Дар

Глава 21

До службы мы с девицей Настасьей докатили с шиком. У неё коляска внизу оказалась, с собственным кучером. Да ещё горничная в придачу, или как их там называют. Короче, личная прислуга. Мы по лестнице когда спустились, к нам эта горничная кинулась: ах, ах, барышня, как вы, как там?!

Тоже типа в горе, слёзы утирает, но не слишком. Кучер давно ждёт, тоже весь печальный, отвезёт куда скажете, барышня, а хозяину вечная память и земля пухом.

И в меня глазками стрельнула.

Так что забрались мы втроём в личный экипаж господ Лобановских и покатили с ветерком.

Пока ехали, барышня Настасья маленько успокоилась, и всё мне про себя рассказала. Ну как не рассказать, когда симпатичный офицер за руку держит и в глаза смотрит?

Батюшка раньше был весь из себя важный, но добрый. На службе горел, за студентов душой болел, и всячески в науку старался. Короче, не отец, а золото.

Вот только в последнее время мрачный стал, по ночам бумажки какие-то смотрел и ходил из угла в угол. А потом и вовсе испортился — запретил барышне, дочери своей единственной, с любимым человеком встречаться. Нашёл ей жениха богатого, знатного, и слово ему дать принудил.

Тут Настасья опять разрыдалась. Горничная вздохнула — сочувственно.

Стал я спрашивать, с чего это батюшка такой вредный стал. Но сначала про жениха пришлось выслушать, чтобы совсем уж деревом себя не показать. А женишок-то Алексеем Краевским оказался, тем самым, что недавно в речке утоп! Ёлки зелёные… Чего уж удивляться, что барышня вся опухшая, в слезах и платье чёрного цвета. Будто заранее знала, что папаша ласты склеит.

Так вот, познакомились они с Краевским, когда он студентом ещё был. Любовь-морковь, записочки, стишочки в альбом, прогулки по набережной… А потом папаня озверел и дело это прекратил в одночасье. Сказал, что Краевский ей не пара, что он репутацию свою подмочил с народовольцами. И что жениха ей получше нашли, сынка графа Бобруйского, и что дело это решённое.

О как. У покойного ректора губа не дура была. Сынка графа заполучить, да ещё с пакетом акций в придачу. Понятно, откуда такая пачка ценных бумаг в сейфе оказалась…

А что, говорю, женишок-то хорош собой, в общении приятен?

Настасья аж на сиденье подпрыгнула. Какой там хорош, урод настоящий, мерзкий тип, в детстве кошек мучил и бабочкам крылышки отрывал! Вот! А папенька заст-аави-и-л…

И опять в слёзы.

Ну понятно, сынок графский видать такой себе оказался, мажорчик избалованный. А бедный студент Краевский от бати отставку получил. Заплачешь тут.

А что за бумаги папаша по ночам смотрел?

Ой, не знаю, говорит, какие-то акции, чертежи железной дороги, паровозы новые… Да всё ругался, что наши могут, а не хотят. И что дорога железная нужна очень, а всем плевать на то. И что работать некому, инороды ленивые твари. Что локомотивы свои можно делать, вот только завод построим и дело пойдёт. И что земля вокруг путей дорогая — как будто драгоценными камнями выложена.

И что из-за этой дороги проклятой батюшка злой стал и ей в личном счастье отказал, а всё эти акции проклятые-е-е-е…

Так мы до службы мамаши и доехали.

Маменька Настасьи, жена, а теперь уже вдова, господина Лобановского, оказалась важной дамой. Я понял это, когда мы прямиком ко дворцу подкатили. Не к Зимнему, к другому, попроще, но тоже — дворец.

— Маменька статс-дама, нынче она дежурила, — пояснила Настасья. — Когда телеграмму с курьером принесли, с ней обморок случился. Прямо у ног её высочества.

Так вот что за служба у богатенькой дамы, а я-то думал, они просто на диванах валяются и сладости всякие едят. В больших количествах.

— Простите, — говорю, — Настасья Ипполитовна, моё невежество. Ваша матушка, должно быть, очень знатная дама? Раз у королевских особ служит?

Барышня выпрямилась, говорит:

— Моя матушка из рода Нарышкиных, из младшей ветви. Но не это главное. Главное, она имеет прекрасное образование, и муж её… мой папенька…

Тут она всхлипнула. Носик вытерла платочком, продолжила:

— Папенька мой в науках силён, и степень имеет. Имел… А её высочество, великая княгиня, очень науки уважает. Для неё главное, чтобы человек учёный был, и мог рассуждать о разных вещах. В этом она благородство находит, а не в дворянском происхождении.

Гляди-ка, великая княгиня, и науки любит… чудеса. Хотя чего далеко ходить, вон, дочка лорда Байрона какая учёная была, вся информатика от неё началась.

