Дар

Глава 22

— Истинно говорю вам, через сотню лет люди будут гулять по Венере!

— Эка вы загнули, батенька, по Венере. Люди будут порхать между звёзд, как ангелы!

— Да вы атеист, любезный!

— Никак нет, голый расчёт.

— Докажите!

— Извольте!

Четыре мужика столкнулись лбами над столом. Схватили кто мелок, кто уголька кусок, и давай каракули с формулами царапать — прямо на скатерти. Все бокалы со стола посшибали. Канапе с красной рыбой на тарелках обкусанные лежат, засыхают. А учёным хоть бы что, у них люди между звёзд летают. Пока что по скатерти.

— Это наши футуристы, — сказала великая княгиня.

— Футуристы? — спрашиваю. Странно, вроде слово знакомое. В нашем мире так художников называли.

— Они забавные, видят будущее не как все, — отвечает великая княгиня. — Идёмте, вы ещё не всех видели. Я хочу показать каждый салон!

Салоны — это она так комнаты называет. Каждая комната с высоким окном, креслами, кушетками, столиками. Там гости сидят, общаются, лакеи закуски, вина всякие разносят.

В каждой комнате гости разные. По интересам. Сквозь комнаты тянется коридор с красной ковровой дорожкой. И мы по этой дорожке идём. Я и Елизавета Алексеевна. Зашли к учёным, посмотрели. Ну, учёные эти хозяйке поклонились, и давай дальше на скатерти и салфетках малевать.

Она их спрашивает:

— Так что, господа, скоро ли мы долетим до Альфы Центавра?

Один из учёных, мужичок с потной лысиной, на неё глянул через очки, сказал:

— Не раньше, чем гоблин станет профессором.

Все зафыркали, великая княгиня улыбнулась. Меня спрашивает:

— Как думаете, Дмитрий, будут люди ходить по Венере?

— Вряд ли, — говорю. — Там ходить неудобно. Вот по Марсу — наверняка.

— Докажите, молодой человек! — лысый фыркает. — Венера — прекрасная планета для колонизации!

И кусок мела мне тянет. Типа — давай, рисуй свои доказательства.

— А вы слетайте, сами увидите, — отвечаю. — Чего зря спорить?

Великая княгиня сказала:

— Да вы скептик, Дмитрий! Идёмте, идёмте, не будем мешать.

Пошли мы дальше.

Дальше дамы и девицы картинки рисуют. Кругом мольберты стоят, кисти пучками повсюду, краски навалом, карандаши всякие, мелки цветные. Дамы и девицы перед мольбертами, сами в фартуках, на волосах — береты.

Перед дамами натура всякая, у кого вазы с цветами, у кого дохлые зайцы с фруктами. А у некоторых натурщики живые. Мужики, одной тряпочкой прикрытые. А некоторые и нет — в чём мать родила.

И дамам хоть бы что, стоят у мольбертов, рисуют.

— Это наши эмансипе, — говорит великая княгиня. — Здесь у них урок художества. Дальше — кружок поэтов. Пойдёмте, не будем их смущать.

Ага, смутишь их. Дамы нас увидели, обрадовались. Одна стала меня звать в натурщики.

— Ах, какая прекрасная фактура! — говорит. — Молодой человек, не хотите ли попозировать?

Другая тоже приглашает, уже и кушеточку подвинула — только ложись. А одёжку на стульчик, вот сюда, не смущайтесь…

Елизавета Алексеевна усмехается, все улыбаются, как крокодилы.

— Прошу прощения, — отвечаю, — не имею времени. Разве что в личной беседе договоримся. В другой раз!

Еле вырвался. Что я им — манекен, что ли? Чуть не бегом в комнату с поэтами влетел.

Там стишки читают. Один на тумбе стоит, декламирует. Остальные кружком собрались, слушают.

Мы остановились, тоже послушали.

Ну такое. Я в этом деле не очень, может, модно так. Только не понял ничего.

Поэт слез с тумбочки, ему похлопали. Другой забрался. Этот руками размахивать стал, про любовь кричит, аж надрывается. И как у него горло не охрипнет?

Этому больше хлопали, браво, кричат, бис!

