Чжунгоцзе, плетение узлов

Глава 8. Увы, Чунъян непредсказуем…

Слухи дошли и до господина Сяхоу. Конечно, Сюэлянь рассказывала отцу об иноземце, которого ее муж привел в дом, однако поначалу его это мало заинтересовало. Теперь же, когда история преобразилась и обросла удивительными фантастическими деталями, ему и самому захотелось взглянуть на необыкновенного юношу.

Так что на праздник Чунъян он пригласил Ао Юньфэна и Нежату пить хризантемовое вино в павильоне Инея летящих лепестков на Холме белых звезд в его саду.

Сяхоу Сюэлянь сидела с женщинами чуть поодаль и вспоминала, как десять лет назад, точно также на Праздник двух девяток, она впервые увидела своего мужа. Тогда ему было только четырнадцать, он был худенький и невысокий, отец просил его принести гуцинь, как и сегодня, и он играл «Гуанлин сань»…

На праздник были приглашены все родственники господина Сяхоу, в том числе и по линии жены, госпожи Пань. Ее младший брат Пань Цзинь сидел со всеми, пил вино и слушал игру на гуцине. Впрочем, больше просто глазел по сторонам, потому что не разбирался в высокой музыке. И заметил среди гостей того самого «небожителя», о котором в последнее время толковал весь город.

Этот хрупкий юноша весьма заинтересовал молодого господина Паня. А уж когда стали играть в застольный приказ, и тот, проиграв, выпил чарочку вина, глаза Пань Цзиня загорелись прямо-таки, как угли[1]…

Господин Сяхоу любил хорошо развлечься. Если сидеть за столом, то сыграть в застольный приказ, а иначе пить вино не так интересно. На этот раз он предложил сыграть в «Угадайку»[2]. Нужно было разбиться на пары и по очереди загадывать слово: что-то из того, что можно увидеть, не сходя с места. Чтобы дать напарнику подсказку, следовало вспомнить фразу из произведений классических авторов и назвать одно из слов в этой фразе. Если слово и фраза угаданы, то загадавший пьет штрафную чарку. Если нет, то пьет тот, кто не угадал.

Нежата не хотел играть, потому что он совсем не знал китайскую литературу: слишком мало Юньфэн успел ему показать. Но господин Сяхоу не позволил. Тогда Ао Юньфэн попросил играть в паре с Нежатой, ведь кто как не он знает, с какими произведениями классиков тот знаком. Остальные тоже разбились на пары, и игра началась.

Не станем пересказывать все загадки, приведем только те, что задавали друг другу Нежата и Ао Юньфэн.

Первым загадывал Нежата. Он уточнил:

— А можно загадать кого-то живого?

— Н-ну… можно.

— Гм… тогда… «страна».

Юньфэн немного подумал и вдруг вспомнил, как они пару дней назад читали Конфуция. Нежата загадал чуть ли не самую первую фразу первой книги: «Встретить друга, прибывшего из далеких стран, разве это не радостно?»

— «Друг», — отозвался он. — Ты на самом деле загадал… меня?

— Мне очень трудно играть в эту игру, — смутился Нежата. — Слишком много сложных условий…

— Я угадал? Тогда пей, — Юньфэн протянул ему чарочку с вином. Нежата до сих пор не пил ничего крепче кваса, и вино, пусть и не очень крепкое, подействовало на него сразу. Мир вокруг стал мягким и зыбким.

Юньфэн подумал немного и сказал:

— «Просо».

Нежата поднял на него изумленный взгляд. «Просо»? Что они читали о просе? Юньфэн улыбнулся и постучал носком по земле. Он выбрал фразу из «Толкования истории» Ма Су: «Во времена Шэнь-нуна небо пролилось на землю просом…»

— Ну? Ты понял? — Юньфэн красноречиво опустил глаза.

— А, «земля»? — Нежата вспомнил, как они обсуждали этот отрывок на днях.

