Чжунгоцзе, плетение узлов

Глава 12. Сны просяной каши

Цзянчаюйши Ао благополучно выполнил поручение, объехав всю юго-восточную часть Хэнани, и в начале весны первого года Дуанпин вернулся в Линьань.

Все это время сияющая вода Дитайчжицзяна словно по капле проникала в его сердце, солнечными лучами подтачивая опасливое недоверие к чужому и непонятному — к тому, во что верил Чжайдао.

В конце весны Ао Юньфэн получил новое поручение Юйшитая, и отправился с проверкой в уезд Чанша провинции Хунань, так что смог встретиться со своей семьей. Они не виделись полтора года, но его дочке И-эр все еще не дали красивое имя. Сюэлянь очень хотела, чтобы имя придумал Юньфэн, но он слегка растерялся, увидев это толстенькое прыткое существо, и попросил время подумать, сославшись на то, что мало знаком с ребенком.

Однако общение с дочкой у Юньфэна не складывалось: девочка его побаивалась, да и сам он робел в ее присутствии. Зато Нежата неожиданно быстро нашел с И-эр общий язык. Он уже считался практически членом семьи, и вход в женские покои ему разрешался. Так что часто можно было видеть, как он играет с И-эр в мяч, качает ее на качелях, бегает с ней по саду или, взяв на руки, прогуливается по дорожке, с серьезным видом повторяя ее лепет, а она тычет пальчиком в нос то ему, то себе.

Сюэлянь, хоть и относилась очень ревниво к своему маленькому сокровищу, Нежате доверяла и часто сама с улыбкой наблюдала за их играми.

Близилась осень, отсрочка при служебной поездке, согласованная с высшими чиновниками Юйшитая, заканчивалась, и Юньфэну нельзя было больше задерживаться в Чанша, а имя для дочки он так и не придумал. Не то что его это сильно беспокоило, но Сюэлянь постоянно напоминала мужу о своей просьбе.

Как-то накануне отъезда Юньфэн разыскал Нежату в саду, где тот задумчиво смотрел, как И-эр перебирает камешки на дорожке, а потом вручает ему то один, то другой с очень довольным видом.

— Ты так подружился с девочкой, — заметил Юньфэн, подходя. — Все время с ней проводишь. Совсем обо мне забыл.

— Просто не хочу отвлекать тебя. Знаю же, сколько тебе сейчас нужно всего написать. Хотя, конечно, твоя дочурка невообразимо прекрасна, — и Нежата улыбнулся, принимая очередной камушек.

— Чем вы тут вообще занимаетесь? Сюэлянь будет сердиться, что И-эр возится в грязи.

— Разве же это грязь? — удивился Нежата. — Я всегда играл с камушками, и никто ничего не говорил… — и, глянув на Юньфэна, сдвинувшего брови, рассмеялся. — Ах, да, конечно, господин цзянчаюйши! Кто я такой? Простолюдин какой-то, нищий иноземец, мне положено было в грязи ковыряться…

— Ну что ты! — торопливо перебил его Юньфэн. — Я совсем не это имел в виду. Чжай-эр, послушай, я хотел тебя попросить: ты так хорошо знаешь И-эр… может, придумаешь ей имя?

— Имя? Как же его придумывают?

— Оно должно отражать какое-то благопожелание, например, или быть поэтичным названием какой-то черты характера…

— М-м, понятно… — Нежата задумался. И-эр надоело ковырять дорожку, и она, забравшись Нежате на руки, стала настойчиво призывать его пойти куда-то в заросли гардений.

— Так что же? — Юньфэн шагнул с дорожки следом за ним. С мокрых от утреннего дождя листьев сыпались капли. — Мы же промокнем!

— Дёись, дёись! — радовалась И-эр, шлепая ладошкой по растопыренным веткам.

— Она так славно говорит, — сказал Нежата. — Может, назвать ее Благоречивая? Шаньхуа?

— Чудесное имя, — согласился Юньфэн. — Только давай выбираться отсюда на дорожку. И кстати, как ни приятно тебе общество этой милой барышни, все же надо собирать вещи. А вон и нянька сюда спешит: наверняка ребенка пора или кормить, или спать укладывать — что там у них обычно принято делать?

— Жаль, — вздохнул Нежата, отдавая девочку няньке. Та торопливо удалилась в сторону женских покоев.

— Если тебе так жаль с ней расставаться, то не хочешь ли оставить свои мысли о возвращении на родину? Ты будешь жить с нами, а лет через четырнадцать, когда Шаньхуа станут делать взрослую прическу, ты можешь жениться на ней.

— Да что ты! — Нежата замахал на него руками. — Я не могу жениться.

— Почему же? — продолжал Юньфэн, внимательно глядя на Нежату. — Разница в возрасте, конечно, большая, да, но ты сможешь взять ее наложницей. Я вовсе не буду возражать.

— Нет, я не могу, потому что… гм… я… Я, конечно, не приносил обеты, но уже принял малый постриг, когда собирался остаться в монастыре навсегда, — Нежата потупился, перебирая и рассматривая камушки в ладони. — Значит, я просто обещаю жить чистой непорочной жизнью, посвятив себя Богу. Это еще не обеты, которые нельзя нарушить, но обещание, которое не хочется нарушать.

— М-м, понятно, — вздохнул Юньфэн. — Можешь считать мои слова неудачной шуткой. Прости.

