Деньги не пахнут 4

Глава 4

Отчёт Epicura оказался не сухим документом, а почти театральной постановкой на бумаге. Каждая строчка дышала намерением не просто спорить с Shark Capital, а показать публике обратную сторону их требований.

Цитаты из критического отчёта акул были вставлены дословно, словно реплики в пьесе, а рядом, в ярко-красных прямоугольниках, появлялись ответы Epicura – извиняющиеся, язвительные или расчётливые.

"В ресторане Toscano Garden пасту варят без соли", – указывалось в одном из разделов.

Красный блок ответа сиял словно печать:

"Приносим искренние извинения. Да, это была мера экономии, но решение оказалось ошибочным: качество пострадало. Мы это исправим".

И сразу же – новый акцент:

"Но при этом увеличится износ посуды, и её придётся менять чаще. Дополнительные расходы – около семи миллионов долларов в год".

Такая двойная игра повторялась снова и снова. Каждое замечание превращалось в признание, за которым следовало намёк на колоссальные траты.

"Ни одно блюдо не соответствует картинке в меню" – обвиняли акулы.

"Согласны, – отвечала Epicura, – consistency важна. Мы внедрим программу обучения персонала, чтобы повара знали, как именно должны выглядеть блюда".

А дальше, словно тяжёлый камень на чашу весов:

"Цена вопроса – шестьдесят миллионов долларов в год".

Чем глубже погружался читатель в отчёт, тем яснее становился замысел. Не соглашение, не капитуляция – а игра в обратное доказательство. Каждое предложение Shark Capital оборачивалось миллионами долларов потенциальных расходов.

Особенно звучно это проявилось в разделе об "аутентичной итальянской кухне":

"Большинство американцев её не заказывает. Поэтому создано собственное меню. Но признаём – продавать это под видом итальянского было не совсем корректно".

Рядом – решение:

"Будет выделен раздел "Fusion cuisine", куда перенесут подобные позиции. Стоимость ребрендинга – три миллиона долларов".

И финальный удар: подсчёт. "Если воплотить всё, чего требуют акулы, итоговые расходы подскочат почти до ста миллионов".

Цифра явно раздутая, но публика увидела другое: умелый выпад в сторону противника.

Вечерние телепередачи разнесли отчёт по студиям. На экране ведущий с усмешкой спрашивал:

"Помните Toscano Garden? Теперь вот такая ирония: Уолл-стрит учит рестораны готовить, а рестораны учат Уолл-стрит считать".

Смех, аплодисменты, комментарии в прямом эфире. Epicura ухватилась за чужой приём и обернула его против акул.

Но на этом история не закончилась. В отчёт добавили ещё пятьдесят страниц – с собственными предложениями улучшений, которых Shark Capital даже не упоминала. Решения были выверены, детализированы, и некоторые оказались удивительно сильными.

Главное из них касалось легендарного "безлимитного хлеба".

"Мы рассматриваем возможность готовить из оставшегося хлеба сэндвичи навынос. Это позволит сократить убытки от списаний и создать новый источник дохода".

Воспоминания сотрудников ожили в сети:

– Когда подрабатывал там, часто делал такие сэндвичи для себя, до сих пор вспоминаю.

– А что в них кладут?

– Рецепта нет – всё зависит от того, какие продукты остались в этот день…

– Звучит интригующе.

Реакция оказалась взрывной. Публика восприняла идею как откровение. Epicura не стала медлить и тут же запустила пробные продажи в нескольких ресторанах.

Аромат свежего хлеба, тёплого и слегка хрустящего, наполненного неожиданными сочетаниями начинки, моментально завоевал клиентов. Очереди вытянулись к кассам, а кассиры с трудом справлялись с потоком заказов.

Успех оказался предсказуемым. Надолго ли его хватит, тот ещё вопрос, но сейчас и здесь не это было важно. Ведь хлеб, который ещё недавно был символом скандала, вдруг стал источником новой энергии и символом обновления.

