Глава 11

Санька лежал на своём любимом кожаном диване и думал. После того нервного срыва, когда он обозлился на Аида, и по этой причине почти потерял свои силы, Санька своё поведение пересмотрел.

Он, испытав, как настоящий учёный на себе, негативное влияние бранных слов на ауру, злиться и переживать себе не позволял. Он вообще старался сдерживать себя в эмоциях. Его предыдущий йогический опыт и попытки достигнуть буддийского дзена, помогали ему абстрагироваться от проблем и не пропускать их в душу.

Ещё он обратил внимание, что если он не думает о свете, его силы постепенно иссякают. Сначала он этого не замечал, но когда стал активно раздавать силу воинам в сражениях или строителям, возводящим укрепления, Александр понял, что восстановление сил, если он забывал о свете, проходило медленнее. Поэтому он отвёл часть себя для постоянной, как он это назвал, молитвы. То есть, часть его сознания постоянно обращалась к Богу, перебирая все известные ему имена.

Сейчас Санька лежал и думал, чем он отличается от монахов, постоянно взывающих к Богу и считающих себя препятствием к Нему. Многие монахи, и христианские исихасты, и исламские суфии, считали, что даже любая инициатива, попытка действовать от самого себя только отдаляет человека от Создателя. Она сразу превращается в свою противоположность, в препятствие для спасающегося, даже если это борьба с грехом или истовая молитва.

В стремлении к идеалу, суфии, например, стремились полностью перестать быть кем-то или чем-то. Даже в повседневной жизни суфий, абсолютно покорный и «прозрачный» для Аллаха, не принимал никаких решений и не делал выбора — он только следовал воле Божьей. Если дервиш тонул, то не желал ни утонуть, ни быть спасенным. За него это должен был решать Бог.

Санька не заходил так далеко. Получив при перемещении младенческое тело, заполненное светом, он поначалу не отнёсся к этому серьёзно, и только когда этот свет затмила наполнившая его тьма злости, он «почувствовал разницу».

Санька тогда долго «медитировал», освобождая свою ауру от серого тумана. Его спасло то, что он к этому моменту неплохо разобрался с ноосферой, где наоставлял своих «следов». Ведь он, поначалу, плохо контролировал расход силы и оставлял в ноосфере такие следы, что собрав эти частички себя, вполне себя «вылечил». Но до того, как Санька осознал и сделал это, он успел вспомнить свои прежние «духовные наработки». Ни буддизм, ни йога не принесли видимого результата в очистке ауры, но помогли Саньке самоорганизоваться.

Вспомнив про монахов, он подумал, что их ведь в России теперь «дохрена». Монастыри переполнены. И некоторые из православных монахов были очень «крутые». Особенно старцы-отшельники. Санька встречался с ними. Он понимал, что православные христианские монахи — суть мистики католические, которые сейчас участвуют в укрощении и управлении волколаками. Часть которых «превратились» в иезуитов.

Однако отличались католические монахи от православных принципиально. Православные мистики и дервиши-суфии шли к Богу через пустоту в себе, католические — через познание мира и собственное развитие. Оттого иезуиты становились хорошими учёными, архитекторами, поэтами и художниками. Это был первый раскол, раскол в мистическом понимании мира, который шёл от времён Адама и Евы, от Змия, давшего им знания и понимания самих себя.

Сейчас Санька думал, что с предыдущей оценкой Заволжских Старцев он поторопился. Зря он сравнил их с российскими «леберастами» конца двадцатого века. Их концепция нестяжательства, конечно, подрывала государственность и осложняла «налогособираемость», но, как оказалось, духовная защита Руси опиралась, в том числе, и на них. Вдруг осознав это, Санька понял, что пришло время призвать старцев защитить Русь от нашествия тёмных сил.

— Без них я не справлюсь, — сам себе признался Санька. — Не разорваться же мне, действительно, на сотню маленьких «княжат света».

Однако старцы-пустынники были загнаны на задворки «политической жизни», ибо все они придерживались принципов нестяжательства. Даже после того, как Максим Грек стал патриархом, они не пошли на контакт с «властью», потому, что считали, что церковь должна быть отделена от государства, а патриарх, по их мнению, поддерживал царя.

