Чёрт красивый

Глава 9. ВАЖНЕЙ ВСЕГО – ПОГОДА В ДОМЕ.

И неизвестно чем бы это дело закончилось, если бы не вернулся с работы крепко выпивший Кукушкин Степан Никанорович. Сбросил он тогда с плеч ящик со скобами – который спёр где-то по пути с работы, и сразу свою бабу разнимать бросился, которая у него в глазах пьяных, не то двоилась, не то даже троилась. С трудом, но всё-таки ему удалось растащить всех четверых по разным углам.

— Ну хватит вам девочки!.. — постарался он их успокоить, — Ну сколько можно!.. Ведь каждый раз одно и тоже…

— Одно и тоже!? — попыталась вырваться из рук его последняя пятая Лизавета; которой он так и не мог подобрать свободный угол, в который можно было бы её запихнуть.

— Ну ладно – пускай будет не одно и тоже…

— Да вы Степан Никанорович просто не слышали, что она только что про меня сказала!.. — явно не хотела мириться с данными обстоятельствами другая, уже находящаяся в первом углу Лизавета.

(Тут следует пояснить, что муж Лизаветы Филипповны Кукушкин был старше её раза в три, и поэтому Лизавета, уважая старость никогда в общении с мужем не переходила на – ты, и завсегда называла его только по имени отчеству).

А что касается скандалов, которые периодически от скуки-ради устраивала между собой его любимая Лизавета, то к ним Степан Никанорович давно привык. Бывало, что и до крепких драк доходило, да ещё каких, в кровь тогда дралась Лизавета Филипповна сама с собой. Кстати себя она никогда не жалела, била как следует: да вот буквально на прошлой неделе губу себе разбила; а на позапрошлой финик под глаз поставила, и сегодня снова разбуянилась баба: и вот уже заняла боевую стойку, готовая в любой момент снова броситься в драку из своего угла.

— Ну сказала она не то… Да плюнь ты на неё! — Степан Никанорович изо всех сил старался примерить жену свою со своей женой, — Ну что ты с бабы возьмёшь – дура, одно слово.

Слово «Дура» сработало молниеносно; словно красная тряпка на быка; да Кукушкин и сам пожалел уж, что ненароком вырвалось из уст его это проклятое словечко, да было уж поздно…

И вот уже бабы Кукушкины против него объединились – все шестеро; он их отчётливо видел, как они со всех сторон на него напустились.

— Как!.. Как вы меня Степан Никанорович сейчас обозвали?.. — ухватила его за ворот одна из восставших Лизавет.

— Дурой он тебя обозвал! — напомнила третья, и уже в глаз ему кулаком прицелилась.

— Так значит всё-таки дурой!

— Да он над нами просто издевается! — воскликнула пятая.

Степан Никанорович попятился; оправдываться уже было поздно, бежать тоже – всяческий прорыв к дверям был полностью перекрыт… Он отчётливо понимал, что совладать сразу с такой кучей баб, было делом пропащим.

«Если б их было хотя бы две, ну даже если три, — думал он, — было бы ещё туда-сюда; а сразу с шестью – ни на какой позиции не выстоять».

Лизаветы обступили его по кругу, и уже сжимая кольцо начали подступать.

«И зачем я сегодня так много выпил, — продолжал дкаяться Степан Никанорович, — вот выпил бы поменьше, ну хотя бы на бутылку – и глядишь Лизавет было бы тоже поменьше… Ну хотя бы четверо… Навряд ли бы тогда они осмелились на меня напасть… а в шестером-то конечно, сейчас отметелят по полной.

Такое поведение присутствующих со стороны, напоминало невидимую игру в шахматы, Лизавета всегда была королевой и всегда на коне, а он просто пешкой в руках судьбы – выброшенной на шахматную доску. Исход поединка зависел только от её личного снисхождения, но в целом, завсегда заканчивался матом в два хода – крепким матом, а то и целой группой скабрезных выражений. Лизавета Филипповна завсегда начинала игру первой – белыми, и всегда выигрывала.

Конечно Кукушкин хоть и был в трое старше своей жены, однако всё-ж таки был крупнее, и гораздо сильнее Лизаветы, и кулак у него был ещё крепкий, такой рабоче-крестьянский; а потому тоже иногда давал и ей в нос без всякой на то причины, и не раз давал – но только в не рабочее время, и под хорошую закуску, а главное выбирал те редкие минуты, когда Кукушкина была трезвая, дело в том, что пьяную он её всё-таки побаивался.

Но теперь – когда Лизавета буквально на глазах раздвоилась в квадрате, умноженном на три, шансов на спасение у хозяина дома, перед хозяйками практически не оставалось; а значит следовало быть послушным, и по мере сил терпеть.