— Угадал! Теперь пью я.

Когда до них опять дошла очередь, Нежата загадал снова.

— «Песня», — сказал он.

Понятное дело, если песня, то и музыкальный инструмент должен быть рядом. Гуцинь Ао Юньфэна лежал на столике на расстоянии вытянутой руки, конечно, его можно было увидеть. Понятно, что Нежата вспомнил строчку из «Лунной поэмы» Се Чжуана: «Тогда подвернуты струны, настроен гуцинь, и песни, и лица в отменном согласье».

— «Гуцинь».

— Я опять должен выпить? — с нескрываемым страхом спросил Нежата.

— А ты что, боишься?

— Я больше не хочу.

— Давай тогда выпьем вместе. Хорошо?

Они выпили вместе, и у Нежаты все поплыло перед глазами. Он беспомощно уставился на Юньфэна, боясь, что уже ничего не сможет угадать. Ао Юньфэн назвал слово:

— «Красота».

— Нет, — сказал кто-то, — это слишком сложно. Слишком много есть строчек, где употреблено слово «красота».

— Хорошо, «гора», — согласился Ао Юньфэн. — Ну же, ты знаешь этот текст.

Нежата зажмурился, чтобы кружащийся мир не мешал ему думать, но мысли путались.

— Ты же сам только что его вспоминал, ну?

— Подсказывать нельзя! — перебил господин Сяхоу. — Будешь подсказывать, придется пить штрафную чарку!

— Я не знаю, — признался Нежата.

— Я загадал всего лишь слово «хризантема». Это тоже из «Лунной поэмы»: «Хризантема разбросала красоту свою повсюду, на горах и на вершинах». Тебе придется выпить.

— Я больше не могу.

— Нет-нет, — заспорили сидящие за столом. — Если проиграл, то пей!

Но Юньфэн заметил, что его другу нехорошо, и поспешил прийти к нему на помощь:

— Чжайдао не привык пить вино. Он живет как монах, мы не должны его заставлять. Давайте, я выпью вместо него.

— Хорошо, выпей. Но, раз ты нарушаешь правила, кроме того выпей еще три штрафные чарки, — согласился господин Сяхоу.

Все равно играть Нежата больше уже не мог. Он как-то незаметно для себя положил голову на плечо Ао Юньфэну и задремал. Поскольку его напарник не играл, Юньфэн тоже вышел из игры. В общем-то, он тоже выпил слишком много для себя и хоть и не заснул, но был в смятении.

Наконец, сообразив, что состояние Нежаты дает ему повод покинуть празднество, Юньфэн поклонился господину Сяхоу и засобирался домой. Сюэлянь хотела было ехать с ним, но увидев, в каком неустойчивом состоянии находятся эти двое, решила остаться погостить у родителей до завтра. Саньюэ пришлось тащить Нежату до самой повозки: он спал на ходу, у него заплетались ноги. Юньфэн же был очень взволнован и возбужден.

…Когда они вернулись домой, между ними произошло маленькое недоразумение. Проводив Нежату до постели и уложив его, Юньфэн присел рядом и засмотрелся. Ум его еще не прояснился после выпитого, в повозке немного растрясло и убаюкало. Даже прохлада осенней ночи не освежила его. Что он видел в этом лице? Какие-то свои мечты? Тайные желанные образы? Юньфэн мягко коснулся лица Нежаты… Тот не спал и, вздрогнув, от прикосновения резко отстранился. Он смотрел на Юньфэна с непониманием, а у того от порывистого движения Нежаты, оттолкнувшего его, мысли пришли в движение и начали вливаться в привычное русло. Юньфэн сам испугался того, что сделал, и поспешно проговорил:

— Ох, прости! Сам не знаю, что со мной было…

Нежата смотрел на Юньэна, и в голове у него понемногу светлело. Произошедшее было недоразумением оттого, что они слишком много выпили вина? Он решил переспросить:

— Ты, наверное, слишком много выпил этих штрафных чарок из-за меня? Ты задремал и тебе сон какой-то приснился?