— «Но как призвать старцев, когда они сидят по своим норам, пещерам и скитам, считая себя гонимыми, почти, как Арвик? — думал Санька. — Где их искать? Снова сеть разбрасывать и тралить?»

Не было у него на это времени.

— И что делать? — спросил князь сам себя.

— «Церковный раскол произошёл не после восшествия на престол Романовых, а гораздо раньше», — подумал Санька. — «И из-за церковного раскола возникнет смута, пойдут крестьянские бунты, ибо уже сейчас „ущемлённые“ бояре и боярские дети опираются на тех же старцев, а через них на согласных с ними крестьян».

И ведь на обвинениях в стяжательстве «бунтари» не останавливаются. Некоторые идут дальше, критикуя не только официальную церковь, представленную «иосифлянами», а государственное устройство, рабство, поборы, феодализм, который в России и феодализмом не назовёшь. По сравнению с западными, по отношению к России, странами, угнетение крестьян было минимальным, а вот…

Но, как не крутил Санька мысли в голове, совместить несовместимое у него не получилось. Пришлось ему выбрать, как и царю Ивану Васильевичу, сторону «иосифлян», почитающих его, как помазанника Божьего и главу государства.

А ещё были «ариане», которые не считали Христа Богом…

Как это всё совместить? Европа прошла через инквизицию и реформацию, унёсшие миллионы человек. России это ещё нужно было пережить. Смута и польско-английская интервенция семнадцатого века его времени, понимал Санька, — это, как раз оно.

А тут ещё оборотни.

Александр понимал, что именно из-за его «реформ» события пошли чуть быстрее. Сначала царь Иван, с его подачи, потом и он сам, своими нововведениями обострили конфликты и подтолкнули внешнюю и внутреннюю оппозицию к решительным действиям.

Россия еще не привыкла быть единым государством. Бывшие княжества ещё не забыли, что вели самостоятельную политику и могли напрямую «сношаться» с иными государями, принимая посольства и направляя к ним свои.

Иван Васильевич и Санька зажали бояр и бывших князей так, что некоторые побежали в Литву, а другие взбунтовались. Почти все бывшие княжеские вотчины должны были восстать. Санька знал это, так как «мониторил» своим размноженным сознанием многих князей и бояр-вотчинников.

Права бояр были ограниченны ещё Иваном Васильевичем в 1551 году, а Санька в «Уложением по службе» в 1556 году фактически приравнял вотчину к поместью. Возможно, он поторопился, как и Иван Грозный в его времени, потому, что и Ивану пришлось вводить опричнину, чтобы утихомирить бояр.

Сейчас Александр опричнину вводить не собирался. Он спровоцировал бояр на открытое выступление и уже был готов пройтись мечом по их шеям, но пришла такая беда, которую не ждали.

Османов он ждал и был готов с ними сразиться, но османов, подкреплённых тёмными оборотнями, предвидеть Санька не мог. И ведь это говорило о его уме. Почему ты, использующий нечистую силу в своих целях, не думаешь о том, что и противники могут точно также использовать её в своих?

И вот сейчас Санька получал такой крутой замес из противостоящих ему сил, при котором не только мог вылететь из царского кресла, аки птенец, унесённый ураганом, но и сами княжества могли разлететься, как пушинки, в разные стороны.

Англичане сейчас могли захватить северную часть, турки — Дон до Воронежа и Рязань, ляхи — западные территории, шведы — Новгород. Как-то так…

Санька застонал и сел на диване, опустив ноги на ковёр и схватив голову ладонями. Он упёрся локтями в колени и уставился в рисунок ковра.

Вошла Аза с сыном на руках. Она уже оправилась от родов, проведя положенные трое суток в бане под присмотром Марты. Можно было б выйти раньше, но Санька чтил местные традиции. Они с сыном перебрались во дворец, но жили на женской половине. Опять же, традиции.

— Что-то случилось, — спросила жена. — Ты хмурый в последнее время.

Князь, не поднимая головы, снова тихо застонал.

— Болит что?

— Турки нападут, — сказал он, не отрывая взгляд от пола.

— И что? — сильно удивилась Аза. — Ты же их ждал. Братья мои вот-вот должны вернуться… И казаки твои… Гонцы же были от них?

— Были… Да не в том дело.

Санька вдруг поймал нужную мысль.

