Чжунгоцзе, плетение узлов

Глава 2. По какому пути разливается свет и разносится восточный ветер по земле?

Так случается, что тихой прекрасной жизни приходит конец, как бы ни хотелось ее продлить. Когда Нежате было семнадцать, его наставник и друг, самый близкий, самый дорогой для него человек — отец Авраамий — тяжело заболел. Несколько дней уже он лежал, почти не двигаясь, а Нежата ни на шаг не отходил от его постели. Ему казалось, если он отлучится хоть ненадолго, его наставник ускользнет от него, оставит его, и это будет концом. Как жить в мире, в котором не будет отца Авраамия, Нежата не мог себе представить. Незнанка взял все заботы по хозяйству на себя: прибирался, варил еду, кормил Нежату, а то он и не вспомнил бы, что надо поесть… Отец Авраамий пребывал в полузабытье, однако как-то утром он очнулся и обратился к Нежате:

— Скажи, Нежатко, что будешь делать, когда я умру?

— Нет-нет, не говори так, отче! — Нежата в слезах схватил старца за руку. — Я не хочу, чтобы ты умирал! Не оставляй меня одного!

— Вот глупенький… Пора мне, хочешь — не хочешь. Да и ты не один: вон у тебя родители, Незнанка, девочка эта, подруга твоя.

— Но они — совсем другое! Кто будет меня учить, наставлять? Как без тебя я не потеряюсь в мире?

— Господь с тобой, Нежата. Господь вразумит тебя.

— Господь вразумит, конечно, я знаю, но, отче, ты… Я не хочу расставаться с тобой!

— И я бы побыл с тобой еще, чадушко мое, да пора мне. А ты все еще не ответил, что будешь делать, когда меня не станет.

— Не умирай, отче, не бросай меня.

— Вот заладил, упрямый, — отец Авраамий вздохнул. — Знаешь ведь: на все Божья воля. Так чем займешься, Нежатко? Ну?

Нежата помолчал, собирая осколки мыслей, крохи вытесненных большим горем чувств, пытаясь понять, чего же он хочет, чего он хотел до того, как с ним случилась такая беда, до того, как настала необходимость решать свою судьбу самому.

— Мне кажется, — неуверенно начал он, — что мой путь — монашество. Я думаю остаться в монастыре и со временем принять постриг.

— Хорошо, хорошо, — согласился отец Авраамий. — Только вот точно ли хочешь остаться?

— Да, а что же еще мне делать?

— Пойти мир посмотреть. Узнать, отчего трава зеленая, а небо голубое. Разве ты не мечтал об этом прежде?

— Так это было в детстве, а теперь…

— Что же теперь изменилось? Неужто неинтересно стало?

— Говорят ведь, отче, мол, не нужно странствовать, любопытствовать: главное — быть с Богом…

— Так-то так… А я вот в твои годы на Афон отправился. Десять лет там провел, после вернулся.

— И мне, значит, на Афон надо идти?

— Не ведаю. Твой путь — это твой путь. Но сердце говорит мне, что следует тебе оставить нашу богоспасаемую обитель и отправиться поклониться Киевским преподобным старцам. Да и в Полоцк еще зайди в Ефросиньин монастырь помолиться.

— Благослови, отче.

— Бог благословит. Побродишь по миру и поймешь, где тебе лучше всего быть. А теперь ступай, позови отца Евфимия: пусть исповедует меня перед смертью.

В тот же день, пособоровавшись и причастившись Святых Христовых Тайн, отец Авраамий мирно отошел ко Господу.

Нежата три дня до похорон не отходил от тела. То плакал, то читал Псалтирь, Незнанка ходил за ним с кашей и чуть не насильно кормил. На отпевании Нежата молча стоял в стороне, а после похорон к нему подошел отец Евфимий и строго сказал:

— Нельзя так убиваться, Александре, — и вдруг прижал его к себе и, всхлипнув, прошептал: — Добрый христианин вернулся к Отцу. Мы радоваться должны, а не печалиться. Но как же мы осиротели… И все же, святой Златоуст что говорил? «Неумеренная скорбь является сатанинским делом и произведением его коварства»[1].

