Чёрт красивый

Глава 28. ЕЩЁ ТЫ ДРЕМЛЕШЬ, ДРУГ ПРЕЛЕСТНЫЙ.

«Мороз и солнце; день чудесный! Еще ты дремлешь, друг прелестный — Пора, красавица, проснись: Открой сомкнуты негой взоры навстречу северной Авроры, звездою севера явись…»

Под утро Лизавета первой зашевелилась; вся такая удовлетворённая и на сегодняшний день наконец-то жизнью довольная.

И вот лежит она между двух своих мужиков, и прямо вся от счастья светиться, и особенно в темноте это хорошо заметно, и даже лампочку включать не стоит – и так всё отлично видно: это я вам как свидетель заявляю; дабы имел место феноменальный факт необычного природного явления.

Так вот: полежала она немножко и решила кофе в постель Александру Сергеевичу преподнести, в знак благодарности – за то чудное мгновенье, подаренные ей сегодня ночью.

Тихонечко привстала с койки на цыпочки – стараясь не разбудить ни того ни другого, и айда на кухню; в ступку кофе бухнула с горушкой – ну в общем захлопоталась по хозяйству.

А мужикам тоже уж пора вставать было: Степану Никаноровичу на работу собираться; ночь то беспокойной была, а Пушкину тем более – ноги следовало бы побыстрее делать; однако тоже умаялся – ведь всю то ночь Елизавету Филипповну ублажал, а потому оба ещё теоретически спали.

А практически начали было спросонья ворочаться, ещё и глаза, не открыв по мужской привычке каждый начал искать друг у друга женскую сиську, чтоб перед тем как встать – молочка глотнуть для порядка, чтобы в себя прийти. Потянулись по направлению друг к другу – и кажется чего-то там друг у друга обнаружили – типа той самой сиськи; да так и сблизились-соединились, обнялись, друг к дружке прижались.

Степан Никанорович даже рукой несколько раз по заднице Александра Сергеевича погладил, на что тот отреагировал словно котёнок которого гладят по спине – благодарным похрапыванием. Совершенно не сомневаясь, что перед ним сейчас мадам Кукушкина, Пушкин поцеловал господина Кукушкина в небритую щёку; и ещё крепче к нему потянулся, словно когда-то к Арине Родионовне, ещё крепче его обнял, присосавшись губами к его правой пивной сиське.

— Ты кто?.. — Услышал поэт, находящийся в приятной утренней дрёме.

Глаза открылись не сразу – а уже после третьего удара в челюсть; а перед ним вместо ожидаемой приятной сердцу мордашки Лизаветы Филипповны, возникло самое настоящее рыло, да и то даже на рыло не похожее.

«Кажется это её муж?» — простучало в голове поэта.

«Кажется это чёрт!» — так же шибануло чем-то по голове Степана Никаноровича.

— Ты кто такой? — снова повторил вопрос Степан Никанорович; в то же время стараясь оторвать от своей пивной сиськи присосавшегося к ней чертёнка.

— Пушкин Александр Сергеевич… поэт, — второй, или даже в третий раз за ночь представился Пушкин; и тут же постарался так же, как можно быстрее дистанцироваться от близ лежащего голого мужика в кирзовых сапогах.

— Пушкин!?. — вскрикнул Степан Никанорович, — Какой ещё там Пушкин?.. Я же тебе сказал хмырёнок – что видали мы таких вот Пушкиных-то…

— Но позвольте! — не на шутку возмутился на то Александр Сергеевич, — Что значит – видели! … Да знаете ли вы… что мой дед был великий Арап Петрович Ганнибал!..[8]

— Да кто её только не ебал!.. — воскликнул в ответ Степан Никанорович, — ты мне ещё будешь рассказывать хмырёнок… да её тут вся деревня уже поимела!.. Да что там деревня! Вся область её уже перетрахала по нескольку раз!..

— Как!? — недоверчиво воскликнул хмырёнок…[9]

— А вот так!.. Ну и Ганнибал твой наверняка – тоже её ебал!.. Спорить не стану.

У Кукушкина затрясся подбородок, видимо нервишки были уже на пределе; а новость о том, что его жену ещё и Ганнибал какой-то ебал – искренне возмутила; за что Степан Никанорович ухватил поэта за левое ближайшее ухо и начал его что было сил – выкручивать.