— Ты прости. Ты же не знал…

***

Вернувшись в Линьань, они были потрясены следами страшных пожаров, охвативших город в их отсутствие. Город с трудом приходил в себя, тяжело залечивая ожоги.

Когда Юньфэн сдал отчеты, как раз пришло время шоуицзя — «отпуска для получения теплой одежды в девятый лунный месяц». Так что на семь дней Юньфэн оказался предоставлен себе, и они с Нежатой решили снова посетить монастырь Линъиньсы и старичка отшельника, как просил Ди-тай. Уже начинался сезон выпадения инея, и рано утром, когда друзья вышли из ворот Монастыря прибежища душ, под ногами похрустывала белая трава, еще не тронутая теплым светом. Солнце, выныривало из-за горных хребтов, торопливо расправляя крылья, чистило перышки, умывалось прозрачной голубизной рассвета.

Желтые, красные, зеленые деревья, пушистые от инея, отмирали, сверкая в холодных еще лучах, начинали дышать, перешептываться.

Друзья шли молча, наслаждаясь пронзительной красотой утра, исполненного благодарности за свою неповторимость.

Когда проходили вдоль реки, Нежата внезапно остановился, долго смотрел на воду, колышущую водоросли, на трепещущие кусты, мокрую траву.

— Как бы сохранить это сокровище в сердце навсегда? Чтобы, даже далеко отсюда всегда можно было вернуться в это утро, дышать этим воздухом, любоваться небом, горами, заводями цвета цин…

— Зачем же быть далеко отсюда?

— Ну мало ли… К тому же нельзя ведь всю жизнь простоять здесь, над рекой.

— Человеку, конечно, нельзя.

— Вот я и говорю…

— Можно нарисовать. Берешь тушь, кисть, лист бумаги и рассказываешь обо всем, что увидел и что почувствовал в это мгновение. А потом повесить свиток на стену.

— Я пока не очень научился.

— Почему же? У тебя хорошо получается, — возразил Юньфэн, наблюдая, как Нежата сходит к реке и, присев на камень, опускает пальцы в воду. — Зачем ты так делаешь? У тебя же руки замерзнут.

— Я просто хочу пить, — отозвался Нежата.

— Господин, — вставил Саньюэ. — Может, сделаем привал? Приготовите чай: здесь прекрасный вид.

— Чжай-эр, а ты что думаешь?

— Кажется, нам не обязательно спешить? Можно и в самом деле здесь отдохнуть, — согласился Нежата.

Так, не торопясь, время от времени останавливаясь и любуясь видами, они добрались до хижины Цуйчжу-иньши. Старичок, прикрыв глаза, сидел на соломенной циновке под старым утуном.

— А-а, деточки пришли! — обрадовался он, едва они приблизились. — Господин Ао принял решение?

Нежата вопросительно глянул на Юньфэна. Какое решение? Юньфэн замер в замешательстве.

— Ничего, погостите у меня немного, и все определится.

И они остались. Чтобы гости не скучали, Цуйчжу-иньши придумал для них множество занятий: подметать во дворике опавшие листья, рубить дрова, ходить за водой, прибираться в доме, готовить еду. В перерывах между делами они собирались около утуна, и бамбуковый отшельник рассказывал им что-нибудь поучительное или просто занятное, вроде истории про монаха с удивительным аппетитом, который съедал целое поле лакрицы. Все поражались, но мало кто мог видеть, что вместе с ним ходят голодные духи. Или о праведнике, который, едва увидев, как птица обгадила благородного молодого человека, сразу понял, что на того наложено проклятье, и всю ночь пребывая в молитве, смог уберечь юношу от гибели.

А Юньфэн смотрел на Нежату и, видя, как тому здесь хорошо, как он рад жить вот так, питаясь кашей, выполняя простые дела, внимая наставлениям старца, и понимал, какая между ними разница.

— Тебе здесь так нравится, Чжай-эр, — сказал он как-то, когда они возились на кухне.

— Да! А разве тебе тут плохо?

Юньфэн только вздохнул. Ему не было плохо, но он понимал, что жить так всегда не смог бы. Ему не хватало красивых вещей, утонченных книг, изысканной живописи и вкусной еды, наконец. Вместо живописи еще мог сгодиться пейзаж, который они ежедневно наблюдали с порога хижины, но все остальное… Хорошо, конечно, что здесь можно укрыться от земных невзгод и бурь. Жаль, отсиживаться в тишине, когда мир готов обрушиться (Юньфэн ясно это почувствовал, путешествуя по Хэнани), бросить тех, кто от него зависит, он не мог. Так, несмотря на мирное течение жизни в горах, пренебрегая даже тем утешением, которое он получал, осознавая, как доволен, как счастлив здесь Чжайдао, Юньфэн не был здесь спокоен, временами его охватывала тревога.

Сидя под деревом, растерявшим почти все листья, Юньфэн наблюдал медленные тяжелые облака и пытался унять торопливые мысли, спешащие в Линьань, а затем еще дальше — в Чанша, где ждали вестей от него матушка и жена… Когда он сможет забрать их в столицу? Непонятно теперь, где опаснее. Он слышал, будто мэнгу устремились на юг и юго-запад, обходя Поднебесную, но, захватив те далекие страны у моря и в горах, они могут вернуться, и тогда под ударом окажется Цзянхунань… Но и вдоль восточного побережья, и в сторону Сычуани уже проходили войска мэнгу, разоряя и разрушая все на своем пути. До столицы пока не дошли, однако… И все же лучше, если бы его близкие были рядом.

