Дар

Глава 10

Кабачок и правда весёлый оказался. У входа народ толчётся, всё больше студенты, дверь так и хлопает. Наверху над входом вывеска, там птичка жёлтая нарисована с рюмкой в лапе, и название большими буквами: «Певчий кенар».

Снаружи холодно, ветер с мокрым снегом, а внутри хорошо. Тепло, лампы горят, народ гуляет, ест, пьёт. Студенты веселятся. Пахнет вкусно — жареной рыбой, пирогами, крепким чаем и кофе.

В зале народу полно, не протолкнуться, и на столах всякое, не только чай с кофием. Пригляделся, вижу — над стойкой, где буфетчик стопки протирает, камень висит в верёвочной оплётке. Магический освежитель воздуха. Кондиционер и ароматизатор в одном флаконе. Отличная штука!

И почему такого в камере не было, где я недавно сидел? До сих пор тот запах мерещится, даже шампанское с пироженкой не помогли.

Пробрался я к стойке, смотрю по сторонам, нет ли кого в чёрном пальто с форменными пуговицами.

А тут всяких полно: шинельки студенческие серые, зелёные, чёрные, даже белые с красной подкладкой. Но больше всего серых с жёлтыми петлицами.

Протолкался я к стойке, поближе к буфетчику, спросил тихонько:

— Скажи-ка, любезный, не видел здесь человека в инженерском пальто? Пальто чёрное, с вот такими пуговицами, одной не хватает.

И пуговицу показал.

Буфетчик глянул, сказал нехотя так:

— Много здесь народу ходит, всех не упомнишь.

Пошарил я в кармане, достал самую крупную монету, положил на стойку.

— А вот так?

Тут буфетчик стакан поставил, наклонился ко мне и сказал, прямо в глаза глядя:

— Лишку выпили, милостивый государь? Вывеску не видали? У нас здесь шпикам не подают, и денег от них не принимают.

И мотнул головой наверх. Я глянул. Прямо над стойкой надпись красуется, краской выведена, красивым почерком с завитушками: «Срамной филёр, поди на двор, срам умой». И пониже, другой рукой, крупно: «Шпикам нельзя».

О как. Если ты шпик, иди куда шёл. А если нет — так нечего и обижаться.

Студенты здесь буйные, половина — правоведы, сразу видать. Их не тронь, и они тебя… наверно.

А буфетчик такой:

— Будете заказывать, милсдарь, али как?

Типа, вали отсюда, если без дела болтаешься. Не занимай табурет.

Говорю:

— Рюмку кардамонной и щучью голову… нет, солёных крендельков.

Буфетчик брови поднял — типа, ну и филёр нынче пошёл, разборчивый — но ничего не сказал. Пошарил на полке, вытащил графинчик, набулькал мне в рюмку. Поставил мисочку с крендельками.

Взял я рюмку, выпил одним махом, крендель в рот сунул, жую. Ничего, хороша кардамонная.

А инженер-то хитрец оказался! Знал, где выпрыгнуть, куда зайти. Здесь никто не выдаст, даже если видел чего. Один за всех, все за одного, студент студенту глаз не выклюет…

Говорю буфетчику:

— Не филёр я, инженер Краевский мне друг. Он в историю угодил. Помочь ему хочу, пока дров не наломал с перепугу. Если появится, скажите, Дмитрий Найдёнов искал его…

Зашарил я в карманах, бумажку найти, чтобы записочку оставить.

— Димка! — гаркнули над ухом. Я аж подпрыгнул. — Найдёнов! А я-то смотрю — ты, не ты?!

Смотрю, мужик надо мной навис, здоровый такой, рожа румяная, шинель серая с жёлтым. Друг, что ли? Не помню, хоть убей. Хотя что удивляться — у прежнего Димки наверняка было полно друзей. А мужик орёт на весь зал:

— Слыхал, ты в Нижний подался? Иль в Саратов?

— Нет, — отвечаю. — Не туда.

— Ясень день, служба! — громыхает незнакомый мужик. — Болтали, ты в полицию пошёл, куска хлеба ради. Ну как, заслужил погоны-та?

И улыбается, глумливо так. Блин, да он тролль! Самый настоящий. Вон как лыбится, во всю пасть. И озирается при этом — мол, смотрите, люди добрые, шпика накрыл, своим прикидывается!

Тут все на меня посмотрели. Весь зал: технари, философы, правоведы… даже ботаники. Недобро так посмотрели.

Бежать бы, того гляди морду набьют, да нельзя. Сейчас наряд полицейский явится по моему вызову. Я же им место встречи указал, прямо здесь.

А что же вы, сударь, в цивильном пришли? — спрашивает студент в зелёной шинели. — Студенты сюда во фраках не ходят.