***

Матушка, вдова ректора, оказалась симпатичная дама, пышная, как булочка. Правда, вся припухшая от слёз.

Настасья меня представила, дама протянула руку:

— Ах, Дмитрий Александрович, как мило с вашей стороны поддержать нашу семью в тяжёлый час!

Статс-дама, а теперь вдова, лежит на диванчике — или это козетка, кто их разберёт? Кушетка ширмами отгорожена, ширмы шёлковые, птицами и цветами расписаны. На столике рядом с кушеткой флакончики всякие, пузырьки. Пахнет лекарством.

Ещё на груди у вдовы, под платьем, я заметил огонёк. Талисман от нервов. Нацепит такое дама на себя, и ей спокойно, и всем хорошо. Удобная штука.

— Как вас пропустили? — спрашивает дама. — Сюда не каждого пускают. Здесь личные покои великой княгини.

— Матушка, — говорит Настасья, — Дмитрий Александрович только перстень свой показал, его и пропустили. Чудно, правда?

Матушка на перстень мой взглянула, покраснела вся. На диване сразу привстала, юбки разгладила.

— Откуда это у вас? — спрашивает. Сама волнуется.

— Это мой перстень, — говорю. — Государь лично с руки снял, мне вручил.

— Ах! — маменька глаза закатила, за грудь схватилась. — Дочь, подай флакон!

Понюхала из флакончика, отдышалась, спрашивает:

— Так вас Дмитрием Александровичем зовут? Прошу простить великодушно, кем вы его величеству государю приходитесь?

Вот настырная дама. У неё муж только что помер, а она моей роднёй интересуется.

— Я государю внебрачный сын, — говорю. — Так получилось.

— А матушка ваша?..

Тьфу, и матушку ей подавай. Не зря ректор Лобановский руки на себя наложил.

— Матушка моя была госпожа Иллариэль.

Тут уже они обе чуть в обморок не упали. Настасья на меня уставилась, моргает. Да, отжёг ты, Димка. Дамы сами падают и в штабеля укладываются.

Вот что значит быть царским сынком — для тех, кто понимает.

Мамаша спрашивает:

— Вы, должно быть, знакомы с семьёй графа Бобруйского? Сынок покойного графа — жених Настасьи.

— Да, — отвечаю, — имел счастье быть знакомым.

Ну, и не соврал даже. Видал я этого графа, и живым видал, в мундире и орденах, и мёртвым. На кусочки порванным после взрыва. — Слышал, у вашего мужа с графом Бобруйским были дела?

— Ах, — отвечает дама, — дела. Бедный муж, он так заботился о семье, всё желал нам достатка. Как будто в этом счастье!

Дама всхлипнула, вытянула из-под платья конверт.

— Вот, даже накануне… накануне трагедии прислал мне письмо. Там какие-то заметки, что-то о графе… я не вникала. Вы же понимаете…

Я взял конверт. Пальцы кольнуло, будто электричеством. Так, так, интересно…

Не успел я конверт разглядеть, затопали ноги, дверь в комнату распахнулась. Ширму в сторону отодвинули.

Вошёл лакей. Важный, как генерал. За ним вплыли, как утки по гладкой воде, статс-дамы. Встали вокруг, руки на животе сложили, замерли. Вошла высокая, важная дама — великая княгиня.

Вдова выпрямилась на диване, хотела встать, но пошатнулась.

— Сидите, милочка, не вставайте! — голос знакомый.

Да это Елизавета Алексеевна, племянница государя! А я сразу и не узнал. Причёску, что ли, сменила? Выходит, это её дворец? Это она великая княгиня, и статс-дама тоже её?

С прошлого раза, как я её видел, она ещё красивее стала. Вошла, как королева красоты на подиум. Статс-дама встать хотела с дивана, она удержала.

Настасья поднялась, присела, как это дамы делают, поклон у них такой.

— Ваше высочество…

Елизавета Алексеевна подошла ближе, на меня посмотрела. Ух, какие глаза… Как у русалки. Платье на ней не такое, как на приёме у английского посла, попроще, декольте нету. Но всё равно шикарная девушка.

Она руку протянула, говорит:

— Дмитрий Александрович? Какой сюрприз. Почему не заходите по-дружески, на чай? Или вы меня игнорируете?

А я молчу, сказать ничего не могу. Будто язык проглотил. Руку ей поцеловал, стою, как дурак.

Она улыбается, зубки белые, на щеках ямочки. Ух, блин…

— Как хорошо, что вы зашли, сегодня у меня как раз раут. Будут все мои друзья, отказы не принимаются!

Я молча кивнул. Отказать такой девушке, княгиня она там или не княгиня… Даже безногий бы пошёл.