Дар

Глава 8

Я взялся за указку двумя пальцами и выдернул её из руки англичанина.

— Как благородно, — говорю, — тыкать в спину!

Джеймс Лоу поморгал на опустевшую руку. Глянул на меня, глаза округлились.

— Господин офицер! Вы здесь? Как поживай?

— Прекрасно поживаю, — я помахал отнятой у него указкой, как шпагой. — Ну-ка, господин Лоу, разъясните мне про лжеца. Немедленно.

— Ого! Господа, это дуэль! — сказали за моей спиной. Радостно так.

Смотрю, а вокруг уже кучка молодых офицеров, из них двое царских адъютантов. Обступили со всех сторон. Конечно, в телефончике здесь не посидишь, видосики не посмотришь. Одна радость — приколоться в реале.

Господин Лоу покраснел, потянулся за своей указкой — я отвёл руку.

— Вы меня не так понять, — говорит он. — Я сказать, что наши локомотив лучший в мире. Это есть правда.

— Так господин Краевский — лжец? — я уткнул остриё указки в грудь Джеймса Лоу. — Вы сказали — лжец.

Англичанин начал потеть. Испуганно оглянулся на своего посла. Лорд Гамильтон стоял в пяти шагах и разливался в комплиментах царской племяннице. Вот дамский угодник… Как его там — ловелас! А Елизавета Алексеевна стоит, глазки опустила, улыбается. Вот блин…

Так что британский посол наплевал на господина Лоу. Не заметил, или вид сделал. Разбирайтесь, типа, сами.

— Я… я не очень хорошо знать русский язык, — пробормотал Джеймс Лоу. — Я говорить другое.

— Фу-у… — сказали за моей спиной.

— Трус.

— Задай ему трёпку! — посоветовали громким шёпотом.

— Спустить его с лестницы!

— Обвалять в снегу! Нет, в навозе!

Ага, сейчас они мне насоветуют.

Говорю:

— Давайте-ка выйдем, господин Лоу. На свежий воздух.

Это я нарочно так сказал, чтобы без лишних глаз поговорить. Надо узнать, что там у них с экспертизой вышло, и почему инженер Краевский так зол. Он же взрыв расследовал, и про диверсию я допрашивал его. Инженер отпирался и говорил: экспертиза покажет. А теперь вон чего — за локти из зала выволакивают. Не к добру это. Ни один инженер — а Краевский спец, сразу видно — просто так скандалить не станет. Значит, есть причина.

Ну, офицеры обрадовались, зашумели. Сейчас в снегу валять будем, ага.

Джеймс Лоу бормочет, а сам весь красный:

— Господин офицер, я всё объяснить. Потом. Приходите сегодня вечер…

Лоу вытащил из кармана визитку, быстро написал карандашиком:

— Вот мой визитка. Я написал, где идти.

За моей спиной захмыкали:

— Фу.

— Фу. Трус.

— Какое ничтожество.

Взял я визитную карточку, сунул в кармашек фрака.

— Хорошо, господин Лоу. Я приду. Но и вы приходите. Если опоздаете, я вам уши на ходу отрежу.

Это я папашу Дюма вспомнил, как там в книжке про мушкетёров д’Артаньян грозился. Кажется, Портосу.

— Молодец! — меня похлопали по плечу.

— Так ему!

— Молодцом, штафирка!

— Нет, не штафирка, сказано же — офицер! — возразил кто-то.

— А может, дуэль? Господа, они же будут драться?

— Я буду секундантом! — тут же вылез один.

— Нет, я.

— Господа, я первый вызвался! — и ко мне: — Разрешите представиться, корнет Орлов. Не откажите…

И руку тянет — пожать.

Я повернулся к этой блестящей компании, протянул руку, отвечаю:

— Позвольте представиться, Дмитрий Найдёнов. Офицер полиции, сыскной отдел.

Никогда не видел, чтобы люди так быстро перестали улыбаться.

Все как-то увяли, отшагнули назад, отвернулись. Корнет Орлов отдёрнул руку, сделал вид, что просто хотел почесаться.

Попятились господа благородные офицеры, развернулись, смотрю — вот и нет уже никого. Желающих не нашлось идти в секунданты к полицейскому.

***

— Эй, есть кто-нибудь? — я пошарил в кармане и вытащил визитную карточку. Прочитал ещё раз. «Джеймс Лоу, эсквайр, ф. „Стивенсон и сыновья“, бла-бла-бла…

Внизу приписка карандашиком: «Музей при мастерских института путей с. я».

Не понял я сначала — какой такой музей при мастерских? Потом до меня дошло — это же мастерские при институте. Так раньше универ называли — институт. А «путей с. я» — путей сообщения. Опять же, понятно. Не сразу, но дошло — институт железнодорожного транспорта, вот это что.

При этом институте имеются мастерские, а при мастерских что? Правильно, музей! О как.

Технический музей оказался на задворках учебного корпуса. Пришёл я — уже темно, погода самая мерзкая. Огляделся вокруг — нет никого. Темнота, двери в мастерские закрыты на висячий замок. Ветер, сырость, холодина. И ни души кругом, хоть караул кричи.

Хотел я пораньше прийти, чтобы первым быть, раньше англичанина, да задержали меня. Никак пораньше не получилось.

***

После представления князь Голицын устроил фуршет. Лакеи на подносах стали разносить шампанское и всякие вкусняшки. Дамы защебетали, гости принялись говорить о политике. Меня эльвийка Эннариэль под руку ухватила и потащила за государем — этикет соблюдать. Хотел руку вынуть — не пускает. Хватка у красавицы-эльвийки железная. Ну не драться же с ней… Пришлось мотаться с эльвийкой по залу, как привязанному.