— Вижу, господин Ао, ты чем-то обеспокоен, — сказал Цуйчжу-иньши. — Я бы хотел «рассеять мысли, собирающие облако скорби»[1]. Что тебя так смущает? Почему взволнован твой дух?

— Можно ли не беспокоиться о бедах Поднебесной? Сейчас, когда земля сотрясается под копытами конницы мэнгу, то здесь, то там случаются набеги, пожары, наводнения… Как чувствовать себя хоть в чем-то уверенным? Как не волноваться — не о себе, а о тех, кто дорог?

— Одним словом, ты так расстроен, потому что «растет гибель вселенной»[2]?

Юньфэн кивнул.

— Мир этот никогда не был спокойным местом, господин Ао. Он подобен морю, где то штиль, то буря несет на скалы наши утлые суденышки. Есть только один Великий Кормчий, способный одним лишь мановением усмирить волны и ветры. Уповай на Него и никогда не погибнешь ни ты, ни те, кто тебе дорог.

— Почему же, если Он такой всемогущий, допускает несчастья и беды?

— Таков у Него обычай, как у отца, который учит свое дитя, предоставляя свободу действовать по своему разумению и пожинать плоды собственных ошибок. Лишь осознав свою беспомощность, прибегает дитя к Отцу, но Тот ждет, вырабатывая терпение и упорство в доброделании, а после явит свою силу.

— Но кто-то может и не дождаться, — язвительно заметил Юньфэн. — Многие умирают, так и не получив утешения.

— Мы не можем судить о Его путях, но я верю, что каждый получит воздаяние не по справедливости щедрое, исполненное великой милости.

— Все равно…

— Но ведь, в сущности, господин Ао, страшно только одно — грех. Ни козни врагов, ни ненависть, коварство, клевета, ложь — ничто из этого не имеет значения. Как говорится, на что ни укажи, хоть на войну всей вселенной[3]— все это, каково бы ни было, временно и скоропреходяще, и вредит лишь смертному телу, но не касается трезвой души. А, Чжай-эр, что скажешь?

— Ибо видимое временно, а невидимое вечно[4], — с улыбкой отозвался Нежата. Цуйчжу погладил его по голове, и у Юньфэна болезненно сжалось сердце, так сияли глаза его Чжайдао в это мгновение.

— Все видимое временно, — повторил Цуйчжу, согласно качая головой. — Так зачем же бояться временного, проливающегося дождем и уходящего в землю, в небытие? Все это как цвет травы[5]. Сердцем прилепись к вечному и незыблемому, и станешь тверд, точно камень, омываемый водой житейских бед.

— То есть надо отрешиться от реальности? Уйти в горы и жить отшельником, как господин Цуйчжу-иньши? — Юньфэн скептически глянул на старца.

— Нет, господин Ао, не обязательно. У каждого свой путь и свое место в жизни. Мое место здесь, твое — в столице, в Юйшитае, место Чжай-эра — в далекой стране за морем Бэймин.

От этих слов Юньфэн похолодел и с тревогой глянул на Нежату, будто тот мог растаять в воздухе, прямо сейчас перенесенный в далекие земли, укрытые глубокими снегами. Нежата заметил его испуг и взял за руку, глянув мягко и спокойно. Нет, еще не сейчас.

— Пусть видимое временно, — согласился Юньфэн. — Но как же тогда невидимое? Как же тепло человеческих отношений? Если я потеряю… — он бегло глянул на Нежату.

— Я бы хотел верить, — проговорил тот, — что любовь уходит в вечность, и все, кого ты любишь, окажутся с тобой. Если только мы будем достойны войти в любовь Творца со своей маленькой человеческой нежностью.

— О Его суде не может знать никто, — вздохнул Цуйчжу-иньши. — Говорят только, что там все иначе и что мы очень удивимся, увидев тех, кого осияла Господня милость, — он ненадолго задумался, разглядывая растерянную букашку, потревоженную неожиданным теплом, которая выбралась из укрытия, перепутав зиму и лето, и теперь деловито ползла куда-то. — Что касается возможной встречи, господин Ао, то лучше быть на одной стороне с тем, кото ты хочешь встретить. Иначе, увидевшись вновь, вы можете оказаться на разных берегах. Стоит ли пренебрегать милостью и любовью, щедро раздаваемыми Творцом? Из одного упрямства?

— О, если так, — взволнованно прошептал Юньфэн. — Если, приняв Его и подчинившись Ему, я смогу надеяться на встречу с Чжайдао, то…

— Но это не должно являться главной целью, — строго прервал его Цуйчжу-иньши. — Главным должно быть все-таки желание всегда оставаться с Ним.

— А если я не могу это понять? Мой ум, мое сердце хоть и осознают Его красоту и величие, однако я не знаю, как… как полюбить Его?

— Нужно просто просить. Уж чем-чем, а любовью в своем сердце человек никак не распоряжается, — ответил Цуйчжу. А Нежата, подавшись вперед и потянув Юньфэна за руку, поспешно заговорил:

— Юньфэн-сюн, послушай! Ты же любишь Его творение: эти горы, реки, разнообразные растения, пение птиц, стрекот цикад… Ты ведь любишь свою матушку, жену, дочку, своих друзей! Ведь это все Он подарил тебе. Разве можно не испытывать благодарности к Нему? И в благодарность лишь за это разве не хочется что-то принести Ему? Ему же ничего не нужно, кроме твоего сердца. А ведь это все лишь видимое, и это малость по сравнению с самым главным, что Он дал нам…

— Ты имеешь в виду Его жертву? — неуверенно пробормотал Юньфэн.