Ну точно — модно.

Великая княгиня говорит:

— Это прекрасно! Что скажете, Дмитрий Александрович?

Я плечами пожал, отвечаю:

— Не знаю, не знаток.

— Так стихи не для того, чтобы знать, — встряла одна из девиц. Видно, поэтесса здешняя. — они для того, чтобы терзать сердце!

— Вот именно, — пищит другая, — поэзия для впечатлительных душ!

А поэт встал в третью позицию, надулся:

— Вы, должно быть, чувств не имеете.

— Пока что терзают только мои уши, — говорю. — Вот и все чувства.

Ну а чего они? Гонят какую-то муть, а я чёрствый. Сами такие.

— Да ты сам попробуй! — крикнул поэт. — Много вас таких, как моськи, лаете!

Елизавета Алексеевна мне на ушко шепнула:

— Не тушуйтесь, Дмитрий. Порвите их! Я за вас болеть буду.

И улыбнулась как русалка.

У меня аж внутри всё в узел скрутило, так близко она ко мне наклонилась.

Полез я на тумбу. Все на меня уставились. Блин, что сказать-то? Я же за всю жизнь два стишочка написал, и то в третьем классе. А, ладно!

— Вашу мысль,мечтающую на размягченном мозгу,как выжиревший лакей на засаленной кушетке,буду дразнить об окровавленный сердца лоскут:досыта изъиздеваюсь, нахальный и едкий.

Все затихли, удивились. Слушают. Я дальше жгу. Это ведь не плагиат — поэт даже ещё не родился.

— … Мама!Ваш сын прекрасно болен!Мама!У него пожар сердца.Скажите сестрам, Люде и Оле, —ему уже некуда деться.Каждое слово,даже шутка,которые изрыгает обгорающим ртом он,выбрасывается, как голая проституткаиз горящего публичного дома…

Одна из девиц всхлипнула. Другая стала сморкаться в платок.

— …Я раньше думал —книги делаются так:пришел поэт,легко разжал уста,и сразу запел вдохновенный простак —пожалуйста!А оказывается —прежде чем начнет петься,долго ходят, размозолев от брожения,и тихо барахтается в тине сердцаглупая вобла воображения.Пока выкипячивают, рифмами пиликая,из любвей и соловьев какое-то варево,улица корчится безъязыкая —ей нечем кричать и разговаривать… © В. В. Маяковский, Облако в штанах

Я закончил — тишина. Потом кто-то хлопнул в ладоши — великая княгиня. И все как начали орать и хлопать. Ногами стучат, кричат, аж уши заложило.

Девицы ко мне бросились, стали руки пожимать. Приглашать в свой кружок.

Поэт, который свои стихи орал, лицо скривил, говорит:

— Чушь какая-то. Бред. Так любой сможет.

— Ну так смоги, — отвечаю. — Творческих успехов!

Поэт аж перекосился весь. Девицы, что рядом с ним стояли, стали его по плечам да по спине гладить, утешать, как маленького.

А мы пошли дальше.

— Это правда ваши стихи? — великая княгиня спрашивает тихонько.

— Нет. Я их давно где-то слышал, не помню, где.

Она вздохнула:

— Вы такой честный. Могли хотя бы разок притвориться.

И не поймёшь — шутит или в самом деле огорчилась.

— Не могу, Дар мешает, — говорю ей. — Так и тянет всех на чистую воду вывести.

— О! Так это Дар? От этого вы такой резкий? — великая княгиня меня за руку взяла, за собой потащила. — Идёмте! Я знаю, как вам помочь.

Протащила меня через несколько комнат. Статс-дамы за нами еле успевают, торопятся, юбки подобрали, пыхтят. Остановились мы — в салоне музыканты играют. Юные таланты, сразу видно. Кто стоит со скрипочкой, кто сидит за арфой. Кто на клавишных бренчит. И так у них душевно выходит, хоть садись и подвывай.

— Вальс! — великая княгиня вышла на середину комнаты. — Вальс, господа! Мажор, три четверти!

Музыканты мигом переобулись — скрипач вышел вперёд, флейтист продудел одну ноту, пианист пробренчал по клавишам. Трубач вывел звуком загогулину.