— Да, — вздохнул Нежата и продолжил: — «Спасительное лекарство он делает вредоносным вследствие неумеренности».

— Верно-верно, — согласился отец Евфимий. — Чем теперь займешься, Александре? В монастыре останешься?

— Отец Авраамий благословил поклониться киевским преподобным. В Киев пойду.

— Славное, славное дело — богоугодное, — отец Евфимий похлопал Нежату по плечу. — А книги свои можешь мне оставить: я сберегу. Ну ступай, собирайся. Путь-то долгий предстоит.

Неожиданное сочувствие отца Евфимия, с которым Нежата прежде и не разговаривал почти, тронуло юношу, и он чуть снова не разрыдался. Только, наверное, он все слезы уже выплакал.

Ждавший его в келье Незнанка, встал навстречу, взял за плечи и слегка встряхнул.

— Ну, Нежата, эй! Ты собираешься жить дальше? Или так и будешь блуждать в тумане.

— Я собираюсь, — ответил Нежата, вытирая глаза рукавом. — А про туман ты разве сам придумал?

— Нет, это меня батюшка научил. Велел так тебе сказать после похорон.

— Я в Киев пойду. Книги оставлю отцу Евфимию: он сохранит.

— Этот-то? Ох, Нежата! Да ты доверчивый какой! Что он там сохранит? Продаст все.

— Не все ли равно. Тебе что ли их оставить?

— Да мне они вовсе ни к чему. Только как, скажи, ты без меня странствовать пойдешь? Тебя же все время обманывать будут! Кто тебя защитит? Кто о тебе позаботится?

— А что, пойти со мной хочешь?

— Я бы и пошел, да не могу.

— Не можешь?

— Нет, — Незнанка потупился и уши у него порозовели. Нежата и не знал, что у него была на примете хорошая девушка. Он собирался через пару лет жениться, но надо хоть что-то иметь за душой, а если пойти странствовать… — Старец остаться благословил.

— Когда же он успел? А я и не слышал…

— Да ты уснул, а он тогда очнулся, дня за три до кончины. И спрашивал меня, что я собираюсь делать. Я и рассказал ему. Он благословил остаться. Сказал, что его племянница, мать твоя, примет меня. Как думаешь, примет?

— Наверное… я давно дома не бывал. Но вроде матушка добрая, должна принять. Ты вон какой крепкий. Помогать станешь…

С потерей человека, который всегда был готов выслушать Нежату, дать совет, который понимал его иногда лучше, чем он сам, закончилось детство, и стало очевидно: что-то изменилось, и в связи с этими изменениями необходимо было принимать какие-то решения. Самостоятельно, без помощи и подсказок. Хотя одну последнюю подсказку отец Авраамий Нежате все-таки оставил, благословив его отправиться в паломничество в Киево-Печерскую лавру.

Менять привычный образ жизни и уходить так далеко было немного страшно. Следовало еще позаботиться о Незнанке и проститься с Аришей. Незнанку юноша отвел к своим родителям, где добродушного и открытого мальчика приняли хорошо. Незнанка в свои четырнадцать лет был шире в плечах, чем семнадцатилетний Нежата, и на голову выше. Так что в подмастерья к кожевнику он вполне годился[2].

С Аришей было расстаться труднее. Она не хотела его отпускать, спрашивая настойчиво:

— Когда ты вернешься? А если ты не вернешься? На дорогах так опасно! Так много в мире злых и хитрых людей, а ты такой… ты дурачок такой!

— Вот и Незнанка то же говорит, — улыбнулся Нежата. — Но батюшка верил в меня.

— Ну ладно ты, а как же я? Что со мной будет? Как я буду без тебя? Ты не думал, что когда ты вернешься, меня выдадут уже замуж и мы больше не сможем так запросто болтать и дурачиться?