И вот бабы его окружили, и пока первая отвлекала внимание, шестая запрыгнула на него сзади, а дальше он и сам не понял, как на полу оказался.

Разъярённые бабы прицельно били ногами в печень – зная что она у него больная; Степан Никанорович уже и не сопротивлялся, отчётливо осознавая, что самообороной можно только ещё больше усугубить обстановку…

«А так, ничего… — думал про себя Кукушкин, принимая удары как должное, которые сыпались со всех сторон, — Ничего, сейчас они выдохнуться, и перестанут … Ничего… Пол часика можно и потерпеть…ничего…»

И вот уж прошёл целый час, а взбесившаяся Кукушкина всё ещё не устала, продолжая пинать Степана Никаноровича с разных сторон.

— На!.. На!.. Получай гадина!.. — кричала разъярённая женщина.

«Ничего, выдержу; не в первый раз… — продолжал думать про то Кукушкин, свернувшийся на полу в комочек, — Ничего потерпим – пускай бьёт!..»

И в слух добавил – да ещё и сам себе подмигнул:

— Бьёт – значит любит!..

И даже смог улыбнуться, продолжая соображать: «Ведь главное это погода в доме… Ничего… Стерпится-слюбиться… Ничего…»

Тем временем удары всё продолжались.

«Ничего… — продолжал размышлять Степан Никанорович, но теперь, чтобы отвлечься: на второстепенную хозяйственную тему, — А к весне баньку выстроим, главное это брёвна и кирпичи где-нибудь спиздить … Ничего… Вот тогда заживём!.. В парник редиску посадим… и турнепс тоже посадим… Ничего!..»

Тем временем удары становились менее интенсивными, видимо и правда Лизавета начала уставать.

«Ну вот… устала бедненькая… — пожалел было свою супругу Кукушкин, — Надо бы её сегодня подкормить – чтобы силы восстановила… Ведь она у меня такая слабенькая… И по жизни совершенно непрактичная…»

Степан Никанорович приоткрыл один глаз, стараясь оценить обстановку и тут же в него получил каблуком; тогда он приоткрыл второй глаз: Лизавета стояла над ним вся красная, разгорячённая, и очень тяжело дышащая.

«Бедненькая, — снова подумал про неё Степан Никанорович, ему даже захотелось ей подмогнуть, и если бы он мог то, наверное, тоже пнул бы себя вместо неё несколько раз – чтобы ей уж более не утруждаться, — Ничего… а летом на рыбалку поедем – на озеро Щучье за карасями… Ничего!.. Всё ещё образуется!»

Наконец Лизавета действительно устала, она отстранилась чуток от лежащего мужа и на трясущихся ногах отошла в сторонку, присела рядом на табуретку. И Кукушкин тоже, полежал-полежал ещё немножко да начал было подниматься.

— Погодите Степан Никанорович, не вставайте!.. — прикрикнула на него Кукушкина, — Погодите, я ещё не закончила!

Тут же Степан Никанорович её послушал, и снова свернулся калачиком.

Посидела маленько Лизавета на табуретке возле своего мужа, видимо немного отдышалась и снова принялась ногами его тюкать, да силы уж не те были, и вот нанесла она последний удар; но на этот раз вовсе не по печени, а в пах, и не сильно уже; а так, легонечко можно сказать – любя…

Полежал Степан Никанорович для приличия ещё минут пять: да на этот раз, сразу подниматься не стал, спросил сначала:

— Ну что… всё уже?

— Да!.. Хватит с вас Степан Никанорович на сегодня!.. — произнесла Лизавета Филипповна, — А теперь давайте быстренько переоденьтесь, руки помойте да за стол садитесь – я ведь вам овсянку сварила!

Обрадовался Степан Никанорович, быстренько тогда выполнил её указание; и вот уже за столом сидит, рукава на рубахе закатал по-хозяйски, и кашу овсяную наворачивает с удовольствием.

А она смотрит на него, да так ласково уже; и он на неё тоже с благодарностью – головой кивает. Вот она и говорит ему – под руку с ложкой:

— Кушайте, кушайте Степан Никанорович!.. Умаялись небось на работе то… да и тут вам досталось… Уж сильно то не серчайте вы на меня…

— Да, что вы Лизавета Филипповна – как можно! — отвечал ей на всё согласный Степан Никанорович.

И ещё добавки просит; и она ему ещё поварёшку добавляет, а он и рад стараться, только чавкает не красиво – ну да ничего; а когда всё покушал ещё и ложку тщательно облизал – да так аккуратно что и мыть не надо.