— Да, — торопливо согласился Юньфэн. — Это был какой-то глупый сон.

Нежата понимающе кивнул головой. Все это время ему тоже грезилось что-то невнятное и безóбразное — текучее, плавучее, переливающееся.

— Вот и ладно. Может, ляжем спать? Уже, кажется, поздно? — предложил он.

Юньфэн молчал и не двигался с места, задумчиво глядя мимо Нежаты.

— Юньфэн-сюн, — позвал Нежата и коснулся его рукава. — Позвать Саньюэ? Проводить тебя?

— Почему тебе так легко не испытывать этих постыдных чувств? — с горечью проговорил Юньфэн. — А я… я такой гадкий.

— Юньфэн-сюн! — горячо возразил Нежата, начиная смутно догадываться, что, возможно, дело было не в глупом сне. — Если тебе дано что-то потерпеть, значит, у тебя достанет сил. Апостол говорит: «Каждый получит воздаяние по трудам своим»[3]. А тот, кому легко дается его хваленая добродетель, кто не страдает и не трудится, если и получит награду, то совсем маленькую, несравнимо меньшую, чем та, которую получит человек, трудившийся и страдавший.

— Это так мало утешает сейчас, — вздохнул Юньфэн.

Нежата вспомнил отвратительных жуков внутри, и его передернуло. Он очень, очень жалел Юньфэна.

— Прости, я…

— Ничем не можешь помочь, понимаю. Не будем больше об этом, — он встал и направился к двери.

— Юньфэн-сюн! — Нежата вскочил следом.

— Все хорошо, Чжай-эр, — улыбнулся Юньфэн, обернувшись. — Спокойной ночи!

— Спокойной ночи, — отозвался Нежата. Он долго еще стоял на пороге, наблюдая за Юньфэном, бредущим по дорожке, глядя на садик, все еще освещенный луной. Потом вздохнул и вернулся к себе.

Наутро Юньфэн явился как ни в чем не бывало поприветствовать друга, и Нежата вздохнул с облегчением: он все еще не мог не думать о ночном разговоре. Раз Юньфэн решил все забыть, то и Нежате не стоит придавать этому значение. Как все же опасно вино! Оно будит неясные желания, непонятные тревожные мысли… Нежата решил, что с этих пор не возьмет в рот и капли, и будет следить, чтобы Юньфэн-сюн тоже слишком много не пил.

И жизнь их продолжалась, как раньше: разговоры, учение Нежаты, занятия Юньфэна.

***

Ао Юньфэн и Нежата ужинали, и Юньфэн вдохновенно рассуждал об изысканной поэзии Ду Фу, об отличии ее от стихийного, не признающего границ творчества Ли Бо… Вдруг в кабинет заглянул Саньюэ и сообщил, что пришла Пинъэр.

— Что ей нужно? — резко спросил Юньфэн, прерванный посреди фразы бесцеремонным слугой. У него испортилось настроение, едва он услышал о служанке жены. Саньюэ небрежно пожал плечом:

— Она к вам пришла, господин. Сами ее спросите.

— Ты бессовестный грубиян, — Юньфэн покачал головой. — Так говоришь со своим господином! Когда-нибудь ты поплатишься за это. Поди и спроси ее.

— Она говорит, это дело не для моих ушей и ей необходимо переговорить с вами.

— Хорошо, пусть войдет, — обреченно согласился Юньфэн.

Нежата молча наблюдал за ним, испытывая и жалость, и неловкость.

Войдя, Пинъэр, нежно благоухающая, нарядная, как цветок, склонилась в почтительном поклоне.

— Ну, что там надо твоей госпоже? — нетерпеливо обронил Юньфэн.

— Госпожа просит вас прийти к ней сегодня после ужина. Она разучила новую мелодию и хотела вам сыграть.

