Дети Лепрозория

#10. Что будет после

Караульные охотницы кивком поприветствовали Рауна и распахнули перед ним двери. Сотни звуков тут же будто обухом ударили по голове и зазвенели в ушах. Детские крики, хохот и нелепые дразнилки. Громкие выкрики магистров Имагинем Деи и чуть более тихие и срывающиеся на хрип — врачей. В голове эти звуки мешались в безмерно громкую кашу, хотелось поскорее забиться в тихий угол и унять ноющую боль в затылке и висках. Раун закрыл уши руками и сверху укрылся крыльями. Не спасло совершенно, но он еще долгое время стоял так, изо всех сил пытаясь привыкнуть. Нужно было всего лишь найти Изабель.

Раун осторожно выглянул из-за крыльев и обвел взглядом помещение. Всюду все те же крылатые врачи в белых халатах поверх серой формы таскали лотки с лекарствами, толкали тележки, доверху загруженные банками и склянками с неразборчивыми надписями. Между ними чинно ходили охотницы-магистры, посвятившие жизнь воспитанникам Имагинем Деи, громким поставленным голосом отдавали команды и строили детей. Зачем, куда и почему — Раун не мог даже уловить.

— Где Изабель? — спросил он одну из охотниц, выхватив ее из толпы за локоть.

— Императрица ребячится, — девушка возвела глаза к потолку, а затем указала непонимающему Рауну направление.

Он благодарно кивнул и поспешил туда. Обогнул несколько колонн, осторожно протиснулся через толпу о чем-то шушукающихся девочек, и остановился, оглядываясь. И тут были врачи, магистры, и дети весеннего набора, разного возраста, разных кланов. Императрицы было не видать. Раун, сорвавшись с места, продолжил путь, прокладывая дорогу между рядами ребятни. Они что-то восхищенно бормотали вслед и трогали за крылья, но он не обращал внимания, лишь бы не тянули и не вырывали перья. Среди толп белокрылых образцовых ангелов со светлыми волосами и небесно-голубыми глазами он, черный ворон, был явной диковинкой. И приходилось расталкивать особо зазевавшихся.

В дальнем углу дети окружили что-то интересное и, непрерывно галдя и улюлюкая, за чем-то наблюдали. Раун бы даже не остановился, если бы не заметил знакомый силуэт крыльев и не услышал бы перестук деревяшек. В памяти тут же всплыли тренировки на полигонах с игрушечными мечами.

И Раун не ошибся в своих воспоминаниях. А когда подошел ближе, увидел, как Изабель в самом деле ребячится, стоя в кругу. Она дралась с толпой мальчишек на деревянных мечах, а мишка Берси, возвышаясь на ящиках, вела счет.

— Тевять — тва в пользу импелатлицы! — громко прокричала она, когда Изабель подножкой повалила мальчишку и несильно ткнула острием меча в грудь.

Императрица крутанулась и отбила удар со спины, меч вылетел из рук ребенка и описал полукруг в сторону Рауна. Девчонки завизжали, но ворон, вытянувшись, поймал оружие за рукоять.

— Тесять — Тва-а-а, — оповестила всех мишка.

Императрица подняла глаза на фактотума и, понимающе кивнув, отдала свой меч юному воину.

— Берси, подели их на две команды и считай, — бросила она мишке и, помахав детям, направилась к Рауну. Они грустно взвыли вслед, но даже не попытались помешать.

— Раун, дорогой мой фактотум, ты спал сегодня ночью? — обеспокоенно произнесла Изабель, за локоть увлекая ворона к маленькой двери, ведущей в комнату слуг.

— Многие дела не терпят отлагательств, — уверенно отчеканил он, послушно ныряя в комнатушку. Она оказалась еще меньше, чем ему думалось, а в углу была лишь одна маленькая скамейка. — Прошу, Ваше Императорское Высочество, — он пригласил ее присесть, но она усадила его самого силой.

— В мешках под твоими глазами можно пожизненный запас Конфитеора хранить, — скривившись, бросила она и покачала головой. — Почему ты не спишь? Если я слишком нагрузила тебя — скажи, я найду тебе помощника или помогу сама.

— Нет-нет, Изабель, право, не стоит, — замотал он головой, даже не зная, как объяснить ей, чем он занят вечерами и ночами, и что вызывает его бессонницу. Она не должна была знать.

— А что стоит? — хмыкнула она. — Может, стоит закрыть ворота храма на время?

И она попала в точку, Раун едва сдержался, чтобы не выдать себя ни взглядом, ни движением.