Сэндвич с безлимитным хлебом, словно забытый рецепт из старых кулинарных книг, неожиданно воскрес и выстрелил в самый разгар скандала. Идея, когда-то запланированная на будущее, но отложенная, встала в строй точно в тот момент, когда общество кипело спорами о кусках хлеба, которых "слишком много" или "недостаточно".

В воздухе витал запах тёплой корочки, только что вытащенной из печи. Сочетание мягкого мякиша и начинки, собранной на скорую руку из остатков, превращалось в особую магию. Люди, разгорячённые полемикой о традициях и правах, вдруг получили простой и осязаемый повод снова заглянуть в Toscano Garden.

Ностальгия сама по себе редко заставляет открыть кошелёк. Но сэндвич стал ключом, оправданием, маленьким праздником. Поток гостей хлынул в рестораны, и уже через несколько дней у немногих точек, где новый продукт продавался, выстроились длинные очереди. Люди терпеливо ждали, болтали, делали селфи на фоне вывески, а аромат хлеба дразнил их изнутри.

Сеть, недавно считавшаяся умирающей, вдруг ожила и превратилась в место паломничества для гурманов.

Даже акционеры, уставшие от провалов и падений курса акций, не могли остаться равнодушными.

– Кто бы мог подумать, что это заведение снова станет модным?

– Похоже, Уитмер всё же подготовился.

– Неужели начинается второй золотой век?

– Значит, акции пойдут вверх?

Ещё месяц назад вера в руководство компании лежала на дне. Два года подряд котировки тянулись вниз, и каждый новый отчёт приносил лишь горечь. Но теперь Уитмер открыто признавал ошибки, говорил о переменах и показывал реальные шаги. Toscano Garden вдруг засиял новым светом, и акционеры впервые за долгое время ощутили надежду.

Менее чем за месяц настроения поменялись так резко, что исход предстоящего собрания оказался туманным.

***

Тем временем сам Уитмер и его соратник Пирс колесили по деловым центрам, встречались с крупными институциональными инвесторами и влиятельными консультантами. Задача была проста и почти невозможна: убедить их поверить в долгосрочную стратегию Epicura.

На одной из встреч Уитмер говорил уверенно, голос его звучал твёрдо, но без нажима:

"Хедж-фонды зациклены на краткосрочной прибыли. Да, сокращение расходов работает сразу, но это не путь к устойчивому росту".

Собеседники переглянулись:

"Но разве сама Epicura не показывала слабые результаты годами?"

Уитмер кивнул, не уходя от прямого удара:

"Верно. Именно поэтому мы полностью меняем философию управления. Нужен настоящий переломный момент".

Он говорил не сухими формулировками, а образами. "Взять ту же историю с хлебом. Все понимают – безлимит порождает огромные отходы. Хедж-фонд предложил простое решение – пайки. Но мы решили действовать иначе: не просто сократить потери, а подарить клиентам новую ценность. Так появились сэндвичи. Они и отходы уменьшают, и прибыль приносят. Это и есть стратегия будущего".

Слушатели молчали, но в их глазах появилась искра интереса. Разница в подходах ощущалась почти физически: холодная арифметика Shark Capital против изобретательности и заботы о клиентах Epicura.

"Есть пословица, – продолжал Уитмер, – если цена одинакова, выбирай самую красивую юбку. То есть при равных условиях люди склонны выбирать то, что ярче и привлекательнее. Сэндвичи – это наша красная юбка. Мы не просто режем убытки, мы создаём ценность".

Воздух в переговорной загустел, и каждый вдох казался тяжелее. Но лица оппонентов постепенно смягчались. Их глаза уже выдавали то, что язык пока скрывал: доверие начало возвращаться. После долгих переговоров и выступлений Уитмер вместе с Пирсом поднялись на борт частного самолёта. В салоне пахло свежей кожей обивки и лёгкой горечью кофе, который только что налил бортпроводник. За иллюминаторами тянулась тёмная полоса неба, прорезанная огнями взлётной полосы, а двигатели глухо рокотали, словно отмеряя шаги их собственного времени.