— Я не приду.

— Но господин, госпожа очень печалится, она так старается для вас! Почему вы такой жестокий?

Юньфэн молчал. Ему не только не хотелось сегодня видеть жену, его брала досада на то, что его законное нежелание с ней встречаться всегда воспринималось близкими как бесчувственность и жестокость. Кто бы подумал о том, что чувствует он? Сюэлянь страдает, Сюэлянь несчастна! А он? Разве он счастлив с ней? С этим вечным чувством вины…

— Юньфэн-сюн, — позвал Нежата. — Может, ты все же заглянешь к госпоже Сяхоу? Это ведь не так уж и трудно?

— Не пойду, — отрезал Юньфэн. — Я не приду сегодня. Так и передай своей госпоже. И пусть она меня не приглашает. Когда захочу, тогда и явлюсь.

Пинъэр чуть не плача ушла от него, бормоча, что до появления этого господина Не все было совсем по-другому. И потом под окном сквозь слезы жаловалась Саньюэ на колдовство и дурные глаза цвета воды.

Нежата закрыл лицо ладонями. Юньфэн коснулся его плеча:

— Не слушай ее. Ты тут ни при чем. Просто у меня сегодня нет настроения слушать музыку.

— Может быть, все и так, но сейчас она наговорит всякого госпоже Сяхоу… Мне бы так не хотелось, чтобы у вас из-за меня портились отношения.

— Какие еще отношения! Почему из-за тебя? Мне всегда досадно… нестерпимо досадно, когда я думаю о ней. Зачем она вышла за меня замуж? Я ведь отказал им! Меня разбирает злость при воспоминании об этой постыдной свадьбе, — Юньфэн отвернулся, закусив губу.

— А тебе не кажется, что эта досада из-за уязвленной гордости? — вдруг спросил Нежата.

— Пускай! Но разве я не имею права на чуточку гордости? Разве мне нельзя хоть что-то решать в своей жизни самому? В конце концов, женитьба разве не касается в первую очередь меня?

— Вроде бы все так, но… Все же твоя женитьба на Сюэлянь касалась и ее. Весь город знал о вашем сговоре, так что…

— О помолвке не было официально объявлено. Я вообще не был обязан на ней жениться.

— Но подумал ли ты о ее чувствах? Почему она хотела выйти за тебя замуж и даже несмотря на твой отказ все же решилась уговорить отца?

— А она подумала ли о моих чувствах?

— Мне кажется, тут ты не прав. Может, тебе просто трудно принять то, что ей не важно, как ты сдал экзамен? Ей просто нужен был ты, а не многообещающий молодой чиновник.

— Нет, вовсе не я ей был нужен, а тот Ао Юньфэн, которого она придумала себе, слушая мою игру на цине.

— Почему ты так думаешь?

— Она ничего не понимает в моих стихах.

— М-м… А кто понимает?

— Ты.

— Ты уверен?

— Давай проверим. Вот, прочти, — Юньфэн, порывшись в каких-то бумагах, протянул Нежате лист. Нежата прочел:

Смеркается, и в темном кабинете

Я у стола спешу зажечь светильник.

Мир съежился до книги в тусклом свете,

Так против мрака робкий свет бессилен.

Прислушиваюсь к шорохам снаружи,

К дыханью засыпающего сада,

И тишина, натягиваясь туже,

Звучит в душе непостижимым ладом:

Трепещет он, оборванный, неровный,

Так тесен, темен, нестерпимо узок…

…Войдет слуга и, растопив жаровню,

Немножечко ослабит этот узел.

Нежата вопросительно глянул на Юньфэна, встретив его испытующий взгляд.

— И что ты скажешь?

— Что ты хочешь услышать?

— О чем это?

