Буржуйка

ГЛАВА 27

— Слышь, мать, это у вас что за деревня? — Красков, протянув ноги к печке, достал из планшета рукодельную карту.

— Большие Соловьи, — отвечала сгорбленная старуха, ставя на стол пузатую сковороду с какой-то жарёхой. Гоча опасливо приподнял крышку.

— Не человечина, нет?

— Нет, батюшка, мы не употребляем. Нельзя. Барин узнает — враз выпорет. А на другой раз и повесит. У него насчёт этого строго. Вот маракуевские — те едят… Ну, да там люди вольные.

— Что за чёрт! — Антон поднял лицо от карты. — Нет никаких Соловьёв. Ни Больших, ни средних, никаких.

— Дак раньше-то называлось Стулово, — с печки свесилась косматая голова мужика. — А соседнее село — Плевки. Дальше были Бобок, Среднепальцево. А теперь всё — Соловьи.

— Так. Нашёл Стулово. Слегка на север взяли. Ну, и с чего вдруг стали Соловьи?

— А как Егора Станиславовича барином выбрали, так и стали вокруг одни сплошные Соловьи. Из уважения, значит. Потому, фамилия ему — Соловей.

— Хм… Выбрали, говоришь? Из кого ж вы себе барина выбирали? — тут уже и Вике стало занятно.

— Из него, родимого, и выбирали. При пяти воздержавшихся. За околицей у большого тополя согнали, выпороли для профилактики — а там всеобщим голосованием…

— А на тополе воздержавшиеся висят? — догадался Красков.

— Не, на тополе — это председатель бывший, Раис Максимович Единеев с зятем… Участковый Жмурло… Фермеры Свекловидовы братья… И так ещё городских трое — вроде вас, беженцы.

— За что ж он их?

— Выходит, не угодили. Барин у нас строгий, нравный. Ну, да завтра сами увидите.

— Спасибо, не стоит, — через силу улыбнулась Вика. — Мы только переночуем — и с утра дальше по своим делам.

— Это как вам будет угодно. А только дед Кашпо уже побежал доносить…

— Билять, влипли! — Гоча обречённо тряхнул головой и с ожесточением принялся за жареную картошку. Метель к ночи улеглась, и сквозь окно на них неожиданно уставился, топя в своём потустороннем свете огонёк лучины, мёртвый и круглый глаз луны.

— Слышь, Михайло, однако стреляют!

— А это, Гюзель Карловна, никак Соловей тешится. Надо бы нам в сторону свернуть от греха. Тпру-у! — Коковихин трусливо натянул поводья. Сани, переоборудованные в тачанку, с укреплённым на задке ручным пулемётом Калашникова, замерли посреди леса. Следом за головным экипажем остановилась вся кавалькада. Карательная экспедиция маракуевцев состояла из трёх крестьянских саней и нескольких тихоходных лыжников, вооружённых кто охотничьим карабином, кто трофейным автоматом, кто чем. Коковихин привлёк к преследованию практически всё мужское население родной деревни. Правда, стрелять толком никто не умел — случалось, били из засады беженца или дезертира. Но чтобы поднять такую масштабную облаву — это в первый раз. Видно, задели проезжие за живое почётного пенсионера и депутата. А дело объяснялось просто — мало того, что расплатились неправильными бумажками и облевали зипун. Это бы ещё полбеды. Наутро из красного угла пропала спрятанная за портретом премьера Петина заначка — мешочек с золотыми коронками и отцовской звездой Героя соцтруда. Махач знал, где искать. Что сделаешь — рука сама владыка.

— Нет, Михайло. Это не Соловей палит. Хотя и в его владеньях, а не он, — Гюзель Карловна замерла на облучке, чутко вслушиваясь в метель. — Пистолет и двустволка. Это наши поросятки с волком встретились. Волка нынче в лесах — богато.

— Ну, тогда вперёд! Чего топчетесь? — Коковихин нахлестнул усталую лошадь. Маракуевцы замешкались было — страшно ночью въезжать в Соловьи. Но Гюзель заняла место у пулемёта, гикнула по-степному — и, у кого были сомнения, отпали сами собой. Через четверть часа выехали к заповедному тополю.

В свете полного месяца следы трёх всадников безошибочно привели преследователей к цели — в окне жёлтым огоньком теплилась лучина.

— Давайте трое на двор, караульте задний выход, — скомандовала жирная воительница. — Ты, Михайло, держи под прицелом окна. Смотри, не обгадься. Остальные — за мной. Пленных — не брать. Магарыч — с меня. Ну, с богом, пошла я! — с ручным пулемётом наперевес она деловитым шагом направилась к двери избы.

Вике после ужина опять поплохело — стресс плюс токсикоз, в итоге пришлось снова идти в туалет хвастаться харчами.

