Дар

Глава 37

Я держался за прутья клетки. Круглая такая клетка, верхушка как купол, стенки из прутьев. В такие сажают птиц. Клетка большая — высотой до потолка, а сами прутья стальные, в палец толщиной.

Прутья вдруг загудели, засветились, как лазерные мечи в кино. Руки обожгло. Я отскочил от решётки.

— Отсюда нельзя выйти, — сказали у меня за спиной. Я обернулся.

Вижу — на полу клетки сидит здоровенный кот. Чёрный такой, шерсть блестящая, синевой отливает. Аж искрится.

В лапах у кота дверной замок. Такими замками сараи закрывают. Или на перила моста вешают в день свадьбы. Висячий, с замочной скважиной и металлической дужкой сверху.

Кот замок этот крутит в лапах, когти скрежещут по металлу.

Прямо как кот-бегемот у Булгакова, только у того в лапах был примус.

— Ты кто? — спрашиваю. Вопрос глупый, просто я обалдел слегка.

— Сами не видишь? — кот фыркнул. Скребанул когтями по замку, аж искры полетели.

— Ты кот.

— Ага. А ты просто человек.

Кот глянул на меня, зрачки сверкнули синим. Талисман! Мой котик Талисман. Какой здоровый стал, с меня ростом.

— Узнал наконец, — пробурчал кот.

И тут же исчез. Расплылся чёрным облаком. Не успел я удивиться, на месте кота возник человек. Да это тот самый стряпчий! Мы у него в квартире прятались, когда за нами гонялась полиция во главе с местным мафиози — Рыбаком. Талисман в тело стряпчего и вселился тогда. Понятно… В кого он вселялся, тех я и вижу.

— Что смотришь? — спросил стряпчий. — Не знаю я, как мне выглядеть. У меня нет тела. Я не успел родиться.

Вот блин, правда. Иллариэль, его мать, погибла при магическом обряде. В лесу, на поляне, внутри магического круга. Её сын не успел родиться и вселился в первое попавшееся тело. В тельце маленького котика.

Кто-то мне ещё говорил, что так нельзя. Что это опасно…

Стряпчий достал откуда-то из-за спины корзинку. Вытащил из корзинки большого синего, с красной грудкой, попугая.

Попугай затрещал крыльями, щёлкнул клювом. Микки! Мой верный малец-гоблин. И он здесь.

Стряпчий схватил попугая за крылья, сунул обратно в корзину.

— Видишь? — говорит. — Мы все здесь заперты. Вместе с тобой.

— Это вы заперты, а я нет, — отвечаю. — Я свободен. Хожу куда вздумается.

Стряпчий засмеялся. В корзинке жалобно запищал попугай.

— У тебя есть ноги, но ты ходишь по кругу, брат. Пока цела печать, ты узник. Запертый внутри себя.

Я вцепился в прутья клетки. Нет. Это сон. Я сплю и вижу сон. Нет никакой клетки. Меня никто не запирал. Нигде.

Прутья вдруг раскалились добела. Ладони зашипели, как шашлык на углях. Запахло жареным.

Я заорал, стал отрывать руки от прутьев. Не получается… ладони прижарились, отрываются с мясом.

В клетку, между прутьями, вдруг пробежала мелкая собачонка. Есть такие — маленькие, почти лысые, с хвостом в виде прутика. На тонких дрожащих ножках.

Собака вбежала в клетку, поднялась на задние лапы и затявкала. Потом выбежала обратно, посмотрела на меня. Снова затявкала. Как будто зовёт за собой.

Странная собака, вся зелёная. Как будто её в краску окунули.

За спиной всё громче смеялся стряпчий.

Я сжал пальцы на раскалённых прутьях, ухватился покрепче и раздвинул их в стороны. Руки загорелись огнём. Больно! Я совсем чуточку сделал выход пошире — на большее у меня сил не хватило. Сунулся между прутьями, упёрся изо всех сил и выскочил из клетки. На решётке остались лоскуты горелой кожи с ладоней.

— А-а-а! — я дёрнулся и открыл глаза.

Что-то шкворчит и булькает. Пахнет жареным.

Лежу на лавке, накрытый лоскутным одеялом. Под головой смятая подушка. В трёх шагах от меня старик — смотритель кладбища — жарит яичницу.