— Об одиночестве, которое не может разрушить даже присутствие человека рядом. Потому что человек находится вне, он не способен проникнуть в душу и исцелить ее. На самом деле это может только Бог, но Он войдет в душу, лишь если ты Его туда пустишь…

О страхе, что одиночество никогда не закончится, а будет только разрастаться, затягиваясь все туже, ведь ты не можешь пустить к себе в сердце Целителя, пока не откажешься от гордыни. Пусть не избавишься, но хотя бы скажешь себе, что она тебе не нужна. Тишина здесь равна одиночеству, потому что в одиночестве нет звуков человеческого голоса.

— Ты понимаешь…

— А что тут непонятного?

— Знаешь, что Сюэлянь сказала? «Должно быть, это очень красивая мелодия. Ты записал ее?»

— Но эта мелодия вполне может быть красивой, если очистить ее от страха и гордости.

— Только это ведь очень трудно.

— Конечно. Это очень, очень трудно, — Нежата вздохнул. Похоже, Юньфэн не собирался менять отношение к своему браку, по крайней мере, перед Нежатой. Даже разговор увел в другую сторону. Нежата мысленно перебирал все, что знал об отношениях мужчины и женщины, о семейной жизни, и вдруг вспомнил письма Иоанна Златоуста к Олимпиаде, гимн девству во втором письме.

— А знаешь, — сказал Нежата, глянув на Юньфэна. — Один святой так вот рассуждал. Он говорил, мол, девство такое великое дело, что Цзиду, сойдя с неба для того, чтобы людей сделать ангелами, все же не решился сохранение девства возвести в закон, хотя даже умирать за веру повелел. То есть Он считал, что умереть легче, чем сохранить свое тело и душу в чистоте. И святитель Иоанн приводит в пример таких великих ветхозаветных праведников, как Моси, Яболахань и Юэбо[4], которые перенесли множество скорбей, преодолели человеческую природу, но все же имели жен, не отважившись приступить к подвигам девства и предпочтя покой, какой дает брак.[5]

— М? — Юньфэн был удивлен этой речью. Прежде их разговоры никогда не касались подобных тем. — Хочешь сказать, что я не мог бы сохранять помыслы в чистоте? А ты можешь?

— Я… у всех ведь разная природа, разное устроение… — смутился Нежата. — Это же не значит, что я лучше, чем ты. Я тоже ведь знаю про то… ну, про этих мерзких жуков, ползающих внутри. И…

— Много ты там знаешь, — хмыкнул Юньфэн. — Про жуков… Но ты в чем-то прав. Сюэлянь — лучшая для меня жена, ведь она меня любит. Стала бы другая терпеть мое равнодушие, мои причуды? Я бы точно не нашел никого, кто был бы мне по сердцу.

— Значит, ты тоже ищешь равноангельского, бесстрастного жития? А я тебе говорю тут про трудность девства, — сокрушенно проговорил Нежата.

— Нет, какое там бесстрастное житие, — махнул рукой Юньфэн. — Ты и в этом прав. Я не сумел бы держать в чистоте помыслы, и эти жуки доставляли бы мне большие неприятности, если бы не Сюэлянь, хотя на самом деле… — он вдруг замолчал, стиснув пальцы. — Нет, вовсе не стоит об этом говорить.

— Прости, я не хотел огорчать тебя! — поспешно отозвался Нежата, касаясь его руки. — Просто госпожа Сяхоу такая заботливая, она так внимательна к тебе, так предупредительна, а ты всегда отмахиваешься от нее. Со стороны это выглядит очень… Это заставляет испытывать неловкость. Но я тебя так хорошо понимаю! — горячо продолжал он. — Я ведь тоже так говорил с одной девушкой, очень хорошей и доброй. Но я-то тогда хотел уйти в монастырь, и думал, она меня понимает… На самом деле, я не испытывал ответных чувств. Разве могло выйти у нас что-то хорошее?

— Вот и я о том же, — согласился Юньфэн. — И у нас ничего хорошего не вышло.

