Дети Лепрозория

#11. Всего лишь Ева

В округе Оленя весенний морозец все еще сковывал реку до первых лучей солнца. Она бугрилась ледышками, налезавшими друг на друга у выступающих над поверхностью воды камней. По утрам, оттаяв, разливалась по берегам, усыпанным инеем. Шумела, срываясь с порогов.

Берингард задумчиво разглядывал торчащие над водой скользкие камни, собиравшие собой льдины и сдерживавшие ледяной поток. Если где и можно было перейти реку вброд, то только здесь — по самому узкому месту в два десятка метров. Существовал еще вариант спуститься ниже по течению, поближе к поселениям, но это было слишком чревато, да и грызла совесть. С одной стороны Берта никогда не была лгуньей, и в минуты отчаяния она бы не стала сыпать пустыми угрозами. Его наверняка ищут, как отца, скрывшего свою дочь от Имагинем Деи. Непозволительно. Непростительно. В лучше случае — казнят. А что в худшем — не хотелось даже думать, говаривали, Верховный Магистр горазд на жестокие забавы.

С другой стороны — где-то там была Берси. Маленькая мишка, без отца, без матери, без дома.

Совсем одна.

Быть может, плачет там, свернувшись в дрожащий комочек, и зовет папу, срывая голос. И никому нет дела до нее, никто не утешит, не поможет, не спрячет, не защитит. Что маленький ребенок может противопоставить ангелам, уверенным в своей правоте, в священности своей миссии? Ничего. Даже если она умрет, они заберут ее сердце, а тело бросят на корм амфисбенам, охраняющим подземелья. И маленькой мишке больше не на кого надеяться, кроме своего отца. Некому верить, некому доверять. Некого ждать.

Он осторожно ступил лапой на обледеневший у берега камень. Когти царапнули лед, Берингард покачнулся, удерживая равновесие, глубоко вдохнул и медленно ступил на следующий камень.

Воды горной реки обжигали кожу, мех замерзал кольями. И только когти клацали по камням и льдинам, лапы изредка проваливаясь в воду. Берингард терпел, стиснув зубы, старался думать о том, как на другом берегу разведет костер и, укутавшись в шкуру, будет греться. Но сильнее мечтаний об огне была ярость. Становилось тепло от одних только мыслей о том, как он одному за другим отрубает головы Верховному Магистру, возглавляющему Имагинем Деи; Изабель, закрывающей на все глаза и как будто не видящей практически ничего, что не касается подготовки ее охотниц и ангелов; Нойко — как воплощение самой сладкой мести императрице. Уж у Верховного Магистра детей нет, да и будь они — он и их отправил бы на растерзание ангелам, а то и сам бы занялся созданием крылатых совершенств. Хотя нет, сперва Нойко, потом Изабель. Она должна на своей шкуре почувствовать, каково это — терять любимого ребенка. И она это почувствует. Все почувствует! Все! Крылатого исправит секира!

Задумавшись, он ухнул по колено в воду, лапу тут же свело. Попытался вытащить, но лед сковал со всех сторон, и сколько Берингард ни тянул, изо всех сил упираясь в камни и отталкиваясь другой ногой и руками, только сильнее мок и тут же замерзал. От ударов кулаками ледышки затрескались, от ножей расползлись неровными скользкими глыбами. И когда он почти выбрался, камень под рукой сдвинулся, увлекая за собой под воду. А хлынувший поток накрыл с головой, выбивая из легких воздух.

Берингарда уносило сорвавшимся течением. Шкура намокла и вместе с секирой тянула ко дну. Но медведь упрямо греб к берегу скованными морозом руками, думая только о маленькой Берси. Болезненные удары о камни уже переставали ощущаться от холода, сводило все тело. Казалось, замерзали даже легкие, нахлебавшись воды.

А противоположный берег встретил его крутым отвесным спуском. Ни забраться, ни ухватиться — ни вступов, ни камней, ни корней. Река уносила все дальше, волоча его вдоль высокого берега, будто дразнила — вот земля, вот спасение, но не достать. Ухватишься, только подумаешь, что вот, все, сейчас выберешься — влажная рыхлая земля развалилась под руками, а вода смыкалась над головой.