Нежата кивнул.

— И что я должен сделать?

— Принять крещение, — ответил Цуйчжу-иньши.

Юньфэн погрузился в задумчивость. Цуйчжу-иньши молча поманил Нежату, и они ушли в дом, чтобы все подготовить. Пусть Юньфэн ничего определенного не сказал, было ясно, что он уже готов к этому шагу.

***

Вскоре Юньфэна вновь отправили с проверкой в соседнюю провинцию Аньхой, тоже частенько подвергавшуюся нападениям мэнгу. Но благодаря ли талисманам, налепленным на повозку Юньфэна и Нежаты, или, может быть, молитвами Ди-тая и Цуйчжу-иньши, все обошлось, и мэнгу в то время не проходили вдоль берега моря, разоряя все на своем пути.

Вернувшись в Линьань в самом начале нового года, Юньфэн нашел письмо от старшего шиюйши, и утром отправился в Юйшитай. Оказалось, что юйши дафу был очень доволен работой господина Ао и рекомендовал его для повышения в должности. Так, Юньфэн, прослужив цзянча юйши всего лишь два года, стал дяньчжун шиюйши, в чьи обязанности входило наблюдение за императорской левой кладовой. Не сказать, что это дело казалось Юньфэну очень полезным, однако наблюдать за тем, чтобы при дворе не воровали, тоже кому-то необходимо.

Юньфэн отличился и тут, так что в начале третьего года Дуаньпин он снова был повышен в чине и получил звание шиюйши. Будучи самым младшим по стажу, он выполнял разную работу, в том числе через него проходили дела из старой столицы — Кайфэна, а также дела, пришедшие из Цзянькана — одного из крупнейших городов Сун, претендовавшего на звание столицы после потери Кайфэна. Теперь работы у него было очень много, но зато через полгода службы он смог купить небольшую усадьбу в Линьане и к началу первого года Цзяси перевезти семью из Чанша.

Так прошло пять лет, и за это время Юньфэн, видимо имевший особое расположение юйши дафу, получил должность чжунчэна и право присутствовать на докладах императору в качестве представителя Юйшитая.

Все эти годы Нежата всегда был рядом с Юньфэном и, хотя в делах он мало мог помочь другу, но неизменно поддерживал его, и дружба их только крепла. А еще они часто навещали Цуйчжу-иньши в горах Линьин.

Иногда, бродя в одиночестве по саду в усадьбе Ао, в дуновении ветра, в запахе вянущих трав, в шорохе тростника и плеске воды Нежата слышал тихий голос давно покинутых мест — пение торопливой Мирожки, шушуканье камышей. «Как Ты хочешь, — вздыхал тогда Нежата. — Я и сам не знаю, как лучше».

— Шýшу! — окликнула Нежату Шаньхуа. — Опять ты гуляешь один?

— А ты разве не должна сейчас заниматься с учителем?

— Ох, от его наставлений у меня разболелась голова, и матушка позволила мне пойти подышать свежим воздухом.

— И, конечно же, голова сразу прошла, — кивнул Нежата.

— Конечно, — улыбнулась девочка. — А еще, шушу, я хотела найти тебя.

— Зачем же ты меня искала, Шань-эр?

— Я соскучилась по твоим историям о Йесу Цзиду. Вчера ты не пришел мне рассказать новую перед сном.

— Прости, твой отец хотел сыграть со мной в вэйци.

— Ты ведь плохо играешь: даже мне проигрываешь, — рассмеялась девочка. — Почему он так любит играть с тобой?

— Спроси у него, — улыбнулся Нежата. — А про Йесу Цзиду я всегда рад рассказать тебе.

— А ты можешь рассказать о том, как Он оживил девочку?

— Хорошо. Однажды к Йесу пришел важный чиновник и попросил прийти помолиться за его больную дочку. Пока Йесу с учениками, окруженные толпой, шли, из дома чиновника прислали слуг сказать господину, что девочка умерла, и учитель больше не нужен. Но Йесу, желая ободрить отца, возразил: «Твоя дочь не умерла, а уснула. Не бойся, просто верь». Домочадцы посмеялись над Его словами: разве можно перепутать — уснул человек или умер? Но Йесу не обратил на них внимания. Он позвал в комнату родителей девочки и троих учеников…

— Скажи, шушу, неужели она вправду умерла?

— Да, Шань-эр. Но Йесу взял ее за руку, чтобы передать силы, и сказал: «Девочка, вставай!»

— И она села в постели! Я знаю, — рассмеялась Шаньхуа. — А Йесу сказал: «Покормите ее». Потому что она долго болела и проголодалась.

— И еще чтобы люди убедились в том, что она на самом деле жива, ведь только живой человек может есть.

— Я бы хотела, чтобы Йесу пришел ко мне и подержал за руку… — задумчиво проговорила Шаньхуа.

— Он и так все время рядом с тобой и держит в руках всю твою жизнь.

— Я это чувствую, — согласилась Шаньхуа.

— Шань-эр! Молодая госпожа, где ты?

— Кажется, тебя ищет Пинъэр.