— Постойте!.. — вскрикнул от боли потомок арапа Петровича, — давайте не будем усугублять!..

— Да знаю, что она блядь!.. Знаю!.. — Степан Никанорович ещё крепче придавил за ухо поэта, — Эко новость!.. Да о том, что она блядует – вся страна уже знает!.. От Москвы – до самых до окраин!

— С южных гор до северных морей?.. — подпел в унисон хмырёнок.

— Ну конечно!

— Но постойте-постойте… давайте договоримся… — закрутился от боли Александр Сергеевич.

— Я мзду не беру…

— В пизду?.. — переспросил новоявленный хмырёнок, видимо тоже не до конца расслышав ответ своего оппонента, а потому возмутился, — В какую ещё там пизду… Ну причём здесь это?..

— Мне за державу обидно!.. — гордо сообщил Степан Никанорович. И ещё крепче придавил хмырёнка за ухо. — Я муж её!.. Понимаешь – муж! …Таких как ты – блядунов-поэтов много, а муж у неё один, понимаешь – один я…

Пушкин очень хорошо понимал, что перед ним есть тот самый муж, который один; и который объелся груш…

А жить так хотелось – особенно в тот момент, когда этот самый муж перестал выкручивать ему ухо, и с завидным усердием, на полном серьёзе принялся его душить.

Мысль во спасение – возникла сама собой:

— А может вам уважаемый муж – стихи почитать; вы какие предпочитаете?

Довольно крепко Степан Никанорович придавил за горло хмырёнка, однако напоминание о стихах заставило его повременить с процедурой, ибо стихи он действительно любил; особенно «про Машу – которая уронила в речку мячик». А потому ослабив хватку Степан Никанорович переспросил:

— Чего?

«Чего? ... — вот тут-то Александр Сергеевич действительно задумался – «чего?» … тем более что крепкая рука ухватившая его за горло очень мешала сосредоточиться… Ну чего ему; этому дебилу в кирзовых сапогах можно было почитать?..»

И вот уже Пушкин начал хрипеть; под воздействием смертельного зажима – воздуха явно уже не хватало. Однако он всё ещё не переставал верить во спасение, и обсуждать варианты:

«Может ему почитать чего-нибудь высокохудожественное – тонко-лирическое… — продолжал про себя рассуждать поэт, — Нет, с такой харей как у этого – явно не до тонкого … ладно почитаю ему какую ни будь херню собственного сочинения»

И вот уж Пушкин объявляет:

— Поэма «Полтава» … Читает автор…

Хотя это было совсем не просто…, да вы сами попробуйте чего-нибудь почитать наизусть в тот момент, когда вас кто-то старается конкретно придушить – да ещё и с выражением.

И вот уже сквозь – не могу, понимая, что возможно это последнее стихотворение в его жизни; Александр Сергеевич начал читать:

— Чего? — снова протянул Степан Никанорович, однако ослабил хватку, душить прикончил, и даже прихватив поэта за талию поставил перед собой на табурет.

Пушкин же прокашлялся, немного отдышался-приободрился, и уже немного окрепнув, взмахнул рукой, как когда-то перед Ариной Родионовной, и быстро поскакал по строчкам словно только что запрыгнул на боевую кобылу:

— Как!.. — неожиданно воскликнул Степан Никанорович, — Уж близок полдень?.. Да мне же на работу надо, а я тут с тобой стихи слушаю… как дурак…

Кукушкин быстро соскочил с кровати, быстро набросил на себя телогрейку, и уже бегом натягивая брюки – промчал мимо Лизаветы Филипповны захлопотавшейся на кухне.

— Ты чего такой, сегодня не такой? — поинтересовалась у него Лизавета.

— Представляешь, там в спальне обезьянка какая-то – стихи читает… на табуретке… — удивлённо на бегу сообщил ей Степан Никанорович.

— Это не обезьянка, — поправила Лизавета своего супруга, — это Пушкин Александр Сергеевич – запомни уже.

— Да какой там Пушкин! — прокричал Степан Никанорович, продвигаясь к выходу, — Чёрт это! Чёрт!..

— Ну не дурак ли, а?! — всплеснула руками Лизавета Филипповна, когда Степан Никанорович дверь за собой захлопнул, — Пушкина от обезьяны отличить не может… Дожил!!!