Когда Берингард понял, что выбраться он не сумеет, а в глазах стремительно начало мутнеть, до угасающего сознания донесся теплый девичий голос:

— Эй, речка! Отдай мне свою добычу!

И река поглотила его целиком.

Открыв глаза, Берингард увидел перед собой небо. Сумерки сгущались, ночной холод щипал нос и пальцы, заставляя проснуться.

Медведь медленно сел, посильнее укутался в шкуру и, поджав под себя лапы, огляделся.

В нескольких метрах громко шумела река, сбивая ледышки в громоздкие кучи у камней порогов. Ей вторил лес, поскрипывая и завывая от ветра. Ничего необычного, кроме того, что берег был другим. Берингард непонимающе замотал косматой головой, пригладил волосы за уши и зажмурился изо всех сил. Но когда открыл глаза, все осталось по-прежнему.

Он ясно помнил, как собирался перейти реку вброд с того, другого, берега на этот. Помнил, как оступился, задумавшись. Помнил, как его унесло течением. Помнил, как пытался выбраться на отвесный берег.

Но не помнил, как выбрался.

Однако он был на нужном берегу. Сухой. В шкуре. И с секирой в полуметре от руки. И вот это в голове не укладывалось. Где-то на грани воспоминаний был голос, женский, приятный, как будто даже теплый. Но больше ничего в памяти и не осталось. Смерть над ним сжалилась? Померещилось? А может, здесь и в самом деле кто-то был? Даже если и был, даже если не померещилось — никакая женщина не смогла бы вытащить его на берег. Не говоря уже о том, чтобы высушить одежду — даже источника огня рядом не было.

Берингард торопливо поднялся, вернул секиру за спину и бросился к самому берегу, надеясь найти хоть какие-то следы.

Но их не было. Ни оленьих копытцев местных жительниц, ни тоненьких выдриных лапок, ни заячьих следов. Да что там, не было даже следов его самого. Он будто вдруг оказался метров за пять от берега, не касаясь при этом земли. Разве что вся дорожка от него к воде была мокрой. Река вынесла, но ведь она не могла.

Верь или не верь, но факт оставался фактом — он перебрался на нужный берег целый и невредимый. А как и почему — не самое важное. Кивнув своим внутренним сомнениям, медведь направился в лес, на ходу сверяясь со звездами. Но их быстро заволокло черными тучами, и оставалось только шагать между деревьями, стараясь не оступиться, и поглядывать вокруг. Голый весенний лес явно не мог спасти от дождя, стоило поискать хоть что-то для убежища. Быть может, деревья удачные, чтобы растянуть на них шкуру, и спрятаться под ней.

Подходящих деревьев не нашлось, зато невдалеке показался холмик маленького грота — если согнуться, то можно залезть и спрятаться.

Дождь хлынул мгновенно, и Берингард, подхватив полы плаща, поспешил укрыться в найденном убежище. Сел поглубже и, подобрав лапы, откинулся всем весом на камни. Положил секиру перед собой, отряхнул капли с меха на плечах и довольно выдохнул. Грот уж получше шкуры будет! Да еще и в ливень такой вперемешку со снегом. Мерзость.

Одно плечо неприятно упиралось в острый ледяной камень, но другое чуть скользило, будто по налипшей земле. Берингард задумчиво обернулся и ковырнул ногтем стену. Действительно земля. Свежая. Ковырнул еще, пытаясь понять, что она делает в пустом гроте посреди леса. Специально будто здесь прилеплена. Целый кусок потянулся за пальцами и повис на плотной паутине. Медведь такое уже видел однажды на фестивале, что проводил округ Быка — люди Паучьего клана так маскировали входы в свои землянки.

Логика подсказывала, что лезть в паучье убежище более чем чревато. Вот только Олений округ был слишком неподходящим пристанищем для таких созданий. Они сюда никогда не захаживали, предпочитая уютные норы и паутинные гнезда в родном округе. Да и неужели он, Медведь, с каким-то Пауком не справится?! Чушь. И Берингард принялся откапывать вход, ловко орудуя ножом.