— С другой стороны, кто в нашем мире может рассчитывать на роскошь взаимной любви? — улыбнулся Нежата. — Мои родители вовсе не любили друг друга. И даже не были знакомы до свадьбы. Однако жили всегда во взаимном уважении и согласии. То же и брат с женой. И сестра… Ведь госпожа Сяхоу заслуживает любви! Она такая красивая, утонченная, образованная. Вы вскормлены с ней одними и теми же стихами, книгами. Тебе должно быть с ней интереснее, чем со мной: я ведь так многого не понимаю!

— Сюэлянь все воспринимает слишком поверхностно, как ты мог уже убедиться на примере моих стихов. Я не всегда готов выслушивать пустые восторги о том, в чем она не смыслит. Она восторгается всем, что я пишу, всем, что я играю, всем, что я говорю, потому что она влюблена в некий воздушный образ меня. Это все только снаружи и это — только ее представления, это ее, только ее чувства. Она понятия не имеет о том, какой я.

— Вот уж нет, ты и сегодня показал ей, какой ты на самом деле, — возразил Нежата с горечью.

— А, это… — Юньфэн вздохнул. — Это другое. Но все же… Пускай смотрит, пускай разрушает придуманный образ сюцая Ао.

— А если она тебя разлюбит?

— Перестанет ко мне приставать.

— Тогда она будет еще более несчастной. Ты не можешь этого допустить, Юньфэн-сюн. Она ведь доверила тебе всю свою жизнь. Ты не можешь так с ней поступить.

— Не могу? — он долго смотрел на Нежату: на пушистые волосы цвета песка, всегда выбивающиеся из прически, лежащие колечками надо лбом и на шее, большие, даже немного навыкате, глаза цвета воды, веснушки на щеках, забавный какой-то вздернутый нос, на его руки, совсем лишенные изящества. Во всем его облике было что-то трогательное, бьющее Юньфэна в самое сердце. — В самом деле, я не могу с ней так поступить. Ты прав. Пойду к ней, попрошу прощения. Ты не будешь скучать?

— Нет, нет! — радостно отозвался Нежата. — Я с большим удовольствием почитаю эту детскую книжку, «Троесловие», повторю сегодняшний урок… Мне надо учить вэньянь.

— Отлично. Приду, проверю, выучил ли ты. А вчерашнее уже помнишь?

— Да-да: «Цуй Вэньцзи могла воспевать стихи. Се Даоюнь могла воспевать стихи». «Они, будучи девицами, показали остроту ума. Вам, юноши, надлежит возбуждать в себе рвение».

— Намек на госпожу Сяхоу? Мы ведь вчера не только это разбирали! — усмехнулся Юньфэн.

— Как-то эти слова быстрее всего запомнились, — невинно улыбнулся Нежата. — Ты иди, а то все никак не уходишь, — и он мягко вытолкал Юньфэна за дверь.

Оставшись один, он раскрыл «Троесловие» и принялся усердно переписывать стихи оттуда.

Собака сохраняет во время ночи;

Петух поет на заре.

Если не учиться,

Можно ли почитаться человеком?

Шелковичный червь даст шелк,

Пчела составляет мед.

Если человек не учится,

Ставится ниже тварей.

Он переписывал до тех пор, пока не смог воспроизвести текст, не подглядывая в книгу. Продекламировав эти четверостишия несколько раз, он попробовал разобрать еще не читанные с Юньфэном тексты, но найдя непонятные слова, отложил тетрадь и задумался.

Этот удивительный язык был таким сложным! Нежата хотел узнать его как можно лучше, чтобы рассказать Юньфэну о своей вере. То есть он, конечно, пытался рассказывать, но получалось довольно плохо: за простыми словами вставали тени множества смыслов, а сложные слова теряли значение и съеживались, как сухие листья. Нужно было учить и учить этот неудобный язык, где каждое слово могло значит так много, что трудно было подобрать подходящее, чтобы объяснить хоть что-то. Надо было учиться усерднее, ведь, кто знает, когда Нежате придется возвращаться?

