Дар

Глава 15

Яр оказался и вправду не хуже, чем в Москве. Шикарный особняк из белого камня, с башенками и колоннами. Правда, стоял он на окраине, чтобы приличных людей не смущать.

Нас встретили как родных. Кирилла здесь, похоже, каждая собака знала.

Проводили нас в ресторан, усадили за столик, официант подлетел, на согнутой руке белоснежное полотенце, сам весь сияет: чего изволите, благородные господа?

Сделали заказ. Пока ждали, на сцену стали глазеть. Там как раз конферансье вылез, кругленький человечек с галстуком в виде бантика, прямо как у кота. Заулыбался человечек, ручками развёл, крикнул:

— А сейчас, дамы и господа, перед вами выступит несравненная танцовщица, прелестная мадемуазель Ой’Нуниэль, и её зажигательные подруги! Встречайте, господа!

Все захлопали. Народу в зале полно, все богатенькие, сразу видно. Кое-кто даже со стула вскочил, в ладоши бьёт со всей мочи. Видать, очень мадемуазель заждался.

Тут на сцену выплыла, как лебедь, девица Ой’Нуниэль. Вся укутана с головы до ног в тонкую цветную занавеску. Только ступни босые видно.

Пробежалась мадемуазель по сцене, стала круги нарезать, босыми пятками притопывая. Заиграл маленький оркестр сбоку сцены — скрипка, флейта, гобой и барабаны.

Мадемуазель побегала кругами, встала на самый краешек сцены, закружилась, как юла. Цветная занавеска слетела с танцовщицы и упала на пол. Зрители радостно ахнули. На девице остались одни шаровары, как в гареме у какого-нибудь султана, и сквозь них всё видно. На груди узенькая тряпочка натянута, вся в блестящих висюльках. Личико вуалькой прикрыто, вроде прозрачной, но толком ничего не разглядеть. Но что там личико, когда всё остальное — просто огонь?

А музыканты снова заиграли, скрипка тихо ноет, барабан тарахтит, флейта с гобоем подтягивают. Ритм сначала медленный, но потихоньку быстрее и быстрее становится. Мадемуазель стала танцевать. Сначала тоже медленно, в такт музыке. Ножками переступает, руками разводит плавно так. А уж изгибается — не каждая так сможет.

Барабан всё чаще бьёт, глухо так, но зажигательно. Девица ножками перебирает, маленькие пятки по полу постукивают в такт с ударником. Звенят висюльки на груди, шаровары развеваются, руки так и мелькают. Ух, заводная девица!

Закрутилась под конец совсем уже быстро, руками взмахнула, на коленки упала, как умирающий лебедь, и застыла.

Зрители с мест повскакивали, захлопали, засвистели, кричат: браво! браво! бис!

Тут на сцену выбежали ещё девчонки, все тоже в шароварах прозрачных, разноцветных, но уже без вуалек. Все красотки. Мадемуазель ожила, поднялась, и с ними ещё покружилась — на бис.

Народ из зала начал бутоньерки из петлиц вытаскивать и в девиц бросать. Кое-кто цветок бумажкой денежной оборачивал и пулял метко, прямо в грудь прекрасной мадемуазель.

Мадемуазель бутоньерки хватала и в причёску себе засовывала. Скоро у неё на голове целая клумба образовалась — из цветочков с деньгами.

Мне бы тоже кинуть, да денег нет. Все в мокрой шубе остались, которая теперь на дне реки лежит. Смотрю, и кузен мой денежки кидать не торопится. А у него с деньгами наверняка всё в порядке.

Заметил Кирилл, что я удивился, сказал:

— Погоди, ещё не вечер. Этой мадемуазель от господ помещиков хорошо досталось. Наш брат мелкую птицу не бьёт.

Ничего себе, думаю — если эта птица мелкая, то крупная какая?

Потанцевали ещё девицы в шароварах, поклонились публике, воздушные поцелуйчики послали, и унеслись в ритме вальса.

Тут нам заказ принесли — тарелочки всякие, вазочки, в вазочках горкой чего-то наложено, похоже на салат. Я Кириллу шепнул, что денег у меня нет на такое. Он отмахнулся: потом отдашь! На тарелках всякая всячина, а запах такой, что аж слюнки потекли. Ещё вина принесли белого, дорогого, две бутылки. Я сразу вспомнил про Лобановского, как он звука открытой бутылки шампанского испугался. Говорю:

— А кто это там был в клубной буфетной? Выигрыш отмечал?

Кирилл фыркнул:

— Да какой там выигрыш. Ради куражу только. Для его сиятельства это не деньги, ерунда. С ним господа банкиры играли, вот и пустил пыль в глаза.

— Что за его сиятельство? — спрашиваю. А сам смотрю на тарелку — ёлки зелёные! Я ведь устриц никогда не ел. Вот как-то не случилось. И как теперь жрать эту скользкую дрянь?

— Как это — что за сиятельство? — кузен удивился. — Ах да, я всё забываю… Ты же из провинции, тёмный совсем. Небось, там и газеты раз в месяц читаете… прошлого года, ха-ха.

Кирилл заглотнул устрицу, хлебнул белого вина из бокала:

— Ничего товар… То был его сиятельство, граф Витте. Министр наш, а ещё товарищ председателя общества взаимного кредитования.