— Так всему свое время. Время дурачиться, время серьезно работать. Если выдадут замуж, то тут уж, конечно, не до веселья и не до детских шалостей станет.

— А если я хочу за тебя замуж? Что скажешь на это?

— А… — Нежата смутился. Он никогда не думал об Арише как о девушке. Она была просто хорошим, близким, дорогим для него человеком. Он не думал, что ее могут выдать замуж, как не думал о том, что она, может быть, сама хотела стать его женой. — Но я… — он не знал, что сказать.

Он не собирался ни на ком жениться, он просто хотел найти свое место в этом мире после того, как гнездышко, в котором он вырос, упало на землю. Лишившись наставника, он почувствовал невыносимую свободу, холодную и стремительную. Ни один человек из тех, кто окружал его, ни одна теплая привязанность не могли удержать его.

— Я, наверное, стану монахом, — отозвался он. Пусть она не пытается ухватиться за него, ведь он такой неустойчивый. Вряд ли он сможет ей чем-то помочь…

Словом, он отправлялся в путь почти без сожалений. Если можно так сказать, когда человек потерял самое главное, что имел. Потеряв привычную опору, о чем еще можно было жалеть?

Нежата в последний раз изучал содержимое ларя отца Авраамия. В сундуке остались одни книги: все хоть сколько-нибудь пригодные вещи, включая застиранный вылинявший подрясник, растащили братия, соболезнующие Нежате в потере наставника. И даже Незнанка ничего не смог им противопоставить, только ругался тихонько и вздыхал. Книги Нежата пока отстоял. Хотя и сам понимал, да и братия, конечно, знали, что большая часть наследия отца Авраамия не покинет монастырь: далеко унести десяток книг мало кому было бы по силам. Нежата перебирал их, со вздохом каждый раз по одной откладывая в сторону. Священные книги Нового Завета, переписанные крупным ладным почерком старца, Паремийник[3], «Пчела»[4] — с ними он расстался почти без сожаления. Только долго изучал мастерски выполненные заставки в Евангелии, стараясь запомнить хитрых и хищных грифонов, волшебные ветки, сплетающиеся в сложный орнамент. Он разогнул следующую рукопись, хотя и по обложке знал, что в ней записаны «Сказание о сотворении Адама», «Слово о законе и благодати», «Житие Феодосия Печерского», «Хожение в Святую Землю» игумена Даниила… «Хожение» Нежата любил очень. Путешествие в Иерусалим было его детской мечтой. Однако он с сожалением признавал, что для столь масштабных предприятий нужны немалые средства. А скромное состояние, скопленное старцем, частично пошло на похороны. То же, что осталось, следовало разделить пополам с Незнанкой. Даже если продать оставшиеся книги, не набрать и половины необходимого.

Подумав немного, Нежата отложил «Хожение» и взял в руки книгу, где, помимо прочего, содержалось «Сказание о Евстафии Плакиде». Он сам переписывал эту историю и рисовал инициалы. Вот дивная повесть о милосердии Божьем и о том, как ведет Господь Своими путями людей, любящих Его! В глубине души Нежата понимал, что для него покинуть монастырь и родной Плесков было необходимо, чтобы всецело предаться в руки Господа, да ведет Он Своего раба дивными неисповедимыми путями. Ведь был же где-то на земле (Нежата читал об этом) вход в Рай и туда можно было попасть, как попал некий отец Агапий. Правда, старец Авраамий не имел склонности верить сему удивительному факту. И все же мечтательному юноше мила была мысль, будто можно идти, идти и прийти в Божественный сад.

Нежата вздохнул и снова вернулся в келью старца, где застал себя сидящим на полу перед ларем. Он открыл книгу и погрузился в чтение. Перед юношей вновь развернулась сцена чудесной охоты. Великолепный олень, стройнее и прекраснее других, неустанно бежал впереди. И крест воссиял между его рогами, ослепляя светом Плакиду. У Нежаты каждый раз от этой красоты замирало сердце. Снова пережив разлуку, радостное воссоединение семьи Евстафия, подивившись их чỳдному преставлению, Нежата с сожалением отложил рукопись в сторону.

