? Вдруг маленькая косолапая мишка станет четырехкрылой, херувимом? И займет трон, когда вырастет. Вспомнит ли мишка, что когда-то у нее был отец? Или для нее «папой» станет император Лион, ястреб империи, бывший генерал? Будет ли она любить его сильнее родного отца? А что, если станет обычным ангелом? Сбежит ли? Вернется ли в отчий дом? Многие ведь сбегают. Он укроет ее, спрячет свою крылатую мишку ото всех. А если у нее не вырастут крылья? Если она станет бескрылой после Имагинем Деи — охотницей? Вспомнит ли, когда придет в родной край на «охоту»? Будет ли тосковать? А если умрет? Если мишка не выживет? Большинство ведь не выживают. Если она не переживет, что будет тогда? Что будет с ним самим?

— Берси, — бессильно прошептал он одними губами и сжал ладонями виски. — Мишка.

Нет, нельзя допустить этого, нельзя отдать им Берси, нельзя. Они уничтожат ее. Они уничтожат ту, кем она была. Мишка Берси перестанет существовать, и они назовут ее новым именем. Утопят прошлое в ее же криках. Засыплют ее же болью. И она будет звать его по имени, пока не забудет и имя, и его самого.

Он тряхнул головой, закусил палец и несколько раз глубоко вздохнул. Ну уж нет, он вытащит Берси. Хоть из объятий самой Изабель ее придется вызволять! А если нет… Если нет, то он заставит Изабель пожалеть. Что у нее есть дороже сына? Ничего. Значит, будет платить им. Квиты, а дальше жизнь ему уже не нужна. Он закончит то, что не сумела довести до конца Люцифера. Медведь не хуже гарпии.

И с большим остервенением он принялся расчерчивать границы округов. Вот Медвежий край — ровно посередине, что до восточных гор, что до западной гавани — идти одинаково. Несколько месяцев. И медлить никак нельзя, ангелы летают быстро, остается лишь надеться, что мучить мишку они начнут, когда закончится призыв во всех округах. Когда детей для жатвы будет достаточно.

А ему остается лишь преодолеть расстояние. И легче всего пойти по руслу реки. Берингард схематично начертил широкую реку через край Оленя. Она утопала в Хэбиных болотах — логове змей, ящериц и лягушек. А затем растворялась тысячами речушек и ручьев округа ангелов. Осталось только пересечь границу между Медвежьим и Оленьим округами по реке, потом пройти топи, затем степи и горы. Немного. Немало. И лишь бы не свернуть раньше или позже, округа — словно расчерченные пояса от территории ангелов. В первом поясе Осы, Быки, Змеи, Лисы. Во втором Волки, Олени, Куницы, Кроты. И только в третьем поясе округ Медведей. В третьем из пяти. И весь остров, словно стеной от мира, огорожен горным хребтом. На вершине ангелы, а чем западнее, нем ниже горы, в округе Осьминога их нет совсем. Не заблудишься, но все же.

Треклятое место. Самсавеилом забытый остров посреди бездонной лужи. Тридцать пять лет назад Берингард слышал, как принцесса кошек, шисаи Химари, называла империю Лепрозорием, цирком уродов, театром безумцев. Тогда его злила ее жестокая шутка. Но сейчас он не мог подобрать слов точнее.

По каплям возвращались силы. И так же по каплям исчезали. Новый вдох, насколько хватило звериных легких. Выдох. Перестраивалось зрение, в мир возвращались исчезнувшие краски. И полигон медленно окрашивался в алый, багряный, бордовый. Приглушеннее становились запахи, и терпкий аромат крови не так настойчиво бил в нос. Звуки становились мягче, смазаннее.

Вдох. И вместе со вдохом вобрать в себя жалкие крохи силы Самсавеила. Впитать их шкурой, втянуть львиным носом.

Выдох. Распределить по телу.

Звериная лапа перед самой мордой медленно приобретала вид человеческой руки.

Вдох.

Выдох.

Когти втянулись, оставшись обломанными ногтями. Два вырвано с корнем. Кумо!

Вдох.

Легкие перехватило, сердце тяжело толкнуло звериную кровь в голову.

Выдох.

Сузившая грудная клетка вместе с уменьшившимся сердцем, пропустив несколько глотков воздуха и пару ударов, пришли в норму. Самое сложное позади.

Вдох.

Тело напиталось.

Выдох.

Окончательно опала шкура. Ворох густых смоляных волос осыпался на лицо.

Со следующим вдохом и выдохом все закончилось. Вернувшаяся одежда тут же пропиталась кровью, мерзко закапало с разбитого носа. Песок жадно ловил каплю за каплей и вбирал их в себя. Кровожадный песок.

— Ты так и будешь лежать? — зазвенело над ухом. Да так громко. До зубной боли. Тора запоздало провела по ним языком. Все на месте, но парочка сильно шатаются. Кумо!

— Сейчас, да… сейчас… — она подобрала под себя лапы, встала на четвереньки и еще раз вздохнула. Плечи и хребет задергало судорогами.

