Дар

Глава 36

Мы втащили Ворсовского в дом. Он шатался, кашлял и еле переступал ногами. Так что мы его вдвоём с Федькой кое-как проволокли по ступенькам на крыльцо. Затащили в сторожу, на лавку усадили. Он к стенке привалился, кашляет. С виду — оживший покойник, страх смотреть.

Ещё бы, полежи-ка в ящике, где даже дырок для воздуха не проделали как следует. Хорошо хоть, крышка была неплотно приколочена. А то бы никакая скорая помощь не спасла.

Я велел Федьке ожившего покойника держать, а сам стянул с печки лоскутное дедово одеяло. Завернул Ворсовскому ноги, подушку приткнул под спину. Блин, хоть бы не помер. А то зачем тогда всё это? Зря, что ли, я карьерой рисковал, с надзирателями дрался. Зубкова оскорбил смертельно. Ходу назад нет теперь.

Командую:

- Дедушка, чаю нам завари покрепче. Да яичницу сготовь. Видишь, покойничек нестабилен.

Дедок поглядел на Ворсовского, перекрестился ещё разок, и пошаркал готовить яичницу. Я подождал, пока он выйдет. Нет, меня предупредили, что кладбищенский сторож работает на полицию. Что он типа тайный агент. Хотя с виду — обычный старый хрыч. Но лучше при нём лишнего не болтать. Так, на всякий случай. Меньше знаешь — крепче спишь.

— Афедиэль, — говорю, — иди-ка, помоги старичку. Дров наколоть, печку растопить, яйца из-под курицы вытащить… Да не торопитесь там, понял?

Федька кивнул:

— Будет сделано, господин.

— Не зови меня господином.

— Слушаю, господин.

Полукровка шмыгнул за стариком в сени. Мы остались с Ворсовским вдвоём.

Народоволец согнулся на лавке, закашлялся. Долго кашлял, хрипел, за рёбра помятые держался. Отдышался кое-как, говорит:

— Господин, значит… Ты зачем меня сюда притащил, ваше благородие?

— А что, не надо было? — отвечаю. — Сейчас бы тебя Зубков в камере мордовал.

— Тебе жалко, что ль? Не тебя мордуют.

Вот и поговори с ним.

— Ты бы сейчас трупом на леднике валялся, если бы не я, — говорю ему. — С номерочком на ноге.

— А тебе какая печаль? — Ворсовский опять закашлялся. Хрипит, надрывается, за рёбра схватился.

Блин, как бы и правда не помер. Перестарался с ним Зубков. И полечить нечем. Не врача же вызывать на кладбище.

— Может, и никакая, — отвечаю. — Да только попался я. Помнишь, в карцере тебе мороза убавил? Чтоб теплее стало?

Ворсовский зубы оскалил, типа — улыбается. Так себе улыбка получилась.

— Я-то думал, мне померещилось. Думал — помираю, вот и чудится всякое.

— Нет, не почудилось тебе, — говорю. — Я из жалости в карцере тепла прибавил. Так вот — это заметили. Донесли куда следует. Свои же и донесли.

Я махнул рукой, типа — эх, чего уж там.

— Сам знаешь, что сейчас творится. На государя на днях покушались, бомбу бросить хотели. Ладно ещё, повело, жив остался. Так теперь жандармерия вся на ушах стоит, хватают всех подряд, подчистую. Инородов сколько покрошили, ты бы видел - жуть просто. Начальство зверствует, требует всех найти, поймать, допросить. Из вас, арестантов, душу вытрясти с потрохами. Бомбистов на эшафот, остальных - в ссылку, на каторгу. А я тут, дурак, народовольцу помогаю.

— Так уж и дурак? — тихо сказал Ворсовский.

— А кто же ещё? Какая-никакая, а служба. Место хотя и в подвале, зато жалованье офицерское, все дела. Работа пыльная, зато у начальства на хорошем счету... был. И вот, пожалуйста! Да ещё донесли на меня, что я из инородов, только скрываюсь. Короче, попал я, как кур в ощип. Вот, бежать пришлось.

— А на кладбище меня тоже из жалости притащил? — говорит Ворсовский. И так спрашивает, будто ему всё равно, просто из любопытства.

Далось ему это кладбище. Второй раз интересуется.

— Место укромное, — отвечаю. — Да и куда ещё ящик с трупом тащить?

Вижу — не верит. Ясен день, я бы тоже не поверил. На этот случай мне Сурков инструкцию дал. Полезный совет, как с народовольцами говорить надо. Он, Сурков, на этом деле собаку съел.

— Ты не думай, — говорю, — что я такой уж добрый. У меня свой интерес. Если уж бежать, так вместе. Я тебе помог — ты мне поможешь. Словечко за меня замолвишь. Надо помогать друг другу.

Ворсовский вздохнул. Лицо его совсем бледным стало, под глазами тени почернели. Видно, решил что-то про себя. Глянул на меня косо, сказал:

— А зачем кольцо с бриллиантом у тебя на пальце? Для красоты надел? Или ты, гнида богатенькая, так развлекаешься от скуки? Наша кровь и борьба для тебя забава?

Я поднял руку, сделал знак — молчи. Огляделся. Шорох какой-то за печкой. Что-то живое, но не кошка.