Оставались еще две книги: Псалтирь и «Беседы на Шестоднев» Василия Великого на греческом языке, привезенные отцом Авраамием с Афона. Нежата подержал в руках «Беседы», рассматривая простой деревянный переплет, обитый кожей с медными жуковинами, расстегнул застежку, перевернул несколько страниц и прочел по-гречески, мысленно переводя на родной свой язык: «Для неба отделил Он естество приличное небу, и в форму земли вложил сущность, свойственную земле и для нее потребную»[5]. Он вздохнул. Стоило бы забрать книгу с собой: здесь она мало кому могла понадобиться, разве только отцу настоятелю, который тоже знал греческий.

Но ведь была еще и Псалтирь. С ней-то юный книжник уж точно никак не мог расстаться. Псалтирь для него была как путешествие по Святой земле, даже больше: полная ярких красок и прекрасных слов, она являла собой благодатный путь в Горний Иерусалим. Он подумал еще немного и сложил вместе с Псалтирью «Хожение игумена Даниила». Посидел немного, потер лоб, поморщился, вынул, повертел в руках, вздохнул и взял-таки историю Плакиды. Хотя он знал эти тексты почти наизусть, расставаться с книгами ему было тяжело. Даже мелькнула предательская мысль остаться в монастыре. Он задержался на ней ненадолго, но неясная жажда узнать и увидеть новое и горячий огонек отчего благословения оказались сильнее робости и привычки.

Часть книг Нежата обменял у братии на всякие нужные в пути вещи, часть, в том числе и «Хожение игумена Даниила», оставил и вместе с неиспользованным пергаменом отдал на хранение отцу Евфимию: юноше представлялось, будто книги, как близкие люди и дорогие друзья, станут ждать его в Мирожском монастыре, пока он странствует.

***

Что же касается Ао Юньфэна, то он отправился в Линьань — столицу Южной Сун, чтобы сдать государственный экзамен. Столичные экзамены сдавали в восьмом лунном месяце (на должность в провинции) и во втором месяце (на соискание должности на государственном уровне). Ао Юньфэн сдавал весенние экзамены, так что в дорогу он отправился месяце в десятом, чтобы уж наверняка успеть и чтобы никакие превратности пути не помешали ему.

Там он поселился в монастыре Линъинсы, где познакомился с другими кандидатами.

В общую залу войдя, Ао Юньфэн поздоровался с ними, вежливо поклонившись. Двое ответили доброжелательно, двое же высокомерно не обратили внимания. К тем, кто приветлив, Юньфэн подошел, разговор завязался. Так они и сошлись.

Лю был на три года старше, и служил чиновником в губернском городе, теперь же, получив рекомендации от своего начальства, уже во второй раз приехал сдавать императорский экзамен на должность в столице. Ао Юньфэн удивился, ведь, судя по сочинениям, Лю одарен и способен. Что же, бывает и такое, как говорил Сун Юй когда-то князю: «Чем выше песнь, тем меньше тех, кто вторит ей»[6]. Хань был старше на пять лет, экзамен сдавал он впервые. Он был импульсивен и резок в сужденьях, и Ао Юньфэн хорошо понимал, почему губернский экзамен тот прошел лишь недавно: в его сочинениях гладкости недоставало, и мысль была слишком ярка.

Так, время экзаменов наступило. Три дня просидев в кабинках, сюцаи встретились и отдыхали, обсуждая темы, делясь своими находками, набираясь сил перед новым этапом.

Еще спустя три дня друзья, усевшись за оградой монастыря, любуясь видом гор, читали отрывок из сочинения. Они очень живо его обсуждали, и тут вдруг появился надменный сосед и с насмешкой сказал:

— С таким безыскусным стилем вам никогда не пройти на экзамене.

