Дар

Глава 24

Зубы застучали о кружку. Я глотнул воды, зубы заломило от холода. Вода ледяная, со вкусом железа. Хоть рекламу снимай: все ароматы тюремных застенков! Могильный холод, каменный мешок, неповторимый вкус воды из жестяной кружки! Приходите, и вы никогда нас не забудете!

Блин…

Будь проклят тот день, когда я попался на глаза этому уроду Суркову. Теперь-то я точно знаю, что такое вторая экспедиция.

Когда мы к Петропавловской крепости подъезжали, на секунду я подумал, что меня обратно в камеру запихнут. Что капитанский чин — это хитрость такая. Чтобы Найдёнов, то есть я, не очень брыкался.

Нет, в самом деле на службу ехали. Такая себе оказалась работёнка. Не успел в крепость зайти, Сурков меня сдал на руки местному жандармскому подполковнику. Начальнику особой следственной тюрьмы Трубецкого бастиона.

Сказал:

— Вот вам новый человек. Капитан Найдёнов жаждет послужить на благо отечества. Дайте ему такую возможность. Будет говорить, что устал — не обращайте внимания. Скромен не по годам. Дайте ему место, определите на довольствие. Пусть работает. Удачи, Дмитрий Александрович!

А сам сел в коляску и укатил обратно.

Подполковник, хмурый мужик с седыми усами, поглядел вслед надворному советнику. Дождался, пока коляска не прокатила через ворота. Потом сказал:

— Работать хотите, капитан Найдёнов? Будет вам работа.

***

Я отпустил кружку, она закачалась на цепочке. Здесь всё, что не приколочено, то привязано. Даже кружки.

Вернулся в комнату. Ну какую комнату — камеру. Комната она, потому что не в подвале. Стол есть, стул. Два стула. Стулья к полу привинчены, не оторвёшь. Узкое оконце под потолком, на окне частая решётка.

За столом сидит капитан Зубков. По другую сторону стола сидит арестант номер десять.

Молодой, возраст двадцать шесть лет, волосы короткие, русые, глаза впалые, светло-серые, нос прямой… тьфу. Я уже говорю, как по бумажке читаю. Ещё бы, который день разбираю чёртовы папки с делами.

— Так вы подумали, господин Ворсовский? — спросил капитан Зубков. И такой скучный вид сделал, как двоечник на уроке математики. — Время у вас было.

Арестант, то есть Ворсовский, он же номер десять, засмеялся. Недолго смеялся — закашлялся. Наклонился головой до коленок, кашляет, надрывается. Конечно, в камере у десятого холод, как в погребе. Я там был, видел. Я во всех камерах был, по долгу службы.

А что поделать — тут вам не курорт. Это крепость, она из камня. Так мне в первый же день сказали, и не поспоришь.

— По…ду…мал… — арестант прокашлялся. — Как не подумать…

— И что надумали? — спросил Зубков.

— Да вот думаю, если инородов в университет принимать будут, сколько из них в магистры выйдет? Как вам кажется, господин жандарм? Сколько зелёных ушастиков инженерами и врачами станут?

— Это всё, что вы надумали? — вежливо спросил Зубков.

— Нет, не всё. Ещё хорошо бы школы в селе устроить, народ просвещать. А то по-старинке живут, пеньку молятся, что такое машина, знать не знают…

— Выходит, ничего нового я от вас не услышал, — сказал Зубков. — Жаль. А я ждал, что вы о друзьях своих расскажете. О планах диверсий. Кто ещё в кружок ваш входит, кто бомбы собирает. Кто вам магические амулеты делает.

— Ждёшь? — спросил арестант. — Ну, жди. Авось дождёшься…

Зубков встал со стула, говорит мне:

— Я выйду покурю. Господин капитан, проследите.

Открыл портсигар, достал сигарету, сунул в рот. Арестант на сигарету глянул, жадно так. Видно, курить хочется, а нельзя. Не положено.

Зубков вышел. Конвойный унтер дождался, пока дверь хлопнет, врезал Ворсовскому по рёбрам. Быстро так, ловко. Раз, два. Потом ещё добавил. Арестант согнулся, захрипел, закашлялся. Сплюнул кровавой слюной на пол.

Вернулся Зубков. Сел за стол, снова открыл папку с бумагами. Спрашивает:

— Ну так что, господин Ворсовский? Вы хорошо подумали?

Тот ответил, сам хрипит, задыхается:

— Палач царский, гнида… Недолго вам осталось… Пошёл в…

Зубков спокойно так папку с бумагами закрыл. Приказал:

— Отведите господина Ворсовского в карцер. Пусть ещё подумает.

Конвойные подняли десятого со стула, повели из допросной.

Зубков сказал мне:

— Проследите, Дмитрий Александрович, чтобы он хорошенько подумал. С меня начальство не слезает уже третьи сутки.