– Начинали с ужасающего отставания, – сказал Уитмер, осторожно ставя чашку на подлокотник, – а теперь идём нос к носу.

– Чудо само по себе, – отозвался Пирс, устало улыбнувшись. – Все ждали безоговорочного поражения.

То, что ещё недавно выглядело похоронной процессией для Epicura, вдруг обернулось напряжённой гонкой с непредсказуемым финалом. И оба прекрасно понимали, кому принадлежала ключевая заслуга.

Имя этого человека звучало всё чаще в кулуарах – Сергей Платонов, молодой аналитик из Goldman. Его хитрый ход с продажей "Harbor Lobster" – сделка, обставленная так, будто речь шла не о вынужденной распродаже, а о смелой инвестиции в новую перспективную марку – вызвал восхищение даже у старожилов Уолл-стрит. Его же рукой была выстроена изящная контратака против отчёта Shark Capital, и его же фантазия подарила миру сэндвичи из безлимитного хлеба, ставшие настоящей сенсацией.

– Но почему его не взяли с собой? – осторожно спросил Уитмер, скосив взгляд на Пирса. – Ты ведь обычно держишь его рядом.

На лице Пирса мелькнула тень улыбки, больше похожая на горькую складку.

– Сейчас ситуация иная. Вся страна смотрит на нас. Достаточно одного неосторожного слова – и последствия окажутся необратимыми. А у него язык… чересчур острый.

Уитмер тихо выдохнул, вспоминая. Да, именно Платонов в их первую встречу бросил фразу, которая могла бы утопить карьеру любого политика: "С чёрных клиентов прибыли нет". С подобным балластом на совести рисковать было слишком опасно – в момент, когда решал каждый голос.

И всё же сожаление ясно проступало в глазах Уитмера.

– Но ведь его можно направить, научить… Такой талант пропадает впустую. Вспомни хотя бы последнюю презентацию – там всё было выстроено безукоризненно.

Он даже обдумывал, не поручить ли Сергею публичное выступление с ответным отчётом. Но Пирс встал стеной: категорическое "нет", и в итоге презентацию разделили между собой он и Уитмер. Даже после этого разговор то и дело возвращался к одной и той же теме – возможности использовать Платонова.

– Если бы он вышел к публике… – размышлял вслух Уитмер. – Его манера держать зал могла бы сыграть нам на руку.

– Нет, – твёрдо повторял Пирс. – Он всего год в деле. Даже самый одарённый новичок в дебюте обречён на ошибки. А в условиях, когда каждая минута в эфире оборачивается общенациональной дискуссией, сохранить хладнокровие почти невозможно.

– Может, в этом и есть его сила? Смелость протащит дальше опыта.

– Ставки слишком высоки. Малейший промах – и посмешище на всю страну. Мы не имеем права рисковать.

Уитмер нехотя согласился, но мысль о Сергее не отпускала. В каждом новом обсуждении он осторожно вставлял предложения о том, как можно было бы задействовать молодого аналитика. И каждый раз Пирс обрывал: "Ещё слишком рано".

Однако за этой жёсткой позицией скрывалось не то, что видел Уитмер. Пирс знал Платонова лучше других.

"Он не допустит ошибки новичка, – думал он. – У него голова варит слишком хорошо".

Опасения Пирса исходили из иного: аналитик явно готовил что-то, и это "что-то" чувствовалось, как электрическое напряжение в воздухе перед грозой.

Ситуация принимала оборот, о котором никто не мог даже догадываться. Взрыв общественного интереса, превращение спора о хлебе в национальную забаву, акционерная схватка, вышедшая на уровень общенационального шоу – такого в корпоративной истории ещё не бывало.