Не понял я, чей его сиятельство товарищ, но фамилия очень знакомая.

— Надо же, — говорю, — такие люди, и без охраны.

Кирилл хохотнул:

— Ха, да зачем ему охрана? Кому он нужен? Грабителям разве? Так он денег с собой больших не носит, а за малую денежку на каторгу идти дураков нет. К тому же на нём амулет защитный наверняка имеется. От случайных неприятностей. Давай лучше выпьем, а то твой дар совсем разгулялся. Везде разбойники и воры мерещатся.

Выпили мы с ним вина. И правда — хорошее вино. Потом ещё выпили — на брудершафт. Кирилл сказал:

— Что это мы с тобой как неродные сидим. Давай, Дмитрий, на брудершафт выпьем. Скрепим узы, так сказать…

Выпили, закусили. Я ложку икры на булочку шмякнул, в рот сунул, жую. Спрашиваю:

— А ты государю родной племянник? Или как?

Кирилл сразу мрачный стал. Нахмурился, глянул эдак косо, ответил:

— Если бы не знал, что ты тёмный совсем, сейчас бы дал тебе ответ по всей форме.

Вот блин, что я сказал-то? Просто спросил!

— Извини, — говорю, — я и правда тёмный. А что?

Кирилл скривился, отвечает:

— Да так… шутки про это уже в печёнке сидят. Ладно, скажу, чтобы знал и больше не спрашивал.

Наклонился через стол, говорит тихо:

— Мой папА старший брат дяденьки, государя нашего.

— В смысле — старший брат? — говорю. — Почему он тогда не…

— Потому! — Кирилл залпом выпил бокал вина, а закусывать не стал. — У нашего государя два старших брата было. Один, самый старший, готовился трон принять от своего отца. Как положено.

— И что?

— А то. Очень шустёр был старший брат. Любил всякое опасное — то в гору залезть, то на яхте в непогоду выйти, то в пещеру какую забраться, да поглубже. Вот и долазился. На яхте своей, родителями подаренной, кататься пошёл, с друзьями и девицами. Тут шторм случился, яхта затонула, с людьми вместе. Никто не выжил.

— Что же, у него талисмана защитного не было? Как так-то? — спрашиваю.

— Было, как не быть. Без них ни один наш родич не ходит. Но бывает, что и талисман не поможет, если буря очень сильная, или ещё что. Домикус говорит… э, обстоятельства непреодолимой силы!

Последние слова Кирилл выговорил гнусавым, нудным голосом. Видно, передразнивал главного эльфа.

— А второй брат что? — спрашиваю. — С ним что случилось?

— Второй, мой папА, должен был занять место старшего. Ну, по очереди, как положено. Но опять закавыка случилась. Ему невесту присмотрели за границей, дочку короля. Симпатичную, знатную, всё как надо. Она сначала должна была выйти за старшего, но он, сам понимаешь, помер. Ладно, второй на очереди… И что ты думаешь?

— Что? — мне аж любопытно стало.

— Мой папА ни в какую! Нет, поначалу он согласен был. Портрет невесты посмотрел, вроде ничего девица. Женюсь, говорит, что же. Раз так надо. А потом невеста к нам в гости приехала, поближе познакомиться. Встретились они, погуляли, пообедали, всё хорошо… И тут мой папА штуку выкинул, — Кирилл наклонился над столом ещё ниже, заговорил шёпотом. — Сбежал из дворца, из окошка вылез и дал дёру. Три недели искали, всех на уши поставили. А потом он сам нашёлся — письмо прислал. Так, мол, и так, пишет, всё у меня хорошо, женился.

— Женился? Это как?

— А так. На другой женился. И знаешь что самое обидное? На безродной женился! Даже без титула, на обычной дворянке!

— О-о, — сказал я. Даже с уважением. Ничего себе принцы тут отжигают.

— Вот так. А у нас закон — ежели кто из царевичей на простой женится, тут же ему в наследовании отказать. Так что я от морганатического брака. Поначалу нас не признавали за родню. Потому младшего сына и короновали, когда дедушка скончался. А уж потом дяденька, когда бабка наша померла, смилостивился. Брата своего приблизил, должность дал при дворе. И меня к себе взял. Так что я в семье, считай, недавно.

Тут народ в ресторане зашумел, захлопал, мы оглянулись на сцену.

Конферансье объявил:

— Только на нашей сцене — несравненная госпожа Ангелина!

Свет в зале погас, только вокруг сцены остались огни.

Зашуршало платье, метнулись тени. Народ в зале затих. Из темноты на свет вышла певица. Высокая, стройная, но фигуристая — всё при ней. Платье серого шёлка, простое, как простыня. На талии пояс — серебряный витой шнурок. Руки голые до плеч. Светлые волосы распущены, как водопад по спине и плечам. Шея такая гладкая, что дух захватывает.

Я едва оторвал взгляд от её груди, чтобы взглянуть на лицо. Тут меня к месту и пришпилило. Ой, блин…

Госпожа Ангелина тихо прошла по сцене, свет упал ей на лицо. Из-под длинных светлых прядей на меня смотрели русалочьи глаза Елизаветы Алексеевны — племянницы государя.