— Встань, когда с тобой говорит верховный шисаи, — голос жесткий и спокойный. Тора подняла голову, тряхнула волосами, убирая их с лица, и глянула на него. Тигриные лапы не дрожат, только хвост чуть-чуть ходит из стороны в сторону. Широкие лиловые штаны даже не помялись, мешковатый хаори ровно лежит по плечам, будто с иголочки. Кумо! Он даже дышит ровно, словно не устал!

Но на белоснежной рубашке кимоно пятна крови. Да и его ли собственной?.. Руки в полосах шрамов. Есть! Все-таки не смог без силы Самсавеила! Волосы собраны в хвост, но одна прядь выбилась. Жаль, не удалось его вымотать, оставалось-то совсем немного, самую малость, и он бы взмолил о пощаде.

Тора широко улыбнулась, но треснувшая губа отозвалась жгучей болью. Кумо! Ага, вымотаешь его. На нем ни царапины, зато на ней живого места нет.

Она осторожно поднялась, покачнулась, широко расставила лапы и, балансируя хвостом, осталась стоять. И тогда ощутила, что на теле как раз таки куча живых мест, и потому так больно. Все живое. Каждая клеточка тела как будто кричит в агонии, что она чудом не умерла.

— Тора, — голос вывел из оцепенения. — Подойди.

Она медленно сделала пару шагов в сторону кота. Перед глазами все плыло.

— С этого дня ты — пятая шисаи храмов Самсавеила.

Слава Самсавеилу, с третьей попытки удалось. Или с четвертой? Не важно. Главное, что она стала полноправной жрицей Самсавеила. Уж теперь-то они станут ее слушать! Уж теперь-то они не будут так легкомысленно относиться к ее идеям и просьбам.

— Отныне они, омытые твоей кровью — твои слуги, твои помощники, твои хозяева, — на плечо легла тяжелая перевязь ритуальных ножей. Все тело окатило тягучей энергией Самсавеила. Хватило сил даже выпрямиться и открыть глаза полностью. Попытаться. Потому что один едва не пульсировал. Рассеченное веко слушалось плохо.

— Повинуюсь воле твоей, — тихо отозвалась она и облизнула разбитые губы.

— Отныне он — продолжение рук твоих, воли твоей, силы твоей, — тонкий белоснежный клинок плавно лег в ножны, провернулась рукоять до щелчка, лиловые письмена опутали посох и остались гореть. Кот протянул бо Торе. Она осторожно приняла его и с облегчением оперлась, прижав к плечу. Провела пальцами по камням гарды, стиснула кожаную оплетку рукояти. Выдохнула.

— Повинуюсь воле твоей, — прошептала и сглотнула. Железный вкус крови уже даже не чувствовался.

— Отныне они — твоя защита, твоя поддержка, твоя опора, — он протянул ей сложенный нагрудник из кожи, покрытый стальными пластинами, и наручи.

— Повинуюсь воле твоей, — она прижала их к груди, едва не скривилась от боли, одна из пластин впилась в рассеченный живот.

— Теперь ты решаешь, кем тебе быть. Какова твоя судьба, твой путь, — он медленно подошел и тепло, по-отечески заглянул ей в глаза. Если бы было разрешено ритуалом — обнял бы. Но разница в рангах и торжественность момента не позволяли.

В прошлые разы, стоило только ему понять, что ей его не победить, он заканчивал экзамен и тут же подхватывал и уносил в тайный храм Самсавеила восстанавливаться в священных водах. Он и сейчас едва сдерживался, чтобы не подхватить ее и не повести по горным ходам в святилище. Закончит ритуал — точно отведет. На то он и отец. Слишком заботливый, слишком сильно любящий единственную дочь.

— Слушай сердце, слушай душу, — продолжал он, — именно их голосом говорит с тобой Самсавеил.

Лицо Торы, исполосованное кровавыми ручьями, исказила гримаса презрения.

— …, которого больше нет! — прошипела она сквозь зубы.

Но шисаи продолжал, как ни в чем ни бывало.

— Твоя священный долг — служить ему, его воле. Ты шисаи, а значит, нет у него другой опоры, кроме тебя; нет иных рук, кроме твоих; нет иных глаз, кроме твоих; нет иных ушей, кроме твоих; нет иного голоса, кроме твоего.

Внутри львицы все закипало. Нет у Самсавеила рук?! Да у него две руки, как у всех, и крыльев шесть! Нет иных глаз? Да он видит все и везде, для него нет преград! Нет иных ушей? И слышит он тоже абсолютно все, и знает все! Нет голоса? Он говорит, когда хочет, может даже не вслух, а в твоей голове, и мысли читает. Нет опоры?.. Это без него ни у кого нет опоры, ему же не нужен никто, кроме его возлюбленной. Ему не нужен даже его мир.

— Служить ему…

— Кому?! — перебила его Тора громче и тяжело выдохнула через нос. — Кому я должна служить?! Ответь мне!

— Самсавеилу, — спокойно отозвался верховный шисаи, будто объяснял простую истину ребенку.