Я кивнул и вышел вслед за конвоем.

Конвойные провели арестанта вниз по лестницам. Прошли мимо дверей, где камеры под номерами, спустились ещё ниже. Там, внизу, вообще мрак — сыро, от стен холодом несёт, как в могильном склепе.

Открыли карцер, Ворсовского туда закинули, как тряпку. Я вошёл, осмотрелся. Со мной конвоир зашёл, для охраны. Хотя какая там охрана — арестант еле на ногах держится. Вон, лёг, в калачик свернулся, давай дрожать.

Я взял у конвоира фонарь, поднял повыше, оглядел карцер — всё в порядке.

На потолке спрятан один оберег, на стенах тоже по одному. Выглядит как камень, да он и есть камень.

Решётка тоже заговорённая. Да её и так не выломать, каждый прут в палец толщиной, вделаны в камень намертво. Оконце узкое, не всякая кошка пролезет. К тому же выходит окошко не на улицу, а в коридор.

Проверил я обереги, все работают. Чего им не работать, их то и дело проверяют. Если один сломался, другой ставят. Здесь с этим строго.

Я сказал:

— Вызовите Ксенориэля. Почему не на месте?

— Дык, как всегда, ваше благородие, чаи гоняет! — отозвался конвойный. — Сей момент позовём!

Ксенориэль — надзиратель из инородов, за оберегами следит. А я — его начальник.

В каждой камере, в каждом коридоре установлены обереги. Это такие круглые камешки, вделаны в стены. Обычным взглядом незаметно. Потому инорода здесь и держат.

Я встал посреди карцера, стал ждать, пока Ксенориэль притащится сюда.

***

Пока ждал, вспомнил, как зашёл в камеру в первый раз. В первый раз увидел карцер. Вот вроде недавно совсем было, а кажется, времени прошло вагон.

Никто не знает, что я могу видеть все эти магические штучки. Обереги, амулеты, камни заговорённые. Нет, ясен день, в личном деле у меня много чего написано. Так и так, Дмитрий Найдёнов, рост, телосложение, волосы светлые, глаза светлые, бла-бла… Университет, выпускник школы полиции, бла-бла…. Произведён в капитаны, соответствует гражданскому чину коллежского секретаря.

А вот происхождения сей чувак — неясного. Найден на пороге сиротского приюта. С подозрением на примесь эльфийской крови. Так что поставлена была на тушку сего младенца магическая печать. На всякий случай.

Такой печатью всех полукровок клеймить полагается. Чтобы случайно колдовать не вздумали. Ибо нефиг.

Печать эта не даёт колдовать. Разве что самую малость. Так, по ерунде.

Так что если кто этим делом балуется, то потихоньку. Чтобы не узнали. Потому что законы на этот счёт жёсткие. Узнает кто, что ты магию использовал, конец тебе. В лучшем случае — тюрьма и ссылка.

Конечно, тут такие магические войны в прошлом веке шли, аж всю землю разворотили. Вот все и напуганы, до сих пор дрожат.

Даже в полиции нельзя магию применять. Следы там распутать, улики найти… Нет, и всё.

Так что удивился я очень, когда понял, что в крепости на это болт забили. Мы там у себя в провинции чихнуть в сторону магии боимся. А здесь — можно. Где справедливость?

Вот и сейчас — прямо над головой огонёк мигает, камушек размером с орех. Вделан в потолок. Если направо и налево глянуть — там в стенах тоже камушки.

Тот, что на потолке, для холода. Тепло высасывает. Как только надышит арестант маленько, согреется, тут же камушек тепло это забирает. Так что здесь холоднее, чем в обычном подвале.

На стенах другое. Там камни на мозги давят. Безнадёга от них такая прёт, что хоть волком вой. Постоишь рядом с ними, и кажется, что жизнь кончилась. Что ничего уже хорошего не будет. И даже солнце на цвет — чёрное.

Я, когда первый раз зашёл сюда, чуть обратно не выбежал. Так на меня эти обереги надавили. Хотел их погасить сперва, но понял — нельзя. Нельзя показывать, что я их вижу. По документам я человек. И на спине у меня — печать.

Меня тогда новый начальник, жандармский подполковник, провёл по коридорам, дал в камеры заглянуть — показал, где работать буду. Зашли мы в карцер, начальник говорит:

— Запоминайте, капитан. Эти помещения особые, для буйных арестантов. За карцерами закреплён особый надзиратель. Он будет у вас в подчинении. Приглядывайте за ним. Оплошает он — оплошаете вы.