Сделал с ней несколько кругов, спросил её:

— Часто у вас в государей стреляют?

Глянула она на меня недобрым глазом, не ответила. Снова спрашиваю:

— Как так вышло, уважаемая Эннариэль, что у вас убийца государев на месте преступления скончался? По недосмотру или от чрезмерного усердия?

Ох, она и разозлилась! Губы поджала, глаза сверкают, того гляди — укусит. А я ей:

— Почему второго убийцу никто не ловит? Я вам приметы сообщил, а вы не чешетесь…

— Ты меня учить вздумал, бастард? — отрезала, надменно так.

— У меня имя есть, — говорю.

А чего она, в самом дела, обзывается. Я же знаю, бастард — значит ублюдок. Обидное слово.

Наклонилась она ко мне, шипит:

— Нет у тебя имени, полукровка.

— Дмитрий моё имя.

— Это имя для людей. Скажи, как назвала тебя твоя мать. А потом уже говори, как мне работать!

Ну, здесь она меня подколола, чего уж там. Отвечаю:

— Меня зовут сын моей матери. А ты ей в подмётки не годишься.

Тут она меня с локотка своего стряхнула, прошипела что-то по эльфийски и поплыла прочь, как корабль под всеми парусами.

А я рванул инженера Краевского искать. Ведь прежде чем с Джеймсом Лоу беседы вести, надо компромата собрать побольше. Краевский грозился доказать, что вина в крушении поезда — не наша. Что не наши работники с инженерами виноваты, и что диверсия это была. Нечисто здесь что-то, а что именно — пока не понять. Вот я и прижму англичанина. Раскручу как следует, он мне всё, что знает, расскажет. А там посмотрим, кто виноват и что делать.

Но не вышло — только от эльфийки избавился, меня тут же поймала княгиня Голицына. Притащила с собой какую-то престарелую тётеньку, и прилипли они ко мне, как пластырь. Давай пытать — да кто я таков, да откуда взялся, кто моя матушка и много ли у меня душ. В смысле — крепостных. Про души тётка спросила. Видать, в маразме бабулька, крепостных-то уже нету, отменили.

— Я сирота, — говорю, — матушка меня оставила на воспитание чужим людям. Весь мой капитал в голове.

И по башке себя пальцем постучал.

Дамочки — ох, ах. Бабулька аж прослезилась. Говорит:

— С чего же ты живёшь, голубь?

— С диплома университетского живу, — отвечаю. — Ныне я офицер, работаю по сыскной части.

Пока они удивлялись, цапнул с подноса бокал с шампанским, пироженку в рот засунул и смылся.

Но недалеко ушёл: девчонки поймали. Двойняшки в белых платьишках, дочки князя Голицына. Ах, щебечут, бонжур-абажур, сделайте запись в альбом, очень просим!

И девчачий альбомчик мне под нос суют, весь в ленточках и цветочках.

Блин! Ну ясное дело, раньше ведь бложиков и всяких сетей со своими страничками не было. Где девчонкам с кавалерами общаться? Странички строго бумажные, пишут пером и чернилами. Стишки всякие на полстраницы, сердечки, цветочки-василёчки…

Как тут откажешь? Взял я альбом, присел с девчонками на козетку. Они мне перо подсунули, чернильницу — чернила красные, синие, зелёные, на выбор.

Сели с двух сторон, через плечо заглядывают, локонами щекочут. От одной розами пахнет, от другой ландышем.

За ними старая дева притащилась, стоит, как стражник. Обязанность такая — за девчонками следить, чтобы всё прилично было.

Ладно, взял я перо, в цветные чернила окунул, стишок вывел. Красиво, с завитушками:

«Наплывала тень… Догорал камин,Руки на груди, он стоял один,

Неподвижный взор устремляя вдаль,Горько говоря про свою печаль:

«Я пробрался вглубь неизвестных стран,Восемьдесят дней шёл мой караван;

Цепи грозных гор, лес, а иногдаСтранные вдали чьи-то города…» © Н. Гумилёв «У камина»

— Ох, ах, — щебечут, — какие прелестные строки! Как загадочно! Таинственно! Шарман! А кто поэт? Неужели вы сами?

Даже стражница, старая дева, придвинулась и давай вздыхать, томно так.

— Прошу прощения, — отвечаю, — поэт не я, разрешите откланяться. Дела!

И сбежал в гардероб.

Вот досада, не успел — инженера уже выставили вон. И след простыл. Лакей у входа только головой покачал, типа — ничего не знаю, стою, двери охраняю. А у меня даже мелкой монетки нет, чтобы на лапу дать за информацию. Вся моя одёжка вместе с деньгами и документами осталась во дворце, где меня во фрак новый засунули. В суете и обалдении после ареста я про деньги даже и не вспомнил.

Так что сказал лакею:

— Шубу подай, любезный. Извозчика, да поживее!

Шубу мне во дворце перед поездкой выдали, отняли у кого-то из придворных и на меня накинули. Даже не знаю, чья, но тёплая. На волчьем меху.

Подкатила пролётка, запрыгнул я в неё, велел извозчику трогать и покатил с ветерком на место встречи.

***

— Эй, господин Лоу! Вы здесь?

Нет ответа. Стоять холодно, ветер, сверху мокрый снег, снизу снежная каша. Толкнул я дверь, замок брякнул, и вдруг скрип раздался, пронзительный такой.

Гляди-ка, а дверца не заперта оказалась! Замок на дужке болтается, и только сейчас видно стало, что открыто. Типа, заходи, господин Найдёнов, коль не трус. Поговорим по душам…

Толкнул я дверь посильнее. Створка распахнулась, я вошёл.