Даже Пирс, привыкший к капризам Уолл-стрит и к внезапным поворотам биржевых игр, оказался сбит с толку. А Сергей Платонов – спокойный, словно ледяная гладь зимнего озера. На его лице не дрогнул ни один мускул, ни малейшего намёка на удивление. Взгляд ясный, неподвижный, будто всё происходящее разворачивалось именно так, как и должно было.

Пирс, мастер по чтению выражений и жестов, сразу заметил подвох: никакого изумления в глазах Платонова не было. Напротив, ощущение складывалось такое, будто каждое событие предугадывалось заранее, будто он ожидал именно этого момента.

"Нет, невозможно… – мелькнула тревожная мысль. – Никто не способен просчитать подобный поворот".

И всё же внутренний голос подсказывал обратное. Может быть, Платонов и правда ждал этого часа. В груди у Пирса неприятно кольнуло, как от ледяного сквозняка: "Что он замышляет?"

Чтение намерений Платонова было задачей неразрешимой. Но нутро, выточенное десятилетиями на биржевых торгах, твердило одно и то же: этот безумец готовится всколыхнуть страну. И если дать ему микрофон – хаос накроет всё.

Достаточно одной неосторожной фразы перед миллионами зрителей – и репутация Goldman рухнет в одночасье. Сам Пирс в таком случае останется крайним, обвинённым в том, что не сумел удержать дерзкого новичка. Потеря кресла руководителя была не гипотезой, а практически приговором. Поэтому доступ к трибуне для Сергея был перекрыт наглухо.

Но случилось нечто странное.

– Ладно, – спокойно сказал Платонов.

Ни споров, ни возмущений, ни едких замечаний – лишь короткое согласие. Он отступил, не пытаясь оспорить решение. И именно эта покорность обожгла Пирса холодным подозрением.

Платонов никогда не был прямолинейным разрушителем. Его сила заключалась в другом – в умении поднимать волну вокруг себя, заставлять ситуацию разрастаться до предела, а затем появляться в самый накал, словно режиссёр собственной пьесы.

И теперь, когда он сидел в тени и не делал ни шага, Пирса пронзила мысль: "А что, если он всё ещё расширяет сцену? Готовит почву для ещё большего взрыва?"

Здравый смысл твердил обратное: куда уж шире? Вся страна уже следила за этой драмой, каждое движение попадало в сводки новостей, обсуждалось на кухнях и в барных стойках. Казалось, предел достигнут.

Но интуиция нашёптывала другое: Платонов не собирается останавливаться. Его устраивал лишь ураган, а не буря. Ему нужен был вихрь, сметающий всё на своём пути.

И предчувствие не обмануло. Прошло всего несколько дней – и Сергей Платонов выдал такую нелепицу, что слова его эхом прокатились по всей стране.

***

До собрания акционеров оставалось всего двадцать семь дней. В тесном зале снова собрались все ключевые фигуры, и воздух тут же наполнился напряжением, будто в нём витал запах сырого металла перед грозой. Бумаги шуршали, стулья скрипели, кто-то едва слышно постукивал пальцами по столешнице – нервная музыка ожидания.

Первым поднялся стратег кампании. Голос его прозвучал сухо, будто по бумаге ножом провели:

– Ситуация следующая. На данный момент "Shark Capital" удерживает сорок процентов поддержки институциональных инвесторов. У нас – тридцать один.

Фраза повисла в воздухе тяжёлым колоколом. Неравенство сил ощущалось каждой клеткой. Почти все крупные держатели акций переметнулись к "Акуле". Причина лежала на поверхности: их обещание вывести из активов землю "Тоскана Гарден" звучало слишком заманчиво.

И всё же тридцать один процент удалось собрать – и это уже было чудом. Отчёт с возражениями и хитроумный сервис "хлеб плюс сэндвич" вытянули поддержку, словно канат из болота.

– Но главный козырь – это частные инвесторы, – продолжил стратег, перекатывая слова, как камни. – Их доля – семнадцать процентов.

Разница между лагерями – всего девять. Малейший поворот голосов мог решить судьбу всего противостояния.