— Изабель, есть более важные дела, чем моя бессонница, — нашелся он и торопливо вытащил бумаги из сумки на бедре. — Вам правда не стоит обо мне так волноваться.

— Нет, мой дорогой фактотум, стоит, — покачала она головой, но бумаги взяла. — Ты очень важен для меня и, уж прости, меня совсем не устроит, если ты свалишься в лихорадке в один прекрасный день, — Изабель листала страницы отчетов и перебирала листы приказов. — И кстати о лихорадке, — одной рукой сняла с пояса мешочек Конфитеора и кинула Рауну. — Судя по тому, как ты чешешь руки, лекарства ты не принимал последние дня три.

Раун мгновенно замер, вдруг с удивлением обнаружив, что и впрямь почесывает предплечья, пораженные лепрой.

— Простите, — прошептал он и, замотав головой, поправил себя, — спасибо.

Пока он глотал мерзкие таблетки Конфитеора, императрица, хмуро оглядывая приказы, подписывала их, приложив бумагу к стене.

— Давай все перепроверим, — хмыкнула она, возвращая документы.

Ворон кивнул и принялся их листать, Изабель, бывало, пропускала страницы.

— Ангелы и будущие охотницы, которые еще не выпустились из Имагинем Деи, заканчивают обучение, как если бы ничего не произошло, — она загнула указательный палец, Раун кивнул. — Дети, которые еще не начали обучение, но еще не стали ни ангелами, ни будущими охотницами — заканчивают терапию в стенах корпуса, — она подавилась словами, ей никогда не удавалось произнести это вслух — «корпус совершенствования» вызывал у нее приступ ярости, и она старалась даже не вспоминать об этом. Раун торопливо кивнул, давая понять, что уловил суть, и она продолжила. — А после заканчивают обучение в Имагинем Деи, — загнула средний палец. — Дети весеннего призыва проходят восстановительную терапию и находятся в стенах моего замка до полного выздоровления, — безымянный.

— А после? — Раун взглянул на нее, ожидая ответа. Она обещала подумать, куда деть стольких детей и как поступить с выплатами за них родителям.

— Мой замок — не детский сад, я им не мать и не нянька, — Изабель мотнула головой. — Детей здесь не будет, они вернутся в свои округа, по возможности — в свои семьи. По поводу выплат я переговорю с советниками, но отдельно с каждым, назначь аудиенции, обеспечь полную тайну — они не должны передавать друг другу, зачем я их вызывала.

Скривившись, Раун кивнул и записал в блокнот новые дела по списку.

— Все? — кивнула она, разглядывая каракули на бумаге. Понять все равно не могла, слишком ужасным почерком обладал ворон.

— По поводу побегов и вообще беглых ангелов и охотниц, — Раун постучал кончиком пера по бумаге, оставляя кляксы.

— Еще не знаю, — она пожала плечами. — Я думаю.

— Хорошо, — протянул Раун и принялся складывать документы в сумку.

— Ничего хорошего, — болезненно усмехнулась императрица и зажала деревянный меч подмышкой. Раун сочувствующе оглядел ее — небось скучает по Нойко, она ведь постоянно ребячилась с ним. И ведь самой частой забавой оказывались именно шутливые драки на мечах с сыном и мужем. Иногда к ним присоединялась Алиса или Кирана. Теперь же оно все по-настоящему ушло в прошлое.

— Все будет хорошо, Изабель, — он ободряюще кивнул и, поднявшись, подошел к двери.

— Ты ведь хотел услышать от меня что-то еще, — она покрутила в пальцах пуговицы рубашки и задумчиво глянула на стену. — Что тебя тревожит?

Много чего на самом деле его тревожило. И Самсавеил. И легенды о нем и его возлюбленной, высеченные на колоннах храма. И слухи, притчи о самом серафиме. Прошлое. Собственное прошлое, подчиненное воле всемогущего, не принадлежащее Рауну. Имагинем Деи. Верховный Магистр, беспрекословно слушающийся Изабель. Ангелы. Охотницы.

— Раун? — она повернулась на каблуках сапогов и обеспокоенно глянула на него. Он глянул было в ответ, но не смог поднять глаза и только разглядывал ее форму. Солдатская рубашка, штаны охотниц, их же сапоги из плотной кожи. Ее от своих воинов отличали сущие мелочи — запонки из лиловых камней, дорогой ремень. И императорская диадема, небрежно подвязанная к поясу.

— Вы ответите на очень личный вопрос? — осторожно начал он. — Боюсь, кроме вас никто не поймет меня.

