Буржуйка

ГЛАВА 22

Как и предполагали отцы-основатели проекта «True exchange», в 51-й штат ломанулось особенно много мирового финансового отребья. Поближе к пальмам — подальше от начальства. Впрочем, к их прибытию, как сумели, подготовились заранее — так что мест хватило.

Четвертый барак — «колумбийский» — представлял собою лёгкое бамбуковое строение длиной метров сто, разделённое бамбуковой же переборкой на две секции — мужскую и женскую. Двор для прогулок, впрочем, был общий, обтянутый по периметру множеством рядов колючей проволоки под напряжением. По углам имелись пулемётные вышки с прожекторами — больше для порядку. Куда им, этим факин бэстардз, бежать — без денег-то?

На одном конце двора имелся колодец. На другом — за кустами были оборудованы выгребные ямы «М» и «Ж». И робкие колумбийки были несказанно удивлены, когда молодая русская сеньора почему-то пристроилась рядом, под раскидистым фикусом, начисто проигнорировав комфортабельное очко.

— Религия не позволяет! — буркнула в ответ на их любопытное шушуканье Мария Чубак на ломаном испанском. После этого русскую оставили в покое, и она продолжала ходить под фикус во все дни заточения. А ночью прокрадывалась туда и что-то искала среди подсохших за день продуктов своей жизнедеятельности.

— О, Санта Мария дель Сан-Феличе! — шептались набожные колумбийки, возводя очи горе. — Какие у этих русских чудовищные верования!

Здесь, чтобы читатель не подумал чего лишнего, следует разъяснить эти странности поведения Маши Чубак, равно как и то, почему она сошла с трапа самолёта с такой маленькой сумкой. Ведь её состояние после смерти отца уж никак не уступало трудовым накоплениям Никифора Черных! Всё дело в том, что главным семейным сокровищем, в которое покойный младореформатор Тимур Чубак вложил добрую часть наворованного, был знаменитый чёрный бриллиант под загадочным названием «Конец Света». Приобретён он был по случаю у старика Иуды Доярского, Бориного отца, как только поползли первые слухи о возможном крахе долларовой пирамиды. И теперь Маша, попав вместо курорта в лагерь для перемещённых лиц, перед обыском торопливо проглотила эту священную реликвию тамплиеров. Рентгеном, слава богу, здесь не просвечивали. В байки о таинственной внеземной мощи чёрного кристалла она, разумеется, как дочь мёртвого экономиста, ни на цент не верила. Но восьмизначная цифра, в которую алмаз был оценен в справочнике «Де Бирс», её, как дочь опять же экономиста, воодушевляла. Оставалось теперь любой ценой спасти и сохранить неправедно нажитое достояние…

Но вот как-то ночью, отмыв его в очередной раз у колодца и готовясь проглотить обратно, она неожиданно была поражена пурпурным мерцанием, исходившим из глубины кристалла. На душе у Маши стало неожиданно погано и жутко — казалось, этот красный отсвет таит в себе некое тайное грозное предзнаменование. Но тут сзади послышались чьи-то осторожные шаги — и она резво, как бурундук, сунула реликвию себе за щеку…

Соседи-колумбийцы оказались на поверку не так страшны, как их обыкновенно малюют. В первый день, правда, несколько низеньких кривоногих мачо, пошептавшись между собой, взяли их с Ником в кольцо и принялись оттеснять к зарослям благородного лавра. Бросая при этом мрачные, знойные взгляды кто на Машу, а кое-кто и на Никифора. Но губернатор, в котором к третьему году «кормления» наросло никак не меньше ста двадцати кило живого веса, лениво сунул одному недомерку в рыло, другому в пузо, и хлипкая наркомафия дрогнула.

— Так-то, падло! — Машка нагнулась и воинственно подняла над головой увесистый мохнатый кокос.

— Вы изволили ко мне обратиться, сеньора? — из зарослей показался вальяжный латинос в тёмных очках и белом тропикале, на полголовы повыше предыдущих. В жёстких складках его лица читалась сквозь напускную любезность неумолимая гордыня индейского касика. Машка с кокосом глянула на него недоумённо.

— Поздольте рекомендодаться, дон Падло де Гаспачо, — прошепелявил индеец, обнажив в улыбке вместо передних зубов какие-то кривые пеньки.

— Вы улыбаетесь? Действительно, забавно. Они были бриллиантовые — все зубы, можете себе представить. Когда меня взяли, я выбил их кирпичом и спрятал себе в задницу. Теперь не могу выговорить даже собственное имя. Зовут меня Падло. Пад-ло! — чем больше он старался, тем забавнее у него выходило, и Машка, давясь от смеха, опустила кокос.

— Зовите меня Мария. Просто Мария. А это — мио амиго, Ник. Мы русские! — Мария Тимуровна владела испанским в пределах женских телесериалов.

— О! — принялся горячо жать им руки сеньор Гаспачо. — Россия — я давно гляжу на неё с любовью! Это такой рынок! Такие головокружительные возможности!

При более тесном знакомстве выяснилось, что дон Падло, — будем для ясности называть его так же, как он сам, — колумбийский наркобарон, входящий в первую десятку глав картелей. Приехал сюда, как и все — менять чёрный нал. Ну, не беда, что здесь приняли — сидеть ему не привыкать.