Когда земля обвалилась окончательно, обнажив крутой спуск из ступеней, укрепленных паутиной, Берингард на мгновения задумался. Если бы Паук и впрямь был в своей норе, давно бы вышел, не дожидаясь, пока его гость соизволит раскопать вход. Значит, Паук на охоте. Может, тревожить его покой не стоит. Говорят, они плетут нити, которые передают им, когда кто-то до них дотрагивается. Тогда лучше уходить побыстрее.

Изнутри не было слышно ни звука, только теплый лиловый свет просачивался с самого дна. Такого Берингард не видел в своей жизни ни разу и, подобрав секиру, неспешно пригнувшись, он принялся спускаться.

То, что предстало перед глазами, он не сразу смог даже осознать. Ходы под гротом расползались сетью, и все они были пронизаны паутиной. Странной, необычной паутиной. Она широкими нитями оплетала все вокруг, где-то утолщаясь, сужаясь, разветвляясь. Она пульсировала, словно сосуды, качающие кровь. Насыщенно горела лиловым, окутывая все вокруг приглушенным светом. Берингард осторожно ступил в первую же комнату, удивившись, как стены поглощают звуки. Огляделся в полумраке.

В комнате раскачивались паутинные гамаки, подвешенные под потолком. Но когда Берингард подошел ближе, понял — не гамаки, а скорее свертки. Осторожно приподнял один из них, пытаясь понять, есть ли что-то внутри. Паутина прилипла к пальцам, ослабли канаты, тянущиеся к углам наверху и связывающие сверток с сетью и другими свертками. Он был немного тяжелым, явно не пустым. А через паутину и кожу ладоней отчетливо чувствовалось сердцебиение.

Сглотнув, Берингард насилу отлепил одну руку и сверху потянул паутинные волокна. Они поддавались легко, обнажая один за другим все новые слои паутины, пока не остался последний — тонкая липкая пленка, будто оболочка. Стоило только заглянуть внутрь, как волосы встали дыбом. В коконе, свернувшись, лежало существо. Человеческий младенец. Вот только совсем не похожий на мишку. Косточки крыльев были обтянуты кожей, длинные пальцы сжаты в кулачки. Восемь паучьих глаз крепко закрыты. И не младенец даже, что-то до него, нерожденное. Сглотнув, Медведь отступил на шаг, отпуская колыбель. Паутина затянулась, спрятав в себе существо. Чудовище. Совершенство Имагинем Деи. Тварь.

Дрожащими руками Берингард достал из-за пазухи огниво. Кем бы ни были эти неродившиеся еще младенцы, они были чудовищами, самыми настоящими. А раз они были крылатыми, значит, это не более чем еще один проект Имагинем Деи. Отвратительнейший проект.

Огниво выскальзывало из рук и отказывалось слушаться.

— Ну почему же?! Почему! Гори! Здесь все нужно сжечь, — трясущимися руками Берингард пытался снова и снова. Но когда понял, что даже после характерного звука огниво не высекает ни искры, схватился за секиру. — Что не излечивает огонь — излечивает железо!

И в то же мгновение его припечатало к стене. Паутина оплела по рукам и ногам, не успел он даже понять, что произошло. Лиловые путы обвили руки, пережали запястье, заставив выронить оружие, и секира тут же оказалась в паутине. Медведь попытался вырваться, но не смог. Вряд ли хозяин паучьей сети будет милосерден к тому, что ворвался к нему и попытался уничтожить его творения, какими бы жуткими они ни были.

Но у входа в комнату показалась хозяйка.

— Они мне дороги точно так же, как тебе дорога Берси, — тихо сказала она. И Берингард узнал этот голос. Перед тем самым мгновением, когда река накрыла его, а он потерял сознание, это она там была и она говорила.

— Ты, — насилу смог выдавить из себя он, не веря.