Ворсовский от удивления замолчал. Я тихонько повернулся, а сам говорю громко:

— Как сказал принц Гамлет: Тут крысы? На пари — готово! (У. Шекспир, "Гамлет", пер. Б. Пастернака)

Цап! Моя рука метнулась, ухватила что-то живое.

Нет, это не кошка. Я вытянул из-за печки мелкого гоблина размером с хорошего мейнкуна. Гоблин вцепился мне зубами в рукав, как клещ.

Я обернулся к Ворсовскому, приложил палец к губам. Типа, молчи, говорить буду я. Тряхнул ушастика:

— Подслушиваешь, зелень мелкая?

Гоблин молча сжал зубы на моей руке. Хорошо, рукав прочный, сукно хорошее, английской шерсти. Фиг прокусишь.

— Отпусти её, — буркнул Ворсовский. — Это ребёнок.

Её? Блин, точно, на ушастике юбка. Сарафанчик из ситцевой занавески. Кофтёнка под ним облезлая, рукава в заплатках. Тьфу, девчонка.

Я тряхнул рукой, ушастик шлёпнулся на пол. То есть шлёпнулась.

— Она всё слышала, — говорю. — Что делать будем?

— Она ребёнок, — сказал Ворсовский. — А мне уже всё равно. Я не жилец. Пускай болтает.

— Эй, ты это брось, — вот же ёлки зелёные. Плохо дело. — Никто болтать не будет. Сейчас я…

Мелкая гоблинка пискнула и закрыла голову ручонками.

— Не надо! — рыкнул Ворсовский. Закашлялся от крика, сказал, а сам хрипит: — Чёрт с ней, всё равно уже!

Они что, думают, я её сейчас под плинтусом прикопаю? Я похож на убийцу?

Ушастик от страха трясётся, беглый арестант за грудь держится, кашляет:

— Плевать, что она слышала. Эта явка всё равно провалена. Раз меня сюда привезли, адрес у полиции в кармане. Можешь везти меня обратно или здесь закопать, я вам ничего не скажу.

Вот гадство. Не хотел этого, но придётся. Я легонько ткнул пальцем в лоб мелкой гоблинке. Сказал:

— Ты ничего не слышала. Ты спала. Потом проснулась и побежала помогать дедушке сторожу. Поняла?

Мелкая зелень кивнула. Мотнулись острые ушки.

— Да, господин, — пропищала. — Я ничего не слышала. Можно мне уйти?

— Иди.

Гоблинка опять кивнула. Метнулась к двери, обернулась, пискнула:

— Он не мой дедушка. Он господин смотритель!

Вжух-х-х — исчезла за дверью.

— Это что, магия? — прокашлял Ворсовский. — Что ты сделал?

— Что надо. Теперь слушай. Этот адрес известен полиции. Сторож — полицейский агент.

— Врёшь, сволочь! — Ворсовский подскочил на лавке. — Неправда!

— Правда. Думаешь, почему мы здесь? Мне велели тебя сюда отвезти. Сказать, что я свой, студент, полукровка, вам сочувствую…

Беглый арестант согнулся на лавке, обхватил голову руками. Пробормотал:

— Сволочь, предатель…

Понятно. Дедок-то — и нашим, и вашим оказался. Двойной агент. Вот почему Ворсовский переживает.

Беглый арестант покачался, покачался на лавке, глянул на меня, глаза дикие. Шепчет:

— От меня всё равно толку не будет. Оставь меня здесь, дождись, пока помру. Потом доложи: так, мол, и так, помер ваш арестант, ничего сказать не успел… Если есть в тебе хоть капля совести…

— Подожди помирать, — я порылся в кармане. Где они… А, вот. — Сейчас, сейчас… Погоди.

В кармане у меня горсть заговорённых камней лежала. Тех самых, что мне Иллариэль насыпала. Дорогие камни, сильные. На крови трёх девушек сделанные. Один из них Иллариэль потратила, чтобы нас спасти.

Я выбрал подходящий камушек, сжал в руке. Представил здорового Ворсовского. Не бледного, побитого, с помятым лицом, треснутыми рёбрами. Другого — крепкого мужика. Как на карточке в личном деле. Когда только поймали и в крепость привели.

Одной рукой камень сжал в ладони, другую ладонь — шмякнул на лоб Ворсовскому.

— Ты что делаешь?

— Заткнись.

Топаз в моей ладони превратился в ледышку. Ледышка тихо хрустнула. Меня будто толкнуло в руку.

Я посмотрел на Ворсовского. Он замер, как статуя. Лицо его прямо на глазах стало меняться. Из синюшного стало просто бледным. Потом тени под глазами пропали, разбитые, сухие губы зажили, щёки стали гладкими.

Беглый арестант открыл рот, хотел кашлянуть. Не кашлянул, поглядел на меня. Вид такой, будто инопланетян увидел.

Надо же, я ему и кашель прогнал. Димка Найдёнов — народный целитель. Обращайтесь.

— Ты… Ты меня вылечил? — тихо сказал Ворсовский.

— Ага, — хотел я пошутить, что он мне теперь миллион тугриков должен. Но не стал. Голова закружилась, меня повело. Пол, печка, беглый арестант — всё повернулось перед глазами. Я хотел ухватиться за что-нибудь. Руки схватили воздух. Я грохнулся на пол, лицом в грязный половичок.