— Кому?! Тому, кто бросил нас? — прошипела она и, подобрав бо поближе, оперлась на него всем весом. — Мы… Вы — ты и Химари — выполнили свою задачу, исполнили этот ваш священный долг — вернули ту самую Еву Самсавеилу. А что дальше? — фыркнула она. — Что?

— Тора, — звонкий голос резанул по ушам, и девушка тут же их прижала. С порожек храма уже спрыгнула мать, такая же шисаи, львица, и широкими шагами подошла к говорившим. — Прекрати немедленно. Это священный ритуал, дай верховному шисаи закончить.

— Вы вообще меня не понимаете? Ритуалы то, священный долг се, служи Самсавеилу, повинуйся, — передразнила она, зло шипя сквозь зубы. — Раз вы такие умные, раз вы самые лучшие шисаи, самые талантливые воины этой империи, самые опасные преступники в годы немилости, и прочее бла-бла в вашу честь. Раз вы такие замечательные, может, вы ответите мне, наконец, что дальше? Мы не нужны больше Самсавеилу, он получил свою Еву и исчез к кумо Самсавеиловым кумо знает куда!

— Тора! — на два голоса.

— Уже сто восемь лет и три жизни как Тора! — взревела она. — Я жду ответы! Он получил, что хотел, и бросил нас в этом лепрозории одних. Мы ему больше не нужны. Может, и жизней у кошек теперь всего одна, а не девять, ведь в них нет никакого смысла. В нас больше нет никакого смысла! Нет смысла быть шисаи!

— Дочь, — Химари осторожно, примиряюще разводя руками, подошла почти вплотную. — Послушай.

— Я не желаю вас слушать, не желаю! Я устала вас слушать, слышишь? — Тора отступила на шаг, лапы загудели. — Я устала слушать ваши лекции, я устала от ваших тренировок. Зачем оно все? Зачем вы это делаете?

— Тора, мы — я, твой отец и твои братья — последние шисаи, и мы должны воспитать новых шисаи, мы должны помочь Люцифере. Это ты понимаешь? — Химари отступила к отцу и за спиной крепко сжала его ладонь, ища поддержки.

— Да вы с ума сошли, — она вытерла с губ сочившуюся кровь. Слишком резко. Только схватившиеся раны треснули по спекшимся коркам. — Кем я должна стать, чтобы вы меня услышали? Кем?! Вот я шисаи, вот я стою перед вами, и что? Вы даже не пытаетесь понять меня, даже не стараетесь понять то, что я вам говорю, что уже много лет талдычу как говорящий ворон! Что я должна сделать, чтобы заслужить ваше понимание? Как я могу снять эти кумовы шоры с ваших глаз? Лепрозорий умирает, вы разве не видите?! Без Самсавеила, без его силы мы просто сдохнем здесь. Все его подземные священные реки скоро обмелеют, а вместе с ними нас уничтожит лепра. Мы уничтожим сами себя, понимаете вы это или нет?

— Мы шисаи, Тора, — отец приобнял мать за плечи. — И наш долг служить…

— Вы меня совсем не понимаете, — она увереннее оперлась о бо, выпрямилась. Перевела взгляд с отца на мать. Старые глупые кошки. — Я говорю вам — улетел Самсавеил. Мы… вы больше не нужны лепрозорию. Понимаете? Вы учите ритуалы, но без его силы, без его рек они не будут работать. Понимаете? Вы служите в храмах богу, который нас бросил, которого с нами нет. И на самом деле никогда не было, он использовал нас ради своей Евы, не надо было строить иллюзий о том, что он нас любит. Понимаете?! Никого он не любит. А вы тут копошитесь, тренировками себя мучаете, будто вам еще выпадет шанс послужить ему.

— Тора, ты хотя бы дослушай.

— Что дослушать? Что?! Нотации ваши? Мудрые советы? Да ни кумо они не мудрые! Вся империя по швам трещит. С лепрой стало хуже — люди мучаются, вы ночью мимо госпиталя Осьминогов походите, послушайте, как они орут. Или вы слишком праведные для этих криков? Дети стали слабее, они все чаще умирают в Имагинем Деи, а тех, кто послабее, кого и на призыве не берут, умирают от болезней. Самсавеил нас хоть немного поддерживал ради своей выгоды, но без него мы ни на что не способны. А вы даже не пытаетесь это решить. Вы только, — запнулась она, — вы только деретесь и архивы перебираете, медитируете и на закаты любуетесь. Ненавижу вас.

— Ненавидишь? — родители переглянулись.

— Ненавижу. И ухожу, — она развернулась вокруг посоха и захромала в сторону тренировочных ванн. Смыть с себя всю кровь и перевязать раны. Судя по тому, что болело все, работы предстояло много. И это отец ее щадил. Кумо, что он сделает, если рассвирепеет? Надо побыстрее уносить лапы.

— И что ты будешь делать, пятая шисаи? — донеслось вслед.

— Бороться с тем, что губит этот мир. Ведь у вас на это не хватает смелости!