— Слушай, Аза, — спросил Санька, поднимая голову. — А ты точно веришь в джинов и разных духов?

Аза ещё больше округлила глаза.

— Конечно!

— То есть, ты веришь, что они существуют, и если перед тобой кто-то из них появится, ты не удивишься и не испугаешься?

— Испугаюсь, — сказала Аза, начиная дрожать. — Почему ты спрашиваешь? Ты, что, видел джина? И он вселился в тебя? Брат тебя предупреждал…

Аза что-то запричитала на своём языке. Наверное, молилась. Санька скривился и махнул рукой.

— Да ты успоко-ойся! — сказал он. — Никого я не видел. Просто узнал, что на нас вместе с турками нападут заколдованные оборотни.

— Оборотни? Кто это? Ваши джины?

— Нет. Это люди, превращающиеся в волков или медведей. В зверей, короче.

— А-а-а… — махнула Аза рукой. — Я-то думала. И у нас такие были, но наши батыры их всех истребили. Давно…

— Не так всё просто, — сказал, дёрнув щекой Санька. — Они очень сильные.

— Наши воины сильнее, — уверенно сказала Аза.

— Не знаю, не знаю. Простые мечи их не возьмут.

— Правильно. Простые не возьмут, а не простые возьмут.

— Какие это — непростые? — с интересом посмотрел на жену князь.

— Надо мечи магам отдать, а ещё лучше — позвать магов сюда. Чтобы рядом были.

— Откуда позвать? Где живут ваши маги?

— Наши маги? — протянула задумчиво Аза. — В горах где-то.

Санька вздохнул и тяжко выдохнул.

— Вот-вот…

— Да ты не кручинься. Все амулеты, что есть у наших батыров, зачарованы магами. Если прислушаться к ним, можно узнать, где сам маг. У каждого батыра есть незримая связь с ним. Если батыр захочет, он найдёт мага. Братья скоро вернутся. Отправь их в горы, пусть найдут магов.

Братья Азы вместе с казаками Вишневецкого воевали Тамань, и по докладам гонцов, вполне успешно. Была взята крепость Темрюк, названная так в честь предка Азы, построившего её в начале века.

В 1556 году, когда войска Александра взяли Азов, черкесские князья Тазь-Орут и Досибон напали и захватили все крепости на Тамани, но потом, под давлением османов были вынуждены их оставить. У Александра тогда не было сил и средств закрепиться на берегах полуострова. Тогда же была взята крепость Тамань. Крепости разрушили и бросили. Люди и пушки были вывезены в устье Дона.

Сейчас крепости сдались почти без боя. В Темрюке насчитывалось около пятисот янычар и десять пушек, в Тамани — двадцать янычар и три пушки. Темрюк после взятия сразу начали восстанавливать. Тамань, находившуюся в пределах выстрела пушек турецкого флота, даже не стали брать, сама сдалась.

Сейчас возле Темрюка со стороны Азовского моря курсировали пятнадцать Санькиных шхун, и турецкие корабли, опасавшиеся дальнобойной артиллерии русских, близко не подходили. С другой стороны городок защищала дельта реки Кубань, впадавшая и в Азовское, и в Чёрное море, плавни и грязевые вулканы.

Сама крепость представляла собой четырёхугольник, стоящий на песчаном грунте. Общая длина её стен составляла не более четырёхсот метров. Крепостной ров отсутствовал. Все жилые постройки рынок и мечеть находились за пределами крепости.

Санька не стал мудрствовать лукаво и начал укреплять стены, скрепляя кирпич цементным раствором. Грабить жителей городка Санька запретил, поэтому его пёстрое население, состоящее из: черкесов, турок, армян и греков, не разбежалось. Продолжал функционировать даже небольшой порт.

— Я отправлюсь к ним на корабле, — сказал Александр.

— Я поплыву с тобой! — решительно сказала Аза.

Александр молча усмехнулся и покачал головой.

— Я быстро вернусь. Береги сына.

Он подошёл, обнял их обоих и мысленно позвал Марту.

— Ты звал меня, — не спрашивая, а утверждая, сказала Марта, входя.

— Да, Марта. Прикажи готовить шхуну к отплытию. Идём в Темрюк.

— Дежурные корабли и дежурный ял всегда готовы, господин. Можно отправляться прямо сейчас.