— Да-а-а, я ведь обещала вернуться к учителю, когда отдохну немного… — вздохнула девочка.

— Так беги скорее. Нехорошо заставлять его ждать и огорчать матушку.

— Шушу, только ты непременно сегодня ко мне приходи, ладно? Ты ведь споешь мне ту золотистую песню?

— Золотистую? — переспросил Нежата. — Почему ты вдруг он ней вспомнила?

— Мне сегодня приснился сон такого цвета. Хочу еще раз послушать.

***

Поздно вечером Юньфэн позвал Нежату посидеть в их любимой чайной на берегу озера Сиху.

— Конечно, чаю можно было бы выпить и дома, — сказал Юньфэн, устраиваясь за столиком на открытой террасе. — Но здесь чудесный вид.

Нежата кивнул, и, чуть помолчав, возразил:

— Зато в твоем кабинете можно любоваться картиной Лян Кая.

— Ты можешь любоваться ею каждый день, а здесь мы бываем довольно редко. К тому же разве красота, созданная Творцом, не кажется тебе более достойной восхищения?

— Это разные вещи, — отозвался Нежата. — И подходят для разного настроения. Иногда хочется восхищаться непосредственно величием Творца и удивительной мудростью Его замысла, а порой возникает желание проникнуть в душу человека и увидеть, как он воспринимает дарованный нам мир, что он открыл для себя и что хочет рассказать нам.

— Мы можем сегодня полюбоваться и тем, и другим, — Юньфэн налил ему чай.

— Конечно, — согласился Нежата. Он не спеша выпил чай и продолжил: — В последнее время меня иногда охватывает беспокойство, и мне хочется все как следует рассмотреть и запомнить. Будто придется скоро со всем расстаться.

— Давно?

— Нет, несколько дней. Я не очень хотел сюда идти из-за странного предчувствия, будто должен кого-то встретить и что-то решить. А я еще не совсем готов.

— Ты всегда можешь остаться, — заверил его Юньфэн. — Никто не станет тебя неволить.

— Знаю. Но от этого только труднее принять то, что единственным верным решением будет вернуться.

— Почему?

— Потому что мое место там. Но ты не волнуйся: меня ведь никто не приглашает пока пуститься в далекие странствия.

— Твои мысли о возвращении точно смертельная болезнь, которая отравляет и делает острее всякую радость. И не знаешь, когда это прекратится, но знаешь, что конец неизбежен.

— Может быть, это и есть немного болезнь — тоска по родине? — улыбнулся Нежата. — А там, далеко, она обернется тоской о человеке…

— Что касается тоски по родине, я ничем помочь не могу, но горечь разлуки разделю с тобой вполне, — чуть усмехнулся Юньфэн.

— Какой-то неправильный разговор у нас получается из-за меня, — вздохнул Нежата. — Не нужно было и начинать…

— Ты всегда можешь рассказывать мне, если что-то тебя беспокоит, — возразил Юньфэн.

— Беспокоит то больше, то меньше… Не имеет значения. Думаю, это какая-то болезненная мнительность. До сих пор ничего не произошло, зачем волноваться зря.

— Зря или не зря, но не избежишь своего предназначения, и там, где ты должен быть, наконец, окажешься. На самом деле, меня тоже не оставляет беспокойство в последние дни. Потому я и привел тебя сюда. Хотелось увидеть с тобой весенний рассвет на дамбе Су. Он ведь всегда тебе нравился.

Они допили чай и неторопливо пошли в сторону дамбы.

Стоя на узкой полосе суши среди воды, они смотрели на светлеющее небо, на растворенные в предрассветных сумерках горы, на чистую гладь воды, и молчали. Наконец Юньфэн нарушил тишину.

— Чжай-эр, давай сочинять стихи.

— Я не такой уж мастер в этом деле, Юньфэн-сюн, — возразил Нежата.

— Не так ты и плох в сочинении, не скромничай, — отозвался Юньфэн. — Я начну? — Нежата кивнул. — Далеких гор касается рассвет, прозрачной кистью высветляя тень.

Нежата ненадолго задумался, оглядываясь по сторонам, точно желая найти нужные слова в ветвях разросшихся ив. Наконец он проговорил:

— Предвосхищенье дня сквозит в листве, в зеленовато-синей темноте.

— В прохладных складках сонной тишины смолкает перезвон стеклянных звезд, — ответил Юньфэн почти сразу.

Нежата спустился к воде, любуясь отражением бледнеющего неба в озерной глади и тонким лепестком луны.

— Осколок убывающей луны по водной глади не спеша плывет, — проговорил он.

— Ее челнок в светлеющих волнах уносит прочь рассеянную мглу, — чуть подумав, продолжил Юньфэн.

— Весенний ясный день приходит к нам свидетелем и вестником разлук, — закончил Нежата.

— Видно, от мыслей о разлуке никуда не деться, — согласился Юньфэн.

— А «перезвон стеклянных звезд» — это очень красиво.

— Но и это про разлуку, ведь звезды гаснут, движутся по небу…

— Они всегда возвращаются на свои места, Юньфэн-сюн.

— Чего не скажешь о людях. Пойдем?

— Давай еще постоим немного.

Когда они спускались с дамбы, их окликнули:

— Господин чжунчэн! Господин Не!

Это был очень светловолосый иноземец, Ао Юньфэн не был знаком с ним, но, заметив тревожный взгляд Чжайдао, Юньфэн насторожился:

— Ты знаешь его?