Она подошла ближе, и лиловый свет выхватил из полумрака ее силуэт. Темное бархатное платье изящно лежало по хрупкой фигуре, длинные рукава скрывали тонкие руки, но черные кисти с длинными паучьими пальцами было не спрятать. Бледное лицо, казалось, не хранило в себе ничего, кроме восьми черных бездонных, без зрачка и радужки, глаз. Они были словно в мельчайших осколках лиловых кристаллов, как небо, по которому Берингард пытался свериться. Хозяйка закрыла глаза, и Берингард смог заметить тонкий нос, бесцветные губы и черные спилы хелицер в углах челюсти. Смоляные волосы косами уходили назад, будто нарочно обнажая лоб. Жуткая.

— Ты из Имагинем Деи?! — просипел он, тяжело дыша. — Кто это здесь?

Она медленно поднесла палец к губам, и Берингард неожиданно для себя заметил, что фаланг на пальцах на одну больше, чем у него. А еще они словно были в стальных перчатках на редкость сложной работы. Рассмотреть бы. Повторить бы из металла.

— Не кричи, не тревожь покой моих детей, — она наклонила голову к плечу и едва различимо улыбнулась. — Успокоишься, тогда и поговорим.

— Говори сейчас, — выдохнул он, не в силах перестать на нее смотреть. Она не нравилась, она пугала своим видом, от паучьих глаз хотелось куда-нибудь спрятаться. И в то же время — она притягивала. Взгляд снова и снова цеплялся за россыпь звезд в бездонных глазах, за черные руки.

— Нет, Берингард, — она покачала головой. — Я вернусь, когда ты придешь, наконец, в себя, — незнакомка махнула рукой с нанизанными на пальцы нитями, и путы ослабли, но все еще продолжали держать, не давая вырваться. Зато стало легче дышать.

— Откуда ты…

Она не стала и слушать, развернулась и медленно направилась к выходу. По ходу качнула колыбель, что-то нежно шепча под нос, и скрылась в коридоре. Берингард остался один и, непонимающе глядя на пульсирующую паутину, сам не заметил, как провалился в сон.

Когда Берингард очнулся, он вдруг осознал, что пут нет. У ног горел лиловый огонь, согревая. Странный огонь — без дыма, без дров, он просто горел на земле. Но касаться его было страшно. Как будто от прикосновения случится что-то непоправимое.

— Ты голоден, Берингард.

Он вздрогнул и перевел взгляд на говорившую. Ею оказалась та самая паучиха. Она протягивала тарелку с жареными рыбами, и искоса смотрела прямо в глаза.

— Да, спасибо, — он осторожно принял еду и недоверчиво понюхал.

— Не отравлено, — она убрала руку и вернулась к своему занятию. На коленях ее лежало полотно из паутины, лиловые нити были намотаны на пальцы, и паучиха, поддев оставшиеся, продолжила плетение. Уследить за движениями было практически невозможно, она затягивала петли одну за другой, ряд за рядом. Сложный узор расползался по полотну и мерцал оттенками лилового.

— Кто ты такая? — осторожно спросил Берингард и, подняв рыбину за хвост, положил в рот целиком.

— На этот вопрос у меня много ответов, — с легкой улыбкой отозвалась незнакомка и опустила глаза к своей работе. — И ты сам можешь ответить, разве нет? — она подтянула мизинцем несколько нитей, начиная новый узор.

Берингард задумчиво уставился на свои руки, проглотил рыбу. Недурственно.

— Ты, — он обвел ее взглядом с головы до ног — черные ступни не были прикрыты полами платья, такие же угловатые, как руки, будто в латных сапожках да с раздельными пальцами. — Ты паучиха.

Она рассмеялась. И от ее звонкого смеха как будто даже самому вдруг захотелось улыбнуться. Впервые с потери Берси и предательства Берты.

— Ты верно заметил, Берингард, — смеясь, кивнула она и ровно сложила новую складку полотна.

— И, видно, провидица, — осторожно добавил он и искоса глянул на нее в ожидании реакции. — Ты знаешь мое имя, хотя я его не называл. И знаешь имя моей дочери. Только провидицы так могут.

— Верно, я знаю все, — она подняла на него глаза и чуть наклонила голову к плечу. Пальцы ее двигались как будто сами по себе, и хоть она не смотрела — плели и плели.