— Пойдём, покажу где, — лохматый угрюмый мужик — хозяйский сын — завозившись, свесил ноги с печи. — Что-то собаки не к добру разбрехались — пойти глянуть.

Выведя Вику в сени, завешанные хомутами и прочим крестьянским скарбом, он указал ей направление — а сам осторожно приоткрыл дверь на улицу — и отпрянул. Гюзель Карловна, заполонив собой проём, в неверном свете луны показалась ему каким-то слоноподобным монстром.

— Тс-с! — она сгребла опешившего мужика за шиворот и, со всего маху хряпнув беднягу лицом об косяк, выкинула его с крыльца кубарем в снег. Вика, услыхав шум, выглянула в щёлку сортира — и в грозной фигуре с пулемётом на ремне узнала давешнюю маракуевскую людоедку. Чудовищная баба направлялась к двери в горницу — на размышление оставались доли секунды. Вика кинула оценивающий взгляд на хомут — мал, не налезет. Тут она заметила большую кадку для засолки огурцов — и, вспомнив по наитию разом все фильмы с Брюсом Уиллисом, схватила валявшийся в углу кирзовый сапог и швырнула его в дальний конец тёмного коридора. Среагировав на грохот, Гюзель повернулась к ней спиной, присев и выставив перед собой ствол — и тут Вика, напрягая все силы, подняла кадку над головой и, подбежав, с треском водрузила её на голову ужасной врагини. Пущенная вслепую, длинная пулемётная очередь пропорола ночную тишину. Вика заорала истошно: «Антон!» и, схватив из угла совковую лопату, с размаху шандарахнула по кадке. Гюзель, не переставая давить на спуск, быстро крутнулась в её сторону. Вика, как подкошенная, рухнула ей в ноги и приготовилась к смерти — второй раз за эти сутки. Замешкавшиеся в дверях маракуевцы не решались стрелять, боясь задеть свою предводительшу. Тут дверь из горницы распахнулась — и Антон, прячась за косяком, принялся садить в разбушевавшуюся людоедку пулю за пулей — пока не высадил всю обойму. Только тогда пулемётная очередь захлебнулась — и Гюзель, наподобие землетрясения всколыхнув избу, обрушилась на пол. Красков, вырвав у Махача серебристый «кольт», прыгнул в сени, стреляя на ходу в спины убегающих маракуевцев. Штурм был отбит, на снегу осталось лежать двое. Вика, всё ещё плохо соображая от пережитого, поднялась на подкашивающихся ногах, опираясь для устойчивости на ствол пулемёта. И тут же взвизгнула — жирная рука мёртвой великанши цепко ухватила её за щиколотку. Что было дальше, она не помнила. Красков, обернувшись на грохот очереди, увидал сквозь сизый пороховой дым, как королева гламура с безумными белыми глазами давит и давит на спуск, и раскалившийся ствол пулемёта превращает в фарш дёргающююся на полу жирную массу. Только когда рожок опустел, Антон подошёл и, нежно отобрав у боевой подруги тяжёлый РПК, обнял её за плечи.

— Ну, Вик, да ну же, успокойся… Всё кончено. Писец!

— Это вы верно заметить изволили, почтенный. Пожалуй, что он. Позвольте пушечку. Ого, «кольт»! — в сенях как-то вдруг стало тесно от вооружённых бородатых мужиков в ватниках. Краскову сунули стволом в живот, и он понял, что шутить не будут.

— Требую оформить явку с повинной! — выведенный из горницы с поднятыми руками Махач присоединился к своим спутникам. Некрупный жилистый бородач с ястребиными глазами в длиннополой шубе и высокой собольей шапке подошёл к трупу, горой громоздившемуся на полу, и пнул ногой по кадке, скрывавшей лицо.

— Ого! Гюзель завалили. Это вы зря — моя была добыча. И вообще — кто разрешил на моей земле промышлять?

— Э, слушай, она первая начала, да! — высунулся было Гоча, но тут же огрёб весьма весомо по шее.

— Вяжите их, дома побеседуем, — распорядился Соловей. — Мясо приберите, тут с говном центнера два вытянет. И на дворе ещё. Фу, — он брезгливо обтёр о труп кончик сапога, — кровищи-то напустили! А где этот… Мышиный жеребчик, самец ейный?

— Сбежал Коковихин, — раздался из дверей густой бас с грузинским акцентом. — Кучу навалил и сбежал, как пёс!

— Слушай, зачем так туго вяжешь! Дзалиан мцкенс!* (Мне очень больно (груз.) — крикнул хитрый Махач, с расчётом быть услышанным соплеменником.

— Картвели? — подойдя, спросил его тихо на ухо могучий бородатый абрек. Гоча что-то взахлёб забормотал ему на родном языке. Но тут всех троих пленников спеленали как младенцев, перетащили в сани и повезли куда-то, побрякивая оружием и освещая дорогу сквозь ночной лес мечущимися среди ветвей сполохами факелов.