— Да, с ним я плыл на корабле, когда оказался здесь.

— Значит, наше беспокойство не было беспочвенным.

— Господа, здравствуйте! — юноша поклонился, почтительно сложив руки.

— Мне уже пора? — сразу спросил Нежата.

— Мы пробудем в столице еще десять дней: вы все успеете, не так ли? — иноземец улыбался, и от этой улыбки тревога таяла, как тает снежный лунный рог в светлеющем небе. От его взгляда весь мир превращался в стихи. — Я найду господина Не в поместье господина чжунчэна?

Нежата кивнул.

— До встречи, — и он ушел, быстро исчезнув среди деревьев.

— Что же мы будем делать? — растерянно пробормотал Юньфэн.

— Юньфэн-сюн, знаешь… давай вернемся домой и ляжем спать? — смущенно улыбнулся Нежата.

— Прекрасная идея, — усмехнулся Юньфэн. — Ты ляжешь, а мне надо сегодня в министерство. Завтра доклад императору: надо все проверить, подготовиться, как следует…

— Вот и замечательно, — согласился Нежата. — Займемся каждый своим делом. А вечером все обсудим.

И они отправились в поместье Ао.

Несмотря на то, что господин чжунчэн весь день ревностно исполнял свои обязанности, ум его блуждал где-то далеко. Мысль о разлуке с другом мешала ему дышать, и он перебирал всевозможные варианты, которые помогли бы избежать неизбежного. В конце концов, ему явилась идея взять и отправиться в путь вместе с Чжайдао. Это будет непросто, но все возможно. Благо, за время службы в Юйшитае Ао Юньфэн накопил кое-какие средства, так что его семья будет обеспечена. Нужно продать дом в столице и купить поместье в глубине страны, там, где более безопасно в случае нападения мэнгу. Десяти дней на это не хватит, но можно попросить о помощи Лю или Ханя…

Вернувшись домой, он тут же рассказал о своих планах Нежате. Не желая слушать возражения, Юньфэн красочно описал, что и как собирается делать, чтобы его семья жила в достатке и безопасности, когда его не будет рядом.

— Ты сошел с ума, — вздохнул Нежата, когда Юньфэн закончил свой рассказ. — Ты не сможешь там жить. Тебе будет очень, очень тяжело. Ты пожалеешь о своем решении.

— Но ты же будешь рядом.

— Да кто я такой? Почему ради меня ты готов бросить своих родных, спокойную жизнь в достатке и почете? Променять это на бедность, возможно, презрительное, пренебрежительное отношение людей…

— Мне все равно. Неужели ты считаешь, что это так важно? Разве не ты говорил, что все это не имеет значения по сравнению с вечностью? Что вся слава человеческая как цвет травы?

— Но, понимаешь… человеку, привыкшему к хорошей жизни, не приученному к лишениям, потерять все будет непомерно тяжело.

— Я готов.

— Ты не представляешь, Юньфэн-сюн… Ты даже не представляешь, о чем говоришь!

Но Юньфэн точно обезумел: он не желал слушать никакие доводы рассудка, упрямо повторяя, что отправится вместе с Нежатой.

— Хорошо, все с тобой ясно, — кивнул Нежата. — Только давай после твоего доклада императору отправимся к Цуйчжу-иньши. Надо бы с ним попрощаться.

— Верно. Послезавтра отправимся в горы Линьинь.

— Юньфэн-сюн, ты только пока больше никому не рассказывай о своем отчаянном решении.

— Ладно, ладно, хорошо… — отмахнулся Юньфэн.

Всю ночь Нежата молился о том, чтобы Господь вразумил Юньфэна. А потом написал еще одно письмо и положил к остальным.

…Они отправились из монастыря Линъинсы на рассвете. Ночь выдалась необычно холодной для этого сезона, и на траве белыми острыми перьями лежал иней. Они подошли к реке, к тому самому месту, где обычно останавливались выпить чаю. Оба стояли у воды, лазурной от смотрящегося в нее неба. Юньфэн в душе прощался с этой красотой и в то же время не верил, что расставание возможно. Он оглянулся на Нежату и проговорил:

— Ночь перья разбросала по земле…

— А? — переспросил Нежата, занятый своими мыслями.

— Продолжай, Чжай-эр.

— М-м… — Нежата задумался ненадолго, глядя на сверкающую в лучах утреннего солнца реку. И продолжил: — Струится меж камней поспешный блеск.

— Вода несет в себе небесный цвет… — отозвался Юньфэн, касаясь пальцами воды.

— Склоняясь, моешь руки в синеве…

— Ты опьянен студеною рекой…

— Пьешь горный чай со вкусом облаков.

Цуйчжу-иньши встретил гостей с неизменным радушием:

— Деточки пришли!

А узнав о намерении Юньфэна все бросить и отправиться с Нежатой в далекую стану за морем Бэймин и за горами Куньлунь, покачал головой, но отговаривать не стал. Видя взволнованного, встревоженного Юньфэна, он вздохнул и, порывшись в коробочках и мешочках с лекарственными травами, заварил какой-то загадочный чай.

— Это специально для тебя, Фэн-эр, — сказал он, протягивая Юньфэну изящную чашечку-цинхуа.

— Невкусный какой-то чай у вас, господин Цуйчжу, — Юньфэн, поморщившись, отставил чашку.