— Ты можешь видеть будущее или знаешь все, что происходит где бы то ни было? — недоверчиво уточнил Берингард.

— Я знаю все, что было, есть и будет. Так понятнее? — она вдруг перестала улыбаться, и глаза звездного неба вмиг погрустнели.

— А ты… — он мотнул головой и глянул на еду, поднял очередную рыбу за хвост. — Нет, ничего.

— Я знаю, что ты хотел спросить, — она отвернулась.

— Хотел, но я наслышан о том, что паучихи-провидицы дорого берут за свои услуги. И чем талантливее провидица, тем выше цена. А ты знаешь имена. Твои услуги мне не по карману, — он поджал губы и задумчиво покачал рыбой перед лицом. Голод настойчиво требовал съесть немедленно, но в горло и кусок не лез при мысли о том, что незнакомка может ему помочь спасти дочь, вот только он этой помощью воспользоваться никак не сможет.

— Если платой будет услуга, ты согласишься? — она повернула полотно удобнее и принялась обрабатывать края, заплетая их потайными петлями.

— Какая услуга?

— Согласен? — резко бросила она и глянула в глаза. Она знала все.

— Согласен, — только и смог прошептать Берингард. Он ожидал чего-то, что закрепит их договор, ему думалось, что на нем вдруг окажется клеймо, или она заставит его подписать кровью условия, но ничего не произошло.

Она молча доплела полотно, подтянула нити и, оборвав их, спрятала. Сложила ладони, а после растянула меж пальцев новую паутину. Наклонила голову к плечу, покусала губы, а потом, схлопнув ладони, смяла плетение.

— Ты найдешь свою дочь в Ангельском граде, в ногах у Люциферы, — произнесла она, и ее слова как будто въелись в подкорку мозга, Берингард был уверен, что не забудет ответ. Такое забыть было бы невозможно.

— Но ведь там нет Люциферы, — тихо отозвался он, недоуменно смотря на провидицу. — Она мертва, давно как мертва.

— Есть, — только и ответила провидица ему и бросила комок паутины в огонь, он сгорел мгновенно и без следа.

— Нет… Разве что, — осознание болезненно сжало сердце. Была там Люцифера. Была. Уже как много-много лет. И это в ее ногах покоились тысячи перемолотых сердец. И это ей под ноги ставили часы умерших детей, не ставших ангелами. — Я не смогу, — проговорил он одними губами.

— Ты должен, таков уговор. В качестве платы оставь мой подарок там, где найдешь свою дочь, — она подтянула из-за спины еще два полотна и широкий лиловый капюшон, сложила их на коленях и принялась соединять, сплетая в одно.

— Я… Хорошо, — он, поникнув, кивнул. В конце концов, в глубине души он как будто чувствовал, что все так закончится. Как будто знал. Где-то внутри еще теплилась ярость и ненависть, сливаясь в неконтролируемое желание мести. И Берингард не планировал ему сопротивляться.

— Значит, договорились, — она закончила сшивать полотна и протянула руку к лицу медведя.

Он отпрянул, вдруг поняв, что от одного прикосновения потеряет сознание, и их разговор закончится.

— Еще вопрос, — торопливо бросил он, и она остановилась. — Ты не ответила, кто ты.

— Паучиха-провидица, ведь ты сам угадал это, — она наклонила голову к плечу, глаза, казалось, смеялись.

— Нет, я не об этом.

— Имя?

— Нет. Это ты… Это же ты попросила речку меня отпустить? — выпалил он, сам не веря, что говорит. Казалось настоящей небылицей. — Я голос твой узнал.

Но паучиха кивнула совершенно серьезно.

— Тебе что, подчиняются реки? — не веря, спросил он, но девушка не ответила, молча наблюдая за ним. — Что еще? Почему?

Она не произнесла ни слова, только вслепую приплела капюшон к лиловому плащу из паутины.

— Ты что, мать-природа? — с толикой ужаса бросил он. — Кто ты? Кто?!

— Всего лишь Ева, — прошептала она и коснулась ладонью его щеки.

Мир поглотило лиловое марево сна.