Только вот предугадать выбор розничных акционеров оказалось невозможным. На форумах и в соцсетях спор кипел, искры летели, но шум в интернете далеко не всегда превращался в реальный голос на собрании. Одни горячо кричали в комментариях, но на деле могли проигнорировать бюллетени. Другие – тихие, почти невидимые, – вполне способны были явиться и проголосовать.

Никто не знал, в какую сторону качнётся маятник.

– Ни у одной стороны нет подавляющего преимущества, – подвёл итог стратег. – Общественное мнение расколото. Нужно нанести решающий удар, который перевесит чашу весов.

В комнате воцарилась тишина. Слышно было, как за окном проехала машина и заскрипел тормозами. Это был уже третий день, когда совещания тонули в бесконечных обсуждениях, но свежих идей словно выжгли каленым железом.

– Завоевать розничных инвесторов трудно, – пробормотал кто-то, и фраза растворилась в усталой тишине. – Нужен шаг, который удивит и поразит.

В этот миг взгляды повернулись к Сергею Платонову.

"Грандиозный. Новаторский." – именно такого решения все ждали от него.

Уитмер наклонился вперёд, глаза его блеснули, в них мелькнула жадная надежда:

– Есть ли у тебя идея? Пусть даже пока в черновом виде.

Сергей не спешил с ответом. Слова нужно было подбирать осторожно, как шаги на тонком льду. В голове уже зрела мысль – рискованная, дерзкая, пахнущая порохом. План из категории "всё или ничего".

– Есть один вариант, – наконец произнёс он. – Но это стратегия на грани. Риски велики. Если сработает – победа будет сокрушительной. Если нет… поражение станет катастрофой.

– Мы должны это услышать, – твёрдо сказал Уитмер, будто не заметил предупреждения.

Сергей перевёл взгляд на Пирса. В лице того застыла холодная настороженность. Недавняя дружелюбность испарилась, уступив место осторожной враждебности. Он даже выступал против того, чтобы Сергею доверили публичные презентации.

В глазах Пирса читалось: "Слишком опасен. Слишком рано."

А в воздухе витал вопрос: рискнёт ли Уитмер поставить на карту всё ради этой новой, хрупкой идеи? Пирс не скрывал тревоги. Риск вытолкнуть новичка на авансцену, где каждое слово разносится по всей стране, обжигал его, словно холодный ветер в лицо. И дело было не только в отсутствии опыта – характер Сергея Платонова слишком часто напоминал острый осколок стекла: блеск и опасность в одном.

Пирс наверняка ожидал, что юноша попытается вырваться вперёд, но упорство его превзошло все предположения. Казалось, он угадывал нечто большее – словно заранее чувствовал, какую карту собирается выложить Сергей.

И всё же спорить дальше смысла не было. Влияние Платонова при Уитмере оказалось непререкаемым: слишком уж ярким был его след в последних победах. Давление можно было выдержать, но ломать мосты – невыгодно. Пирс понимал: союз ценнее противостояния. Именно поэтому Сергей без колебаний отдал ему право на отчёт о хлебе и сэндвичах, а теперь так же вежливо просил разрешения высказаться.

Тишина в зале становилась вязкой, как густой сироп. Листы бумаг перестали шелестеть, даже лёгкий скрип стула под тяжестью тел стих. Пирс поднял взгляд, долго всматриваясь в лицо собеседника, словно выискивал там хоть тень колебания. Но в конце концов произнёс хрипловато:

– Говори.

Сергей позволил себе еле заметную усмешку и медленно окинул взглядом собравшихся. Стратег кампании, Уитмер, сам Пирс, Джефф, Крис, Добби – все замерли, уставившись на него, будто сцена превратилась в театр, где ждали единственного актёра.

И тогда прозвучало:

– Используем "бомбу замедленного действия".

Воздух словно застыл, затвердел. Мгновение назад оживлённые взгляды сменились растерянностью. Словно кто-то распахнул окно и впустил резкий зимний сквозняк.