— Ты плохо выглядишь, тебе надо поспать. Я согрею воды: помоешься и ложись.

В тот вечер Юньфэн и в самом деле наконец-то смог спокойно уснуть. Ведь он почти не спал с той ночи, когда они с Нежатой любовались рассветом, стоя на дамбе Су.

— Не тревожься о нем, — сказал Цуйчжу-иньши Нежате. — Господь его образумит.

***

Юньфэну снилось что-то смутное, и утром он чувствовал себя невыспавшимся. Однако господин Цуйчжу настойчиво растолкал гостей ни свет, ни заря, накормил просяной кашей и отправил восвояси. На следующий день к вечеру друзья вернулись в Линьань. Сюэлянь встретила их в слезах. Оказалось, что матушка Юньфэна накануне утром шла куда-то — и вдруг упала. Второй день она лежала, не приходя в себя. Вызванный лекарь ничего не мог сказать, только руками разводил. Через два дня она скончалась. И тут случилась новая беда: гуляя по городу со служанкой, Шаньхуа попала под лошадь. Никто не мог объяснить, как это произошло: служанка на мгновение отвернулась, рассматривая нарядные подвески, а, оглянувшись на шум, увидела юную госпожу на земле с разбитой головой. Когда девочку принесли домой, она была еще в сознании, но к вечеру впала в забытье и утром умерла. От переживаний у Сюэлянь, которая была на сносях, начались роды, ребенок родился мертвым, а Сюэлянь умерла от кровотечения. Все сразу, за несколько дней.

— Где же милость твоего Владыки, Чжай-эр? В это невозможно поверить, это невозможно понять!

— Он ничего не дает человеку не по силам… Ах, Юньфэн-сюн, если бы я мог хоть как-то тебя утешить! Я бы сам лучше семь раз умер, но что я могу?

— Все верно, Чжай-эр. Забота о них мешала мне думать о Боге, мешала мне с легким сердцем отправиться с тобой. Теперь здесь меня ничто не держит. Что ж, так, вероятно, даже лучше: меньше суеты.

Юньфэну казалось, будто его сердце обратилось в камень, будто он сам весь стал камнем — грубым, бесчувственным, холодным. Только Чжай-эр еще мог согреть его, вернуть к жизни. И они отправились в дальнюю-дальнюю страну. Путь на чудесном корабле оказался недолгим, и вскоре они пристали к берегу в родном городе Чжайдао. Но что это был за город? Небольшая крепостица с серыми каменными стенами…

В монастыре, куда сразу Чжайдао повел Юньфэна, келья его старца была кем-то занята и нужно было строить себе новую. Пока же их приютил какой-то маленький грязный монашек, от которого пахло тухлой рыбой. В его темной келье стоял тот же отвратительный запах, а спать приходилось на полу, подстелив какие-то драные тряпки. Тяжелая работа, грубая пища, грязь, блохи, долгие службы, на которых Юньфэн не понимал ни слова, а в довершение всего — ледяная снежная зима, пришедшая за слякотной стылой осенью. Чжай-эр, как мог, пытался скрасить это жуткое, нечеловеческое существование, но как он мог помочь? Юньфэн не видел ни капли радости в этом кромешном мраке. Кроме, конечно, Чжайдао — светлого, как день. Точно нищета и мерзость не касались его.

Как-то раз морозным солнечным утром они сидели на пороге кельи и пили стремительно остывающий отвар из листьев смородины и мяты.

— Чжай-эр, как ты выносишь этот ужас? — Юньфэн обхватил обеими ладонями еще теплую глиняную канопку и покачал ее, глядя, как плещется внутри зеленовато-охристая жидкость. — Неужели именно сюда ты так стремился вернуться?

— Это мой мир, я здесь вырос.

— Ты похож на лотос. «Теперь лишь лотос я люблю один — не пачкаясь, проходит он сквозь ил, омыт водой, не слишком ярок он, хоть стебель пуст — снаружи гладок, прям, и аромат разлился далеко, благоуханьем воздух напоив. Издалека любуемся мы им, нельзя с ним забавляться, не сломав…»[6]

— Да, я помню эти стихи. Кажется, это Чжоу Дуньи, верно?

— Все так…

— «А лотос точно благородный муж», да?

— «Кто любит лотос так, как я люблю?» — Ао Юньфэн улыбнулся краешком губ.

— Тебе так плохо здесь, Юньфэн-сюн… — вздохнул Нежата и погладил его по плечу. — Скажи, что я могу сделать для тебя?

Юньфэн покачал головой. Что мог сделать его маленький Чжай-эр с этой огромной темной тоской, ледяной и жгучей одновременно?

В конце зимы Юньфэн заболел. Он быстро угасал, и это даже радовало его. Чжайдао приходил и молча садился рядом.

— Ты мог бы сказать, что предупреждал меня, — сказал ему как-то Юньфэн.

— Юньфэн-сюн… — Нежата сжал его пальцы. — Прости меня.

— За что?

— Что не удержал тебя от этого безумства. Может быть, если бы ты не решился отправиться со мной, все было бы иначе?

— Какая теперь разница…

— Прости меня.

— Я ни в чем тебя не виню. Ты меня прости.

— Юньфэн-сюн… ах, Юньфэн-сюн…

Юньфэн опустил веки и провалился в темноту.

Когда он открыл глаза, было светло, пахло травой, щебетали птицы. Нежата сидел рядом и смотрел с беспокойством.