— Хорошо. Время не терпит. Захвати мои вещи.

— Слушаюсь, господин.

Уже к обеду Санька на шхуне с тремя кораблями сопровождения, вышли в море, а к вечеру вторых суток чалились к Темрюкской пристани, торжественно встречаемые братьями Азы. Булгайрук и Салтанкул горделиво приветствовали царя и Санька, не смотря на то, что физически чувствовал, как утекает драгоценное время, был вынужден поучаствовать в церемонии передачи крепости под его руку. Рядом со государственным стягом, принятым Иваном Васильевичем и уже красовавшимся над крепостью, установили шест с гербовым флагом царя Александра.

На первом были изображены Святой Михаил на коне и Христос, а на втором, бело-сине-красном, в центре красовался двуглавый орёл с державой и скипетром. Флагшток Санькиного знамени был значительно длиннее и само знамя оказалось значительно выше первого. Санька сказал короткую, но пламенную речь, в которой поблагодарил воинов за ратные подвиги, не забыв сказать про премиальные, привезённые им лично, и позвав за собой братьев Черкасских, пошел назад к своему кораблю.

— А как же… Мы, государь, в твою честь стол накрыли.

— После-после, — отмахнулся царь. — Там не поговоришь. Вести худые я принёс. Обсудить надо.

Санька рассказал всё, что знал, про нашествие волколаков, подкреплённое войсками турок и англов, и напрямую попросил призвать на помощь тех, кто заговаривает черкесским воинам амулеты.

Как и ожидал Санька, удивление его сообщение и просьба не вызвали. Братья лишь задумались. Потом Салтанкул сказал:

— Два суфия у нас в отряде есть, но их, конечно, мало. Они одни не справятся. Оружие заговаривать надо ежедневно. Сейчас же пошлём собирать. Это наши земли, сложностей в поисках не будет, — заверил он на Санькины сетования, де: «Трудно искать, но надо срочно найти». — Пошли, государь, к столу. Там и объявим о призыве на войну суфиев. Быстро о том молва разойдётся.

— Думаешь, так будет правильно? — спросил Санька. — Враги узнают. Может по-тихому позовём…

— По-тихому не получится. Кинжала в мешке не утаишь. Узнают всё равно, а нам надо как можно быстрее и как можно больше монахов призвать. Глядишь, и из Константинополя, и из Тавриды прибудут. Если османские суфии и дервиши узнают, кто придёт к ним на землю, не думаю, что они обрадуются. Может, кто из них к нам придёт. Там много дервишей, а на Тавриде христианских монахов много.

И Санька подумал, что Салтанкул, скорее всего, прав. Он снова повернулся в сторону крепости и пошёл, всё больше ускоряя шаг.

* * *

Столы, установленные вдоль главной стены крепости, прямо напротив въездных ворот, ломились от восточных сладостей, фруктов, овощей, риса, мяса и кувшинов с вином. Увидев такое изобилие, Санька понял, что или он сейчас поднимет тему войны с тёмными силами, или может просто опоздать.

Не садясь в царское кресло, стоящее у одиноко стоящего на высоком постаменте центрального стола, он оглядел присутствующих и рычащим голосом крикнул:

— Не время сейчас пировать и веселиться, други мои! Страшный враг идёт на нашу землю. Враг, который страшен не силой своей ратной, а силой тёмной. Ополчились на нас воины Князя Тьмы — люди, оборачивающиеся в зверей, тёмные маги, шайтаны и джины…

Санька говорил не долго, но понятно, и, по существу. После его слов установилась такая тишина, что стали слышны жужжание роящихся над мясом мух и ос, крики, смех и другие шумы базара, раскинувшегося за стеной с той стороны крепости.

— Мы взяли крепости Темрюка и будем праздновать, и пусть наши враги устрашатся нашей силы. Нас рать!

Санька понял двусмысленность последних слов, когда по столам прошёлся едва заметный смешок. Он сам улыбнулся, и за столами, кое-где, заржали в полный голос.

— Нас рать! — проревел князь.

— Нас рать! — заорали казаки.

Черкесы, не все хорошо понимающие по-русски, сначала переглядывались и переговаривались, а потом, тоже засмеялись и стали орать. Разобрать, что орёт многоголосая орда, понять было невозможно.

Загрузка...