Она кивнула и перестала вертеть пуговицу рубашки, вместо этого крепко стиснув рукоять деревянного меча.

— Ангелов ведь больше не будет, правда? Я вдруг понял это и почему-то не могу смириться с этой мыслью.

Изабель, казалось, облегченно выдохнула.

— Не будет, — кивнула она. — Прошлый набор был последним. Они выучатся до своего совершеннолетия, и я закрою Имагинем Деи навсегда, — она повела свободной рукой.

— И охотниц не будет?

— Нет, они останутся, но я хочу набирать их без терапии Имагинем Деи, только по экзамену и со всей империи, как это было при кошках, — императрица внимательно смотрела на Рауна, словно пытаясь разобрать, о чем он думает.

— То есть, мы последние? — прошептал он, посмотрев ей в глаза. — Мы созданы из других существ, мы ненастоящие птицы, мы ведь даже не ангелы — это просто слова. Мы бесплодны, а вы еще и закрываете Имагинем Деи.

— Раун, — она грустно вздохнула и поджала губы. — Ты хочешь вернуть все, как было?

Ее вопрос прозвучал резко. Слишком резко. Раун встрепенулся, понял, что если ответит согласием — живым не выберется. Взгляд голубых глаз на миг показался слишком знакомым. Будто глядела дикая хищная птица, готовая сорваться в любой момент и порвать его на кусочки. Но наваждение быстро спало, когда Раун замотал головой.

— Я с вами, Изабель. Меня просто тревожит будущее.

— Мы последние, Раун, да, — она, смягчившись, кивнула. — И мы должны стать началом лучшей империи.

Нойко проснулся от шепота и первое время не мог даже понять, откуда он доносится. Насилу разлепил глаза, пытаясь разглядеть во мраке хоть что-нибудь.

Тихо тлела нодья, которую его в свое время научила ставить Кирана. Лучше такого костра ничего ночами не грело, бревна, уложенные пирамидой друг на друга, хорошо держали тепло. Где-то вдалеке шумела речка Оленьего округа, но до него было очень далеко. Скрипел лес, покачивая ветками со свежими почками будущих листьев.

Под навесом сидела козочка Аньель и, подтянув ноги, обнимала себя за колени. Что-то шептала, закрывая рот рукой и едва слышно всхлипывала. Нойко как можно тише приподнялся на локте и замер, вслушиваясь в слова.

Аньель покачивалась из стороны в сторону и о чем-то спорила сама с собой. Грубо одергивала, чего-то требовала, а потом заходилась плачем и, дрожа всем телом, выла в плотно прижатые ко рту ладони. Приступ спадал, и она снова начинала покачиваться, чтобы затем начать что-то говорить, хлюпая козьим носом, снова обливаться слезами, снова за что-то себя отчитывать и снова выть.

Из всего, что она бормотала под нос, Нойко едва мог различить «нет», «нельзя», «страшно», «я не хочу», «я хочу жить», но соединить все в одно не получалось. Хуже того, он понятия не имел, как поступить. Они изначально договорились, что всего лишь пройдут вдвоем округ Оленя, а дальше каждый сам за себя. Может, Аньель пойдет вместе с ним к морю, может — останется в одной из деревушек по дороге. Ему было наплевать. В этом краю ее знания еще были полезны — она и впрямь знала все штабы охотниц и помогала обходить любые скопления людей незамеченными. Но на этом ее польза заканчивалась. Готовить Нойко умел и сам. Лечить мелкие ссадины и ушибы — тоже. Даже латать одежду умел, хотя при обучении этот навык казался девчачьи глупым.

Самым разумным было бы повернуться на другой бок, укрыться крыльями поплотнее, чтобы не слышать и всхлипа, и уснуть дальше. Выбросить из головы.

Но это ему не удавалось. Аньель качала головой, повторяя под нос только «нет-нет-нет», вытирала ладонями слезы и, дерганно вздыхая снова и снова, заходилась плачем.

Собравшись с силами, Нойко поднялся. Козочка охнула от неожиданности и накрыла голову руками, будто прячась. Он обошел нодью и сел перед Аньель, сложив ноги.

— Эй, егоза, — осторожно тронул за острый локоть. — Ты чего? Ау! Аньель?

Она замотала головой и махнула рукой — уходи.

Нойко возмущенно хмыкнул — как вообще она посмела махать ему рукой. Будущему императору! Как скотине какой.

— Аньель! Я приказываю! — рявкнул он и презрительно поджал губы.

И она заревела еще горше, вжимаясь в комок.

— Аньель? — он непонимающе потряс ее за локоть, пытаясь распутать. — Ты чего?