— Да он и не студент вовсе! — крикнул кто-то. — Ишь, барин, шубу надел!

— Правильно, пускай докажет! — поддержали от стола у стены. Там компания сидела, все уже весёлые до изумления.

Вот жеж ёшкин кот! Глянул я на дверь — там не выйти. Стали стеной, ухмыляются. А, гори оно синим пламенем!

Вскочил я на стол без разбега. Хрястнули рюмки, покатились. Брякнулось на пол блюдо с пирожками.

Я поднял руку — все притихли — и затянул жутким тенором:

— Gaudeamus igitur,

Juvenes dum sumus!

Post jucundam juventutem,

Post molestam senectutem

Nos habebit humus!.. * © гимн студентов «Гаудеамус»

* «Веселитесь, юноши, пока есть в вас сила! После славной юности и печальной старости примет нас могила!.» (лат.)

Пьяная компашка за столом затопала ногами. Кто-то захлопал, кто-то засвистел.

— Это любой дурак может! — крикнул студент в серой шинели. — Ты нашу спой! Заветную!

Блин, это какая же у них «наша»? Вот вопрос! Эх, была не была…

Встал я в позу оперного певца, надулся и заорал:

— Чижик, пыжик, где ты был? На Фонтанке водку пил! Выпил рюмку, выпил две — закружилось в голове!

И ногой притопнул. Грохнулась на пол последняя рюмка.

— Кенар-кенар, где ты был! — крикнули от стола у стены.

— Чижик! — закричали от другого. — Чижик лучше! Клянусь своей академкой!

Тут все как давай шуметь, заспорили, чей вариант круче. Из-за дальнего стола выскочила барышня — по виду слушательница женских курсов — подбежала ко мне, взобралась на стол и чмокнула меня в щёку.

Сквозь шум и свист прорезался чей-то резкий голос:

— Да бог с ним, с чижиком! Этот прыщ был у Летнего сада! Вместе с Николкой! Николка погиб, а этот ферт во фраке гуляет. Брильянт на палец нацепил, гнида!..

Тут спорщики заткнулись и повернулись ко мне. Я как раз со стола спрыгнул и барышню снял, за талию. Она меня руками за шею обхватила, и слезать не торопится. Эх, жалко, девица пьяненькая, а то бы познакомились…

Затихли все, а из толпы ко мне тот самый, что кричал, пробрался. Тощий, шинелька бедная, потёртая. Лицо худое, бледное, только на щеках алые пятна горят, наверное, от злости.

Подошёл ко мне, словами плюётся:

— Как так вышло, а?! Николай убит охранкой, а ты живой? Вас видели, вместе видели!

Это он про того студента, что в моего папашу стрелял? То есть, в государя? Про того самого студента, что погиб при задержании? Ой, блин…

Не успел я рот открыть, все зашумели, а этот, тощий, снова:

— Отчего такое — один на леднике лежит в охранке, другой — в шубе расхаживает? Не кровью ли товарища твоего шуба та оплачена?

— Да ещё сюда пришёл, спрашивал, не пробегал ли кто! — поддержал другой. — Филёр, душегубец!

Так, плохо дело… сейчас меня самого придушат, как господина Лоу. Мордой об стол, и поминай как звали.

— Это кто душегубец?! — гавкнул я, и тощему в грудь пальцем тыкнул. Тощий охнул, отшатнулся. Чахоточный, что ли? Вот гадство… но деваться некуда.

— Душегубец тот, кто в людей из револьвера палит и шарфом душит! Вот кто душегубец, — говорю. — А я ловлю их. И не филёр я, а офицер полиции. Ловлю грабителей и душегубов. Чтобы вам, господа и дамы, по улицам спокойней ходить было!

Не ожидали они такого, думали, сейчас филёр проклятый в слезах и соплях покается, будет шарфиком утираться и прощения просить.

Ага, не дождётесь.

— И много поймал? — спросил кто-то, из-за спин не видно. Насмешливо так.

— Не очень. Но парочку гадов своими руками прикончил, — говорю.

Ну, парочку не парочку, а одного оборотня в погонах — шофёра нашего гада-полицмейстера — точно. Чтоб его в аду черти драли…

— Брешешь! — рыкнул чахоточный. — Я с Николаем дружил, он благородный человек. Он за дело общее погиб, а ты ему руки крутил! Таких, как ты, давить надо!

Вытащил я из кармана перчатку, и ему в лицо бросил.

— Извольте за слова ответить, сударь. Коли не трус.

Барышня рядом со мной аж взвизгнула. Глаза распахнула, прямо как в мультике.

Чахотошный перчатку подобрал, вцепился в неё, будто клещ:

— Принимаю! Буфетчик, пистолеты!

Буфетчик кивнул и полез под стойку.