Ох ты ж блин… Сон это. Просто сон.

Я поднял руки, посмотрел на ладони. Ничего, всё порядке. Думал, они обгорели до костей. Фух-х.

— Проснулись, ваше благородие? — спросил дедок. — Яичница готова. Садитесь.

— А где мой товарищ? — я подскочил на лавке.

Где мой беглый арестант?!

— Так ушёл ваш дружок. Сказал, вы спать будете, не велел будить. Сказал, скоро вернётся. За махоркой пошёл, покурить захотелось.

— Давно ушёл? — я подскочил с лавки. Молодец, офицер Найдёнов. Отличная работа! Проспал всё на свете.

— Да уж давненько, — старик поставил сковородку с яичницей на стол. — Это уж другая, давешнюю мы пожарили да съели. С дружками вашими.

Я огляделся. И полукровки Афедиэля нигде не видно.

— Инородец ваш тоже ушёл, — хмыкнул старик. — Грит, по делу. Дык какое там дело, убёг, ясен день. Уж больно морда хитрая у него, инородца. Сразу видать — жулик.

Вот ты ж блин блинский, едрёна вошь! И этот сбежал…

Я заставил себя успокоиться. Не дёргайся, Димка. Далеко наш Федька-Афедиэль не уйдёт. Он под моей рукой ходит, господином зовёт…

Ага, ещё скажи, что крепостные своих господ обожают. Вилами в брюхо не тычут, если что. Небось, как только почуял, что господин Найдёнов отрубился, так и свалил.

— Некогда мне яичницу есть, дедушка, — говорю. — Дела. Мою долю яичницы лучше ушастику своему отдай.

— Какому ушастику? — старик удивился. — Шавке моей, Жучке, что ль?

Он ткнул пальцем. Возле его ног крутилась маленькая собачонка. Тощая, облезлая, ушастая. Ножки тонкие, хвост прутиком. Увидела, что я на неё смотрю, тявкнула. Какой знакомый тявк…

Пригляделся я, понял — это же гоблинка мелкая в облезлом сарафане. Собачонкой прикинулась. А старичок-то и не знает…

— Так ты один живёшь? — говорю. А сам думаю — бежать надо, Ворсовского искать. Куда он мог пойти? Я из народовольцев только дочку ректора знаю, Настасью. Не факт, что беглый арестант к ней пойдёт.

— Один, ваше благородие. Бабка моя померла, сынок в солдатах служит. Собачонка вот приблудилась. Крыс ловит, мышей. Жрать не просит, так живёт. Может, чайку?

На столе уже шумел самовар. Ну да, мне только чаи распивать. Пока инороды с беглыми арестантами по городу бегают.

Хотел я старичку в лоб пальцем тыкнуть, чтобы он забыл о моём провале. Только руку поднял, меня насквозь прострелило. Печать на спине припекло, чуть не заорал от боли.

А сон-то мой непростой оказался! Вон, как спину печёт, будто раскалённую железку приложили, и жарят со всей дури.

Нет, никакой магии на сегодня. Походу, я перестарался, когда Ворсовского лечил.

Достал я из кармана монету, положил на стол.

— Это за чай. Собачонку я одолжу у тебя.

Дедок захихикал:

— Нешто с Жучкой след побёг искать, ваше благородие? Аль совсем плохи дела у жандармов?

Я не ответил. Выгнал дедка в сени, чтобы не мешал. Повозил рукой в печке, набрал немного сажи. Растёр по волосам. Прочесал пальцами. Нашарил на полке дедовы очки — старые, в круглой оправе, с толстыми стёклами. Нацепил на нос.

Погляделся на своё отражение в стекле.

Вот что горсточка сажи и старые очки с человеком делают! Был красавчик-блондин, стал типчик заумного вида в круглых очках. Волосы серые, торчат, глаза за стёклами — как у рыбы. Лепота, да и только. Ещё сюртук чёрный, застёгнут наглухо. Прямо работник похоронного бюро с мрачной мордой, а не капитан Найдёнов.

Отлично.

Я свистнул собачонке. Спросил:

— След можешь взять?

Жучка кивнула. Радостно тявкнула, закружилась на месте. Рада, что с собой беру.

— Тогда пошли.