— Одно жаль — дома остались две дочки на выданье. Две красавицы — Кончита и Пердита, как они там без него! — расчувствовавшись, мафиозо полез за фотографиями. Никифор хрюкнул в кулак, но быстро сделал вид, что закашлялся. Машка же хохотала уже без стеснения.

— А теперь я хочу сына, — продолжал распинаться Гаспачо, явно к чему-то клоня. — Жена моя уже старуха — женщины у нас почему-то очень быстро стареют. Вы такая весёлая сеньора! Вы мне сразу понравились. Поехали со мной в джунгли — родите мне сына! Назовём его Базилио — в честь дона Петина. Осыплю вас золотом с ног до головы, как травой! А его — он кивнул головой на Ника, — его мы не забудем. Сделаем главным надсмотрщиком. У меня на плантациях без малого полторы тысячи рабов. Но такой здоровый кабан — я понял, он сумеет с ними поладить.

— Вам хочется, дон Падло, чтобы и я через год стала старухой? — кокетливо щурила глаза Машка, а Никифор от таких раскладов заметно напрягся — он тоже слегка приволакивал по-испански.

— Ничего, не дуйся, толстяк! — отечески похлопал его по плечу дон Падло. — Будет время всё обсудить. А сейчас главное — выбраться отсюда. Будем держаться вместе — и вас со мной никто не тронет. Слово Гаспачо!

Выпустили их так же внезапно, как и взяли — на девятый день. Обошлось без формальностей — ничего не объясняя, просто объявили фамилии и, сверившись с компьютером, молча швырнули чемоданы под ноги. Ник, пыхтя, полез проверять содержимое — оказалось, всё на месте. Вместе с ними на волю вышло ещё около тридцати человек.

— Уау! — совсем по-детски подпрыгнула Машка, перекидывая сумку за спину. — Алоха оэ, свобода! — и, ущипнув Никифора за живот, устремилась, обогнав всех, по дороге сквозь джунгли к побережью. Ник, пыхтя под тяжестью чемоданов, с трудом поспевал за ней. Наконец джунгли расступились, перед ними открылся океан, и вскоре они уже бодрым шагом входили в пригород. Хотя часы Никифора показывали начало одиннадцатого, улицы были пустынны. Городок, казалось, впал в ступор после бурно проведённой ночи. Кое-где зияли разбитые стёкла витрин. Бриз с моря взметал по площади какой-то лёгкий серо-зелёный сор, похожий на высохшие останки водорослей. У входа в муниципалитет чернел остов сгоревшего микроавтобуса.

«Currency exchange» — прочитали они покосившуюся табличку на стальной двери.

— Эй! Кто тут крайний на эксчейндж? — бодро окликнул Черных. Но никого вокруг не было, если не считать нескольких тощих кур да примкнувших к ним юрких яйцеобразных киви, разрывающих носами мусор возле крыльца. Крайними оказались, по ходу, они сами. Ник надавил кнопку звонка, и через минуту дверь приотворил толстый жёлтый полисмен с индиговым фингалом под глазом.

— Опоздали. Гоу хоум, — он попытался захлопнуть у них перед носом дверь, однако не тут-то было. Ник оказался сильнее и протиснулся сквозь него внутрь, как танк.

— Эй! Мистер! Чейндж мани? — крикнул губернатор, разглядев дремлющего за столом шерифа.

— Что там ещё? — шериф поднял на него злое лицо — тоже с синяком, только другого цвета — он был негр.

— Русские, сэр! — крикнул от двери обиженно жёлтый.

— Вижу. Ну, что у вас там? — небрежно спросил чёрный у Никифора.

— Деньги, сэр. Когда можно будет поменять?

— Доллары? — уточнил для чего-то афрогавайец.

— Разумеется, не юани.

— Жаль. Юани я бы вам, может быть, на что-нибудь и сменял. Вот, есть отличная пепельница в форме местного бога Тапо-тапо.

— А доллары? — замирая, спросил к-ский губернатор, чувствуя по голосу, что парень не шутит. Ощутил холодную струйку пота, пробирающуюся от воротника по спине в трусы.

— Мусоровозы не справляются, — ответил шериф, — так что вы будете очень любезны, сэр, если отнесёте их сами и выкинете где-нибудь за пределами моей факинг юрисдикшн. Иначе, если намусорите в моём районе, я вынужден буду арестовать вас, сэр, а камеры уже переполнены, и кормить вас нечем, кроме тапиоки.

Никифор плохо представлял себе вкус тапиоки, но жевать её по жаре в переполненной смрадной камере отчего-то не захотелось. Он понуро вышел за дверь и потащил свои чемоданы к сияющим водам бухты. Притихшая Маша Чубак семенила за ним следом, словно побитая дворняжка следом за выставленным за пьянку дворником — гуманизированная версия вечного сюжета про Муму. Добредя до какого-то полусгнившего баркаса, она вдруг почувствовала обычный утренний позыв — и, воровато поозиравшись, нырнула в бортовую пробоину… Не успела полностью спустить штаны, как кто-то схватил её в темноте за голое тело.

Никифор с чемоданами заметался по пляжу, силясь определить, откуда это раздаётся Машкин, с переливами, истошный визг.