Она выглянула из-за колен и громко шмыгнула носом. Глаза красные от слез, ресницы слиплись, козий нос распух. Молчала, икая от рыданий.

— Тебе приснился кошмар? — осторожно спросил он, заглядывая в глаза. — Мне тоже иногда снятся.

Но Аньель замотала головой и только произнесла, едва разлепив рот:

— Там никого нет.

Нойко на миг замер и попытался сообразить, о чем она, но не понял даже после минуты обдумывания.

— Где — «там»?

— Там, — пожала она плечами, поводила глазами, а затем показала пальцем на небо. — Там. Везде. Вообще.

— Аньель…

— Там никого нет, — забормотала она, обнимая себя за колени и покачиваясь на копытцах вперед-назад. — Там холодно. Там нет света. Там пусто. Ничего нет. Никого нет.

— Где? — Нойко подсел поближе и укрыл их обоих крыльями. Аньель содрогнулась, обвела взглядом купол из перьев и вроде как даже немного успокоилась.

— Там. Потом, — отозвалась она, качая головой. — После.

— После чего? — пытался он докопаться хоть до одной разумной мысли в ее голове.

— После меня. После тебя. После всего, — она отвечала как будто не думая. Или Нойко не понимал и не видел связи между ее словами.

— Тебе что, страшно? — вдруг догадался он и наклонил голову, пытаясь заглянуть в глаза.

Она громко всхлипнула и обняла себя за плечи, с силой сжимая руки.

— Я не хочу умирать, — пробормотала она, заходясь плачем. — Не хочу. Там ничего нет.

— Ты не умираешь, ты ведь не ранена, — он положил руки на колени, пытаясь их хоть куда-то деть. — Или ты боишься не проснуться?

Новый всхлип дал ясно понять, что лучше бы он не произносил этого вслух.

— Аньель, — он погладил ее по острому локтю, пытаясь утешить. Но она только плакала, давясь слезами и соплями, и легче ей не становилось.

— Все умрут, ну чего ты боишься?

— Я не хочу, — протянула она и замотала головой изо всей силы. Уткнулась лбом в колени, сжала в кулаках тоненькие рожки. — Там ничего нет. Там холодно. Темно. Страшно. Там никого нет, — испуганным зверенком глянула на него и прошептала одними губами. — Там нет меня.

Нойко не понимал ни слова. Зато чувствовал, будто все идет по кругу. Те же слова, лишь немного разбавляемые новыми. Те же движения, всхлипы, содрогания всем телом.

— Где — «там»? — он поджал губы и непонимающе уставился на козочку. — Где? После смерти что ли?

Она дерганно кивнула и на некоторое время перестала рыдать.

— Ма… Изабель говорила, что умирать не больно. Когда ты есть — смерти нет. Когда есть смерть — тебя уже нет. Бояться ведь нечего, — от того, что пришлось вспомнить императрицу, стало не по себе.

— Что потом? — пробормотала Аньель и шмыгнула носом. Слезы не переставая текли по лицу, но она их не замечала.

— Когда? — он с сомнением в ее рассудке наклонил голову к плечу. — После смерти? Я не знаю. Новая жизнь?

— Там ничего нет. Ничего, — она снова зашлась плачем и вжалась в комок, рыдая в колени. — Ничего нет. Никого. Меня нет.

— Ну кто-то наверняка знает. Может, сам Самсавеил, а может, — Нойко на секунду остановился и едва сдержал улыбку. — А может — Ева. Ева знает все, она бы ответила на твой вопрос, — а про себя тихо добавил, — и на мой тоже.

— Где? — икая, спросила Аньель.

— Она улетела одиннадцать лет назад. Но когда-нибудь ведь вернется, — он ободряюще похлопал козочку по локтю.

— К тому времени я окончательно сойду с ума, — вдруг совершенно осмысленно отозвалась Аньель и глубоко вздохнула. Подтянула к себе теплый шерстяной плед, укуталась в него поплотнее и, оттолкнув копытцем полог из перьев, бросила твердо. — Уходи, цесаревич.

Он опешил было.

— А спасибо ты сказать не хочешь, егоза? — оскорбленно сложил крылья и встал.

— Спасибо и уходи, — она кивнула и отвернулась.

Нойко фыркнул и, обогнув нодью, вернулся на свое место.

Лег на крылья, укрылся другими и закрыл глаза, собираясь уснуть.

Но сон не шел. До слуха доносились тихие болезненные всхлипы Аньель, хоть уши затыкай. В голову лезли навязчивые мысли.

Там ничего нет.

Никого.