Этим термином называли тщательно скрытую правду, которую Уитмер всеми силами пытался замести под ковёр: настоящую причину продажи "Харбор Лобстер". За громкими формулировками о "стратегических изменениях" скрывалось куда более неприятное – отказ от бренда из-за того, что его основная клиентура, афроамериканцы, сочтена малоприбыльной.

– Что ты…, – начал было Уитмер, но слова застряли в горле.

Сергей говорил спокойно, почти мягко, и от этого его фразы звучали ещё острее:

– Подобные вещи не закапывают и не передают другим. Если оставить эту мину, она рванёт позже и заденет всех.

Мысль была прозрачной: лучше контролируемый взрыв сейчас, чем разрушительная детонация в будущем. Если "Акула" или кто-то ещё решит копнуть глубже, всплывшая правда ударит в самое сердце, да ещё и выставит виновным того, кто оказался рядом. В мире хедж-фондов мстить – правило, а не исключение. Ударишь – получишь ответ. Промолчишь – тебя сочтут слабым.

В зале запахло холодным потом и озоном, как перед грозой. И стало ясно: Сергей предлагал рискованный, но единственный способ обезвредить скрытую угрозу – самому поджечь фитиль. Ситуация требовала решительного шага, и решение оказалось сродни удару по двум мишеням одним выстрелом. Самый безопасный способ справиться с бомбой – не прятать её в темном углу, не перекладывать на чужие плечи, а самому взорвать и стереть с лица земли, не оставив ни малейшей тени угрозы.

В зале пахло перегретым пластиком от ламп и терпким кофе из пластиковых стаканчиков. Голоса стихли, будто в комнате разом выключили электричество. Прямой взгляд Сергея Платонова в упор врезался в лицо Уитмера, и слова прозвучали глухо, но твёрдо:

– Если уж взрывать, то самим и в тот момент, который выгоден нам. А этот момент настал. Подорвём мину замедленного действия. И….

Пауза растянулась, словно кто-то вытянул время, заставив сердце заледенеть.

– Используем взрыв в свою пользу.

***

За двадцать пять дней до собрания акционеров начался настоящий шквал дел. Стопки бумаг росли, как снежные сугробы после метели. С утра до позднего вечера – переговоры, расчёты, звонки. Теперь всё крутилось вокруг операции по разминированию.

Уговорить коллег оказалось задачей изматывающей, но в конце концов решение приняли. Иного исхода и быть не могло – сама логика диктовала этот шаг. Оставалось только воплотить его в сжатые сроки.

Раннее утро началось с видеоконференции с маркетинговой командой. Экран мигал зелёными и синими рамками, за которыми скрывались усталые лица, запах дешёвого табака и слабый гул голосов просачивались сквозь динамики. Для инвестиционного банка участие в рекламных кампаниях было делом редким, но здесь речь шла о борьбе за контроль над "Эпикура".

– Ставка делается на шумовой маркетинг, – прозвучало из динамиков.

Идея заключалась в том, чтобы намеренно разбудить общественное возмущение, поднять бурю споров и тем самым привлечь внимание к бренду.

– Работать будем по схеме, похожей на случай с "Тоскана Гарден".

Кто-то воскликнул "А!" – словно в голове щёлкнуло колесико замка. Несколько кивков подтвердили понимание. Скандал с безлимитным хлебом в "Тоскана Гарден" тогда прокатился по Уолл-стрит и захлестнул всю страну. В разгар шумихи на рынок вывели новое меню с бесконечными бутербродами, и в одночасье любопытство толпы превратилось в рекордные продажи.

– Общественное негодование рождает мемы, картинки, шутки, которые расходятся по соцсетям, – разъяснили на встрече. – Это же бесплатная реклама, и к тому же куда мощнее любой оплаченной.

Почему бы снова не использовать такую волну?

– Энергию скандала можно направить на усиление узнаваемости "Эпикура".

Кто-то осторожно спросил:

– А какую именно тему предполагается раздуть?