— Что ж ты считаешь искусным? — возмутился Лю (читали его сочинение).

— Вот, поглядите! — тот подал им свиток и гордо отошел к приятелю.

Стали читать: что за ужас? Нелепые рваные фразы, грубые мысли, сравнения никуда не годятся.

— Да он посмеялся над нами!

— Постойте, вот это сравнение вполне неплохое… — нерешительно пробормотал Ао Юньфэн.

— Но, Юньфэн-ди, это же отсылка к Цюй Юаню! Да и не к месту, — напомнил ему Лю.

— Ах, да… я так растерялся, что даже «Гаданье о жилье» не сразу узнал, — Ао Юньфэн рассмеялся.

— Нам следует это поскорее забыть! — воскликнул Хань. — Как бы нам не заразиться такой глупостью.

— Пойдемте и запьем-ка всё вином, — предложил Лю с улыбкой.

Последний этап миновал. И как же друзья удивились, когда услышали имена поступивших и увидели списки. Из них прошел только Лю, да и то оказался ближе к концу. Зато два заносчивых соседа были в середине списка. «Не может быть!» — воскликнули хором студенты.

— Да отчего же не может? — спросил их стоявший рядом мужчина. — Я думаю, эти студенты учились у экзаменаторов, щедро платя за занятия.

Но не успели юноши расспросить человека, как тот растворился в толпе…

Пришла пора приятелям расстаться. Немного смущаясь, Ао Юньфэн преподнес друзьям украшения чжунгоцзе. Для Лю он сплел мистический узел пань-чан[7], для Ханя — цзю-и: «все в согласии с желаниями твоего сердца». Юноши были растроганы подарком Ао и с улыбкой привязали к поясам узелки-подвески.

— Лю-сюн! Удачи тебе, хорошего места! Юньфэн-ди, встретимся через три года, — Хань обнял друга.

— Знаешь ли, лао Хань, мне показалось… — Ао Юньфэн обвел взглядом горы. — Я вдруг подумал, что несправедливость, возможно, судьбой мне послана, что здесь подсказка, каким мне следует идти путем…

— Юньфэн, это всего лишь случайность! — пытались убедить его друзья.

— Мне надо хорошенько все обдумать.

— На то тебе даны еще три года!

Итак, приятели разъехались, простившись.

Экзамен Юньфэн не сдал — конечно, не беда: ему было всего двадцать лет, и через три года он вполне мог пройти на испытаниях. Однако для него стало большим потрясением то, что сюцаи, чьи сочинения были явно намного хуже, оказались в середине списка. Не предположить о предвзятости экзаменаторов тут было невозможно. Он расстроился, и ему стало казаться, будто вообще все это зря и не хочет он больше никогда никакие экзамены сдавать, а останется жить в монастыре.

Там он провел почти год.

[1] Иоанн Златоуст, Письма Олимпиаде, письмо 1.

[2] Позже, когда князь Ярослав Владимирович торопецкий набирал дружину, Незнанке удалось к нему попасть. Так что он стал воином, как и хотел. Он погиб уже в зрелых годах в Раковорской битве (1268 год).

[3] «Паремийник» — богослужебная книга, сборник чтений из Ветхого Завета.

[4] «Пчела» — переводной сборник изречений византийского происхождения, в его состав входили цитаты из Священного Писания, отцов Церкви, некоторых древнегреческих философов и высказывания, приписываемые царям (вроде Александра Македонского, Артаксеркса и проч.) На Руси известен с XII века.

[5] «Καί ούρανώ μέν άϕώρισε τήν ούρανώ πρέπουσαν ϕύσιν τώ δέ τής γής σχήματι τήν οίκείαν αύτή καί όϕειλομένην ούσίαν ύπέβαλε».

[6] Сун Юй. Сун Юй отвечает чускому князю на вопрос.

[7] Узел пань-чан, или мистический узел, один из восьми символов буддизма. Он цикл жизни, не имеющий начала и конца; он приносит удачу тем, кто его носит.