Тут же ещё гости набежали, из других комнат. Художницы, поэты, ещё какие-то чуваки в смешных сюртуках. Наверно, артисты. Статс-дамы оживились. Слышу, дама какая-то радуется: ах, как прелестно, шарман! Наконец-то танцы!

Так что скоро у нас дискотека началась, с живой музыкой. Налетели поэты, расхватали девиц-художниц. Давай танцевать по кругу, аж юбки развеваются.

Великая княгиня приказала:

— Танцуют все!

Тут уже и статс-дамы в пляс пошли, актёров расхватали, кружатся. Музыканты отжигают, как в последний раз.

Елизавета Алексеевна мне шепнула:

— Пойдите танцевать, Дмитрий. Это поможет.

А я вдруг свою девушку вспомнил, танцовщицу. Как она плясала, совсем недавно ведь. Теперь мёртвая лежит, с ножом в сердце. А я тут, среди живых. Даже танцевать не хочется, так обидно стало. Блин, как найду того, кто её на самом деле прикончил, на месте закопаю. Надо того пожилого сыщика потрясти, он спец, сразу видно…

— Да что же вы? — великая княгиня нахмурилась. Злится, что я не делаю, как ей хочется. — Идите танцевать, Дмитрий. Все танцуют!

— Простите, не хочу. А вон та дама, она тоже сидит.

И правда, у стеночки дама на стульчик пристроилась, веером обмахивается. Молодая, симпатичная. Всё при ней, и лицо и фигура. Странно, что её не приглашает никто.

— Ах, эта? — великая княгиня посмотрела. — Ирина Потаповна у нас на особом положении.

В смысле — на особом положении? Что это с ней?

Тут один из тех, кто танцевал, слишком близко к стенке проскакал, и даме этой на ногу наступил. Да ещё стул задел, она чуть не грохнулась. Ладно, я успел, подхватил её вместе со стулом.

Она мне за руку ухватилась:

— О, благодарю, вы так любезны! Как мило, господин…

— Дмитрий Александрович, к вашим услугам.

Дама покраснела, щебечет:

— Как прекрасно, я обожаю это имя…

Тут парень, что её толкнул, свою прежнюю партнёршу бросил и к нам полез. Это поэт оказался, тот самый, что недавно стихи орал про любовь. Влез вперёд, головой мотнул, сказал:

— Позвольте пригласить на тур вальса.

Дама на него моргает, удивилась, лепечет:

— Ах, простите, я не танцую…

— С чего это? — поэт брови нахмурил, злой стал сразу. — Все танцуют, а вы ломаетесь.

Ну ни фига себе поэты здесь дерзкие. И великая княгиня стоит, смотрит молча. У них тут что, порядки такие?

Я ему говорю:

— Ты берега не попутал, чувак? Видишь, девушка не хочет.

Поэт ко мне повернулся, глаза вытаращил. Глаза красные, волосы к потному лбу прилипли. Пьяный, что ли?

— Да ты кто таков, ничтожество? — гавкнул. — Пшёл отсюда!

Я стал перчатку с руки стаскивать.

— Сейчас узнаешь, кто.

Дама взвизгнула. Веером рот прикрыла, глаза таращит.

Великая княгиня меня за руку взяла, крепко так. Перчатку снять не даёт.

— Кузен, остыньте, прошу вас. И вы тоже. Немедленно. Вы у меня в гостях.

Поэт на меня уставился как бык бешеный, глаза красные, пыхтит от злости.

— Помиритесь, ну же! — приказала великая княгиня. Голос стал железный, аж лязгает.

— Прошу прощения, кузина, — поэт отступил на шаг. — Вспылил.

— Прошу прощения, ваше высочество, — говорю. — Виноват. Не сдержался.

Поэт кивнул, резко так, аж волосы мотнулись. Развернулся на каблуках, и к выходу — растолкал всех по дороге.

— Что это было? — спрашиваю.

Великая княгиня ко мне повернулась, вся румяная, глаза блестят. Видно, сердится. Говорит, строго так:

— Это был Мишенька, мой кузен. Его высочество Михаил Дмитриевич, младший сын государя.