Ответ ударил по тишине, как тяжёлый камень о гладь воды:

– Истинная причина продажи "Харбор Лобстер". Решение избавиться от бренда объяснялось тем, что его основная аудитория – афроамериканцы – сочтена неприбыльной.

Комната застыла. Даже лёгкое потрескивание динамика стало оглушительным. Лица напротив застыли масками.

– Такой пожар уж точно не потушить малой кровью, – добавили тихо, словно бросая спичку в сухую траву.

Молчание резало слух.

– Самая большая беда новых брендов в том, что о них никто не знает. Этот спор заставит заговорить всех.

Лёд в выражениях коллег начал понемногу таять, но голоса звучали нерешительно.

– А вдруг это слишком?..

– Говорят, плохой рекламы не бывает, но здесь….

Взгляды метались между лицами, и каждый второй смотрел на Платонова так, будто перед ними сидел безумец. Та же реакция, что и вчера. Люди всегда так реагируют – сначала ужас, потом сомнение. Инстинкт подсказывал всем: опасность надо обходить стороной. Но деньги не приносят осторожные шаги – ими зарабатывают те, кто умеет управлять риском, а не прятаться от него. Вся суть высокорисковой стратегии – контролируемый риск с большим потенциалом отдачи. Меры по сглаживанию ударов уже были подготовлены; оставалось только собрать плоды.

– Кричать на крышах не станем, – прозвучало спокойно. – Операция выстроена по чёткой последовательности….

Первое видеосовещание кончилось, и сразу началось второе. На связи появились Уитмер и Пирс, вернувшиеся из командировок; в комнате прозвучал глухой щелчок микрофонов, и разговор перешёл к главному – как именно вытащить на свет правду о том, почему продали "Harbor Lobster": клиентская база, ориентированная на афроамериканцев, была объявлена неприбыльной.

Вариантов было два: признаться самому или позволить признанию выйти как утечке. Прямое заявление – извинения, признание вины, а затем оправдания – выглядело бы неубедительно. Лучше, если кто-то сделает это за компанию; тогда любые доводы компании станут "более естественными". И идеальный кандидат для такой утечки уже стоял в уме.

Shark Capital.

Вопрос о доказательствах не оставался без ответа.

– Материалы наготове, – сказал кто-то в эфире. – Исследование по расходам домохозяйств афроамериканцев было заказано под псевдонимом ещё раньше.

Это и должно было стать приманкой. План состоял в том, чтобы прикрепить эти данные к анонимному письму и подставить его под нос "Акуле".

Скептицизм прозвучал первым.

– Неужели "Акула" клюнёт на такую наживку? – прозвучал неуверенный голос.

Пирс обычно тут же взял бы инициативу на себя и начал бы успокаивать Уитмера, объясняя нюансы. Но сейчас Пирс молчал. Взгляд его через экран был странно сосредоточен, будто за этой тишиной скрывался другой план. И хотя внешне Пирс не пытался остановить, его глаза выдавали напряжение; срабатывала интуиция: у Пирса свои соображения, и они не совпадали с открытой линией.

– Если противник заранее почувствует ловушку, не потеряет ли она силу? – прозвучал практичный вопрос.

– Неважно, – ответили уверенно. – Даже подозревая подвох, "Акула" влезет. Она не боится ловушек – она их использует.

Ловушка для акул строится не как для неопытных: тут не просто подброс приманки, а тщательно продуманный трюк. Если соперник решит "сжечь троянского коня", полагая, что внутри солдаты, а на деле там бомба – проигрыш всё равно неизбежен. Главное – каким окажется сам трюк.

Письмо было отправлено. С экрана исчезли последние полосы текста, и в комнате повисло напряжённое ожидание: теперь оставалось одно – дождаться, когда противник ухватится за наживку. А за окном, казалось, сжималось предчувствие грома: ветер шуршал в ветвях, и где-то вдали зазвонил будильник – маленький удар времени по тонкой поверхности большого дела.