И он поспешно взял в руки кисть и бумагу и принялся писать письмо Юньфэну о том, о чем недавно они говорили, читая то же «Троесловие». Если они не успеют снова вернуться к этой теме, когда-нибудь Юньфэн прочтет письмо Нежаты и, может быть, что-то для него станет яснее?

«Помнишь ли, Юньфэн-сюн, как ты объяснял мне эти стихи:

Три существуют Деятеля:

Небо, земля и человек.

Три находятся светила:

Солнце, луна и звезды?

И помнишь, как мы согласились с тобой во многом?

В том согласились, что легкая сущность, поднявшись вверх по повелению Божию, стала небом, а тяжелая, опустившись вниз стала землей. Но мы не могли сойтись на том, откуда произошла материальная сущность. Я не знаю, почему так трудно тебе понять, что материя не могла быть совечной Богу, но была сотворена Им, что не сам по себе из предначального беспорядка стал возникать мир, но был призван из небытия Божьим повелением. Что в этом сложного? Предположить ли, что материя была изначально и Бог стал творить из нее, или же — что Бог был изначально и одно лишь Его желание произвело вещественную сущность, из которой были сотворены вода, небо, земля — весь видимый мир?»

Нежата задумался, вспоминая их недавний спор. Мир Юньфэна был двуединым, состоящим из двух равноправных начал, не могущих существовать друг без друга. Для Нежаты это было безумием. Разве добро не может существовать без зла? Зло — это всего лишь отсутствие добра, как темнота — отсутствие света. Но Юньфэн говорил и о другом…

«Помнишь ли, как не могли мы договориться о том, каковы силы, действующие в мире? Ты уверял, что «под небом разумеется Дух, разлитый по его пространству, которое почитается беспредельным; под землею разумеется Дух, оживотворяющий нашу планету. Сии две действующие силы в существе составляют одну»[6].

Я же пытался убедить тебя в том, что лишь Бог действует повсюду, сами же по себе ни земля, ни небо не имеют собственной силы. То есть сила проливать дожди или сила давать урожай даны им Богом при сотворении мира. Душа и жизнь же даны лишь живым существам, и человек отличается от них образом Божиим, запечатленным в нем, призванием и стремлением уподобиться Богу — получить совершенство обожения в Цзиду.

И верно ты говорил, что человек на земле должен совершенствовать ее произведения, и «посему почитается третьим деятелем, вспомоществующим природе в том, чего она сама по себе не может сделать»[7].

Все же, должно быть, в мире единый деятель — Бог, а человек призван уподобляться Ему и помогать. Но грех исказил душу человека, и все его занятия на земле приносят по большей части разрушения.

Мы толковали с тобой об этом и, надеюсь, вернемся еще к этой беседе.

И свое письмо я хочу заключить словами святого Григория Нисского:

«Бог по природе Своей есть всё то объемлемое мыслию благо, какое только есть вообще… Будучи превыше всякого разумеваемого и постигаемого блага, Он творит человеческую жизнь… только потому, что благ»[8].

Вспоминай об этом, брат Юньфэн!

Пусть это утешает и укрепляет тебя.

Береги себя.

Чжайдао».

Нежата отложил исписанный лист к другим таким же письмам. Когда-нибудь он решится показать их Юньфэну…

[1] Китайцы почему-то считают, будто легкое опьянение придает человеку очарование: глаза влажно блестят, щеки раскраснелись… Ни одна нежная история не обходится без того, чтобы напоить кого-то из героев.

[2] Игра взята из романа «Сон в красном тереме» Цао Сюэциня.

[3] 1Кор. 3:8

[4] Моисей, Авраам и Иов.

[5] Иоанн Златоуст, Письма к Олимпиаде, письмо 2

[6] Иакинф Бичурин, Троесловие, комментарии.

[7] Там же.

[8] Св. Григорий Нисский, Об устроении человека.