— Ты проспал полдня. Хотя господин Цуйчжу и велел не волноваться — ты ведь так мало спал в последние дни. Но мне все равно было тревожно. Ты плакал во сне. Что тебе снилось?

— Чжай-эр, где мы сейчас?

— Мы у господина Цуйчжу.

— Как мы здесь оказались?

— Вчера пришли, Юньфэн-сюн. Ты еще не очнулся ото сна?

— Неужели мне все приснилось? Что за зелье мне вчера дал господин Цуйчжу?

Юньфэн рассказал Нежате сон…

— Я понял, что мне не нужно никуда уезжать. Мое место здесь, а твое — там.

И они вернулись в столицу, где все было по-прежнему хорошо.

На прощанье Юньфэн подарил Нежате две картины. На одной была изображена река в горах Линьинь, в том самом месте, где они так любили отдыхать и пить чай. Еще Юньфэн написал там стихи, сочиненные ими в последний раз. На втором свитке Юньфэн нарисовал реку Сян, ту, на которой они когда-то встретились. Там он написал стихи Синь Цицзы:

Вот и отчалила лодка,

С тем, кого провожаю.

На гору поднимаюсь,

Обозреваю реку.

Нет ничего печальней

В этой жизни, пожалуй,

Чем провожать в дорогу

Близкого человека.

Лучше б не подниматься

И не смотреть, страдая,

Туда, где на горизонте

Солнце погаснет скоро.

Скрылся путник из виду,

Диких гусей лишь стая

К югу летит, как и прежде,

В эту осеннюю пору.

А Нежата достал пачку своих писем и, немного смущаясь, протянул Юньфэну:

— Когда я вспоминал, что мы расстанемся, я писал тебе письма. Может быть, ты прочтешь их… может, это тебя порадует.

— Чжай-эр! Это же сокровище, — Юньфэн прижал к груди кипу бумаг.

Вдруг в кабинет проскользнула Шаньхуа. Она обняла Нежату и тихо спросила:

— Шушу, ты больше никогда не вернешься? Ты ведь уезжаешь очень далеко?

— Да, Шань-эр, я уезжаю очень-очень далеко и никогда больше не вернусь. Но с тобой всегда остается Йесу Цзиду и Его Пречистая Мать. Не забывай, что у твоего отца есть книга про Них.

Потом заглянула Сюэлянь:

— Чжай-эр, так жаль с тобой расставаться! — сказала она. — Мне кажется, ты очень нам с Юньфэном помог, и я даже не знаю, как тебя отблагодарить.

— Не стоит благодарности, госпожа Сяхоу. Я ничего не сделал.

— Я бы хотела назвать нашего малыша в твою честь. Помнится, когда-то ты говорил, что твое имя значит «нежный»?

Нежата кивнул.

— Юньфэн-лан, давай назовем ребенка Вэньцунь.

Юньфэн приобнял жену за плечи:

— Чудесное имя для девочки. А если родится мальчик?

— Но ведь Чжайдао так назвали его родители?

…Нежата простился со всеми обитателями усадьбы господина чжунчэна. Саньюэ обнял его, не церемонясь, Пинъэр плакала навзрыд. Проводить его на берег реки Цяньтан собрались, кажется, все домочадцы господина Ао. Нежата почтительно попрощался со всеми, наклонился к Шаньхуа и тихо сказал ей:

— Помни, о чем я тебя просил.

Юньфэн стоял в стороне в смятении и тревоге. Нежата подошел к нему, и они долго молча смотрели друг на друга молча. Наконец, Нежата проговорил:

— Пусть будет Божье благословение на тебе и твоей семье.

Юньфэн кивнул и решился: вынул из рукава красный шелковый шнурок, заплетенный узлом.

— Это узел цзю-и — «все в согласии с желаниями твоего сердца»…

— Он похож на крест, — проговорил Нежата, разглядывая подарок.

— Потому его и выбрал, — отозвался Юньфэн, не отрывая взора от друга. Нежата посмотрел на него: в глазах стояли слезы. Юньфэн и сам почувствовал, как в носу нестерпимо колет. Они одновременно отвернулись. «Как глупо, — подумал Юньфэн. — Последние мгновения, когда я могу его видеть…» — он коснулся рукавом лица и повернул голову. Нежата смотрел на него и улыбался. Юньфэн улыбнулся в ответ. Так они постояли еще немного. Нежата сжимал в руке подаренный узелок и свободный конец шнура с кисточкой шевелил ветер.

Потом Нежата вдруг вздохнул и обнял Юньфэна. И поспешно взошел на корабль.

…И кораблик поплыл к морю, растворяясь в небесном сиянии.

Нежата вернулся в Спасо-Преображенский Мирожский монастырь. Келья отца Авраамия была кем-то занята, и Нежату приютил старенький отец Михей. Он действительно почти не мылся, и пахло в его келье отвратительно, несмотря на все старания Нежаты. В начале следующей весны из затвора вышел отец Прокопий, старый друг отца Аваамия, и взял Нежату в келейники. Вскоре Нежату постригли в мантию с именем Терентий.

[1] Иоанн Златоуст, «Письма Олимпиаде», 1 письмо.

[2] Там же.

[3] Там же.

[4] 2Кор, 3:18

[5] Ис, 40:6

[6] Чжоу Дуньи, Ода к лотосу, перевод мойJ