Как раз и надзиратель появился. Подошёл, вытянулся перед начальством, каблуками щёлкнул — прямо как настоящий офицер. А я смотрю — вроде мундир на нём, а никаких знаков различия нет. Вроде офицер, а на деле — не пойми кто. Если издали на него глянуть — человек. А как поближе подошёл, ясно стало, что полукровка, из эльвов. Волосы серые, короткие, уши видно — не человеческие, вверх торчат. Глаза светлые, будто волчьи. Зубы мелкие, острые.

— Ксенориэль несёт особую службу, — сказал подполковник. — В его обязанности входит поддержание порядка в карцерах. А также в основных камерах — по необходимости. Помещения подлежат обходу ежедневно. Отчитываться он будет перед вами. Как следует вы его проверить не сможете, так что просто отмечайте в журнал. Каждый месяц его работу проверяет настоящий эльв, об этом не беспокойтесь.

А полукровка посмотрел на меня волчьими глазами, как на врага. Понятно, ещё один начальник на его голову.

***

Бр-р, холодно. Пока я тут вспоминал всякое, закоченел весь. Глянул на арестанта — тот аж синий стал от холода. Свернулся на полу, кашляет, надрывается. Блин, вот гадство. Этот Ворсовский скорее помрёт, чем даст показания. Нет у него времени подумать, только коньки откинуть.

— Вызывали, господин капитан? — Ксенориэль зашёл в карцер. На арестанта чуть не наступил, типа — не заметил.

— Вызывал. Проверьте помещение.

— Помещение проверено ещё утром, господин капитан, — Ксенориэль морду скрючил. — Не вижу смысла…

— Вам видеть смысл по должности не положено, господин надзиратель, — говорю. — Выполняйте.

В жизни не видел такого наглого полукровку.

Ну, Ксенориэль выпрямился, глаза прикрыл, руки расставил. Давай руками водить, бормочет что-то. Типа, магия в действии. Артист. Он такое каждое утро делает, когда кто-нибудь смотрит.

Вижу — камушки на стенах и потолке даже не мигают. Халтурит полукровка, хочет уйти поскорее.

Конвойный на месте затоптался — холодно. Да ещё от стен жутью тянет.

Ксенориэль влево глянул, вправо, забубнил что-то. Типа, работает, старается.

Один камушек на стене вдруг мигнул. Ага, вижу. От левой руки Ксенориэля невидимая нитка протянулась. Тонкая, бледная. Он за эту ниточку подёргал, оберег шевельнулся в стене. Как будто глаз открылся. Стрёмное зрелище.

Глаз этот повернулся, пошарил по камере, глянул вниз, на арестанта. Уставился на него, хлюпнул, как будто воду втянул. Так люди хлюпают, когда суп с края тарелки пьют. Или чай из блюдечка. А это оберег силы из арестанта тянет.

Хлюп, хлюп — арестант вздрогнул, голову обхватил руками, ещё сильнее задрожал.

Ксенориэль ко мне повернулся, сказал:

— Сделано, господин капитан!

А сам улыбается. Доволен. Вот гад. Нравится ему, что ли?

Говорю:

— Это всё?

Улыбка у него сразу пропала.

— Так точно, всё проверено, господин капитан! — и каблуками щёлкнул. Как перед подполковником.

— А тот, что под потолком? — говорю, негромко так.

Полукровка испугался. Бледный стал, на меня уставился, спрашивает:

— Откуда вы знаете?

Я папку картонную из-под мышки вытянул, открыл, сделал вид, что бумажки читаю.

— Согласно описи, спец объектов в карцере — пять предметов. Вы, сударь, руками указали на четыре. Где пятый предмет?

Полукровка задёргал кадыком, сглотнул. Отчеканил:

— Виноват, господин капитан! Забылся! — уставился на потолок и замахал над головой руками.

Камешек на потолке мигнул. Потолок стал покрываться инеем.

— Вот теперь отлично, — говорю. — Можете идти.

Ксенориэль опять щёлкнул каблуками. Развернулся на месте, и прошагал через дверь, как деревянный.

Я дождался, пока шаги затихнут. Глянул по сторонам. Никаких нитей я к оберегам не протянул. Но мне и не надо. Глаз на стене, там, где лежит арестант номер десять, от моего взгляда мигнул и захлопнулся. Заснул. Остальные тоже замерли, будто нет их. Я посмотрел на потолок. Иней стал потихоньку таять.

Я сказал вслух, для конвойного:

— Инород ленивый. Пока не пнёшь, не почешется.

Конвойный молча кивнул. Ксенориэль здесь никому не нравится.

Я повернулся к арестанту:

— Подумайте хорошенько, Ворсовский. Время у вас есть.

Камень на потолке потихоньку начал жрать холод. Над Ворсовским слегка потеплело. Никто этого не заметил, только я. И он.

— Закрывай! — я пошёл к выходу.

Арестант еле слышно